Род князей Зацепиных, или Время страстей и казней - Сухонин Петр Петрович "А. Шардин". Страница 54

В это время официант подал ему на серебряном подносе записку.

— От его сиятельства князя Андрея Дмитриевича, — сказал официант.

С приездом племянника в доме был принят такой этикет: дяде подавать на золоте — сервизы, подносы, шандалы, кубки, чарки, ложки, вилки и ножи наверху всё было золотое, а внизу, у племянника, всё подавалось на серебре и всё было серебряное. Князь Андрей Дмитриевич сам озаботился всем этим распорядиться, всё устроить и всё приобрести. Андрей Васильевич взял записку и прочитал:

«Первое, мой друг, поздравляю тебя офицером гвардии, — писал дядя, — с переводом в Семёновский полк. Приказ будет завтра, а послезавтра ты, вероятно, получишь и патент. Тебе придётся завтра явиться к своему новому начальнику А. И. Ушакову; отвези ему, кстати, и моё приглашение на обед в воскресенье. Ты на балу у маркиза очень понравился, и этим нужно пользоваться. Ты теперь уже майор армии; ещё производство — и можешь получить полк. Вот и случай наживаться, если ты хочешь; но, думаю, что ты не захочешь. Лучше подождать чего-нибудь лучшего. Сегодня прошу тебя обедать со мною. У меня будут обедать: президент Коммерц-коллегии барон Менгден с женой баронессой и с кузиной Юлькой, знаешь, неразрывная приятельница принцессы. Мы к барону, помнишь, заезжали, но никого не застали дома. Сегодня, верно, он захочет и тебе сделать честь, оставив свою карточку. Всего лучше, если тебя тоже не будет. Ты познакомишься со всеми с ними за обедом. Это будет и проще, и естественнее. А в понедельник тебя просит обедать герцогиня, и просит одного. Смотри, не ударь лицом в грязь! У герцога чуть не каждый день обедает государыня, и, разумеется, ты приглашён не иначе как с её соизволения. Так как приказ о тебе выйдет только завтра, то тебе к обеду мундира не нужно. К Ушакову же ехать нужно непременно в мундире. Поэтому я послал к Шевалье и велел ему сейчас к тебе явиться, снять мерку и к послезавтрему приготовить; а всё, что к тому ещё нужно, как-то: шарф, плюмаж, шпага, кивер, знак и прочее — тебе сегодня же принесут.

Этим вместе с своим поздравлением кланяется тебе любящий тебя дядя. К. А. З.».

Эта записка заставила нашего юношу вспыхнуть от радости. Во-первых, ему давно уже страшно хотелось офицерского шарфа; а во-вторых, через три-четыре дня он увидит свою Лизоньку и, может быть, будет обедать с самой государыней. И всё это не более как через семь месяцев по приезде. Нечего и говорить о каком-то полке, возьмёт ли он какой бы то ни было полк! Ему нужен Петербург, двор, нужны люди! Дядя прав, когда говорил, что лучше быть последним при дворе, чем первым в Зацепине.

В этих мыслях он приказал заложить карету и поехал в Петропавловский собор поблагодарить Бога; затем подумал он: «Заеду к Леклер, чтобы и дома не быть, и её обрадовать, а обедаю у дяди!»

Фёдор, в блестящей ливрее князей Зацепиных, одетый, как и все в доме, в напудренном парике, хотя, видимо, ещё с медвежьими зацепинскими привычками и ухватками, над которыми княжеская дворня обыкновенно потешалась, стал подавать ему одеваться.

У Леклер Андрей Васильевич встретил Лестока. Лесток начал свои приветствия с поздравления. Он уже знал о его производстве.

— Одно меня беспокоит, досадует и тревожит при каждом взгляде на вас, — сказал ему Лесток, — одно, чего я себе не прощу во всю мою жизнь и буду раскаиваться умирая…

— Чем это я могу вызывать раскаяние в вашем превосходительстве? — спросил его Андрей Васильевич.

— Тем, что я познакомился с вами месяцем позже, чем это было необходимо! И я простить себе этого не могу, узнав, что далеко более чем за месяц до нашего официального знакомства вы уже были в Петербурге и что даже мы встречались здесь, у прелестной мадам Леклер. Я помню даже, что я как-то спросил у ней вашу фамилию, но не обратил особого внимания, так как в ту минуту был занят большой игрой, а мне сказали, что вы не играете.

— Что же, ваше превосходительство, в этот месяц разве ушло что-нибудь?

— Всё ушло! Теперь мы заняты, и заняты самым неподходящим, заняты тем, что не представляет в действительности ни энергии, ни тонкости, то есть заняты тем, что, в сущности, ровно ничего и может даже кончиться весьма плачевно. Вот вы, собственно, такой молодой человек, который был нам нужен. Чем более смотрю я на вас, чем более узнаю вас, тем более в том убеждаюсь. В вас есть характер, есть энергия; вы не побоялись бы за себя, чтобы достигнуть того, чего мы все добиваемся; притом в вас есть гибкость, ловкость, ум. Вы бы сумели ждать случая, выдерживать… Правда, зато после вы, может быть, всех бы нас, как говорят, по шапке; но по крайней мере вы сделали бы дело. А то теперь — при чём мы? Возимся с простотой, которая не понимает даже того, что выигрыш некстати бывает иногда хуже проигрыша кстати; а простота — русская поговорка справедлива — бывает иногда хуже воровства!

— Ваше превосходительство приписываете мне такие достоинства…

— Да полноте вы с вашим превосходительством, ваше сиятельство! Я доктор, поэтому никаких титулов не признаю, хоть и буду очень рад быть произведённым в самые действительные и самые тайные не только советники, но даже сердечники. У доктора страсть иметь всё, а пользоваться только разумным и деловым. Вот со стороны разумности-то я и досадую на себя, что месяцем прежде не имел чести ближе вас узнать. Могу заверить, что уж теперь-то вас не забуду; при первом случае — вы моя надежда и убежище.

С этими словами, сказанными полушутливо-полусерьёзно, Лесток раскланялся.

У дяди уже все гости почти собрались. Обедали: президент Коммерц-коллегии тайный советник и камергер Карл Альбертович барон фон Менгден, его жена Христина Карловна, их кузина Юлия Густавовна — фрейлина принцессы Брауншвейгской, её сестра Анна Густавовна, графиня фон Миних с мужем, гофмейстером принцессы, графом Иваном Христофоровичем, сыном фельдмаршала; был ещё молодой человек, считающийся в свойстве и с Минихом, и с Менгденом, некто фон Сиверс. Он служил вахмистром в конном полку и тоже со дня на день ждал, что его произведут.

Князь Андрей Дмитриевич ждал фельдмаршала графа Христофора Антоновича Миниха, знаменитого победителя при Ставучанах, но он ещё не приехал, когда вошёл Андрей Васильевич. Дядя представил его Менгденам, познакомил с фон Сиверсом. С Минихами он был знаком прежде. Молоденькая графиня Анна Густавовна очень приветливо протянула ему свою маленькую ручку и подвела к сестре. Её муж гофмейстер встретил его шутливым желанием.

— Дождаться бы скорее, чтобы поздравить вас фельдмаршалом, соперником моего отца! — сказал он, тоже пожимая руку молодому, вновь испечённому офицеру, и, видимо, сказал просто, без задних мыслей и от всей души. Другое дело были Менгдены.

Барон Карл Альбертович был немец от подошвы башмаков до верхушки парика, разделявший людей на две категории: на просто людей и на немцев, которые, разумеется, в этом смысле признавались людьми по преимуществу; а немцев разделявший также на две половины: на разных народов, как-то: пруссаков, вестфальцев, баварцев, австрияков, и немцев собственно, то есть лифляндцев, которым, разумеется, перед всеми немцами отдавалось предпочтение. Это была сухощавая, белобрысая, надутая фигура, умевшая только с пренебрежением смотреть на окружающую его богатую обстановку, так как такой у него не было, и уважающая только одного человека в мире, которого эта фигура находила образцом ума, искусства, храбрости и всех добродетелей, — это Бурхарда, Христофа фон Миниха, графа и фельдмаршала глупой Российской империи, которую он возвышает, украшает и укрепляет.

Жена его, длинная, вытянутая, рыжеватая, чопорная немка, неспособная даже на то, чтобы квасить капусту, и вместе рассуждающая о том, что здесь, в этой глупой Russland, невозможно жить сколько-нибудь порядочной женщине, ибо всякая русская дрянь считает себя чуть ли не равной с ней, урождённой фон Вильдеман, и представьте себе невежество этих людей, что они о Вильдемане никогда не слыхали, тогда как и отец и дядя её были ландратами Нейгаузена, для взятия которого фельдмаршалу Шереметеву нужно было посылать целый взвод казаков.