История и память - ле Гофф Жак. Страница 6
Различение прошлого и настоящего - основной элемент концепции времени. Следовательно, это основополагающая операция, осуществляемая историческим сознанием и исторической наукой. Поскольку настоящее не может быть сведено к мгновению или точке, постольку определение объема настоящего является первой - осознаваемой или нет - проблемой, возникающей в рамках операции, производимой исторической наукой. Определение современного пе риода в школьных программах по истории может служить хорошим тестом для такого определения исторического настоящего. К примеру, французам оно говорит о том месте, которое занимает в национальном сознании Французская революция, поскольку современная история Франции официально начинается с 1789 г. Можно предсказать, каковы будут все сознательно либо бессознательно осуществляемые операции, проведение которых предполагает такое определение разделения на «прошлое/настоящее» на коллективном уровне. Идеологические по своему характеру разделения подобного рода можно встретить у большинства народов и наций. Так, в Италии известны две точки отсчета «настоящего», чье столкновение (l télescopage^) составляет важный элемент исторического сознания се годняшних итальянцев: Risorgimento8 9 и крах фашизма. Однако тако определение настоящего, которое на самом деле является некоей программой, идеологическим проектом, часто упирается в гораздо боле сложное представление о прошлом. Грамши написал по поводу истоков Risorgimento: «Сохраняемая итальянцами традиция романско и средневековой всеобщности препятствует развитию национальных (буржуазных) сил за пределами сугубо экономической и коммунальной областей; иначе говоря, национальные "силы" стали национальной "силой" только после Французской революции и оформления нового положения папства в Европе...» Таким образом, Французская революция (как и обращение Константина, хиджра или русская революция 1917 г.) становится неким пограничным знаком, сперва разделяющим прошлое и настоящее, а затем - «до» и «после». Замечание Грамши заставляет понять, насколько отношение к прошлому - то, что Гегель называл «бременем истории», - оказывается более тягостным для одних народов, чем для других [Le Goff, 197410]. Однако отсутствие известного и признанного прошлого, незначительная е глубина могут стать источником серьезных проблем коллективного менталитета и коллективной идентификации: это характерно для молодых, в частности африканских, наций [Assorodobraj]. Сложным представляется случай Соединенных Штатов, где сочетаются грубое уничтожение давнишнего прошлого, различные и иногда противоположные друг другу привлечения предамериканского прошлого (главным образом европейского) разных этнических групп, составляющих североамериканское население, а также определяющее влияние относительно недавних событий американской истории (война за независимость, война за отделение и т. д.), отодвинутых в превращенное в миф прошлое и, следовательно, постоянно активно присутствующих в настоящем в форме мифа [Nora, 1966].
Таким образом, привычный подход к исторической периодизации приводит к предоставлению привилегированного места революциям войнам, изменениям политического режима, т. е. истории событи ной. Эта проблема обнаруживается в связи с теми новыми отношениями, которые так называемая «новая» история стремится сегодня установить между настоящим и прошлым. С другой стороны, официальное - университетское или школьное - определение современно истории в таких странах, как Франция, обязывает сегодня говорить об истории настоящего с тем, чтобы рассуждать о совсем недавне прошлом, об историческом настоящем [Nora. 1974].
Различение прошлого/настоящего, что нас и занимает в данный момент, представляет собой то, что существует в коллективном сознании, в частности в общественном историческом сознании. Однако предварительно следовало бы высказать замечание относительно уместности данной оппозиции и рассмотреть пару «настоящее/про-шлое» с иной точки зрения, нежели та, которая присуща коллективной памяти и истории.
По правде сказать, реальность восприятия и деления времени по отношению к неким «до» и «после» не ограничивается оппозицией «настоящее/прошлое» как на индивидуальном, так и коллективном уровне. Сюда нужно добавить третье измерение - будущее. Систему этих трех временных ориентиров глубоко осмыслил св. Августин, сказав, что живем мы исключительно в настоящем, но это настоящее имеет несколько измерений: «настоящее прошедших, настоящее настоящих и настоящее будущих вещей».
Прежде чем рассматривать оппозицию «прошлое/настоящее» применительно к коллективной памяти, важно увидеть, что же она означает в других областях - в психологии, и особенно в психологии ребенка, и в лингвистике.
1. Оппозиция «прошлое/настоящее» в психологии
Было бы ошибкой переносить данные, полученные индивидуальной психологией, в область коллективного сознания, но еще более ошибочно сравнивать процесс обретения понимания времени ребенком и эволюцию концепций времени на протяжении всей истории. Однако обращение к этим областям может дать некоторую информацию (в основном метафорического характера), которая поможет прояснить тот или аспект оппозиции «прошлое/настоящее» на историческом и коллективном уровнях.
Для ребенка «понимать время значит преодолеть настоящее: не только предвосхищать будущее в зависимости от бессознательно установленных в прошлом закономерностей, но и разворачивать последовательность состояний; каждое из них не похоже на другие, и связь между ними может быть установлена только в процессе постепенного движения, в рамках которого отсутствуют как фиксация каждого из них, так и перерывы» [Piaget, 1946. Р. 274]. Понимать время - «это значит главным образом совершать реверсивный акт». Различение настоящего и прошлого (и будущего) в социуме также предусматривает некое восхождение в памяти и освобождение от настоящего, что предполагает наличие воспитания, а также существование коллективной памяти - вне памяти индивидуальной и раньше нее. На самом деле большое различие заключается в том, что ребенок, несмотря на воздействие внешней среды, в значительной степени создает свою память самостоятельно, тогда как социальная историческая память формируется традицией и обучением. Однако, будучи организованным построением (см. статью «Память»), индивидуальное прошлое сближается с прошлым коллективным. «Посредством взаимодействия этих построений наш временной горизонт выходит в своем развитии далеко за пределы параметров, обусловленных нашей собственной жизнью. Мы рассуждаем о событиях, которые поставляет нам история нашей социальной группы, так же как мы рассуждаем о нашей собственной жизни. Впрочем, то и другое смешиваются: история нашего детства, например, является историей наших первых воспоминаний, а также историей воспоминаний наших родителей, и именно на основе тех и других развивается эта часть наших временных перспектив» [Fraisse. Р. 170].
Наконец, - и это то, что не может быть автоматически перенесено в область коллективной памяти, но отчетливо показывает, что разделение человеком времени приводит к возникновению системы с тремя, а не только с двумя направлениями, - ребенок одновременно прогрессирует в умении локализовать как в прошлом, так и в будущем [Malrieu].
Из анализа патологии индивидуальных подходов к времени мы знаем, что «нормальное» поведение является сохранением равновесия между осознанием прошлого, настоящего и будущего, где в определенной степени преобладает поляризация по отношению к будущему, вызывающему страх или желанному.
Поляризация по отношению к настоящему характерна для совсем маленьких детей, которые даже «перестраивают прошлое в зависимости от настоящего» [Piaget], для слабоумных, для маньяков, для бывших ссыльных, чья личность была деформирована; обычно она встречается у стариков и некоторых лиц, страдающих манией преследования и потому боящихся будущего. Классический пример такого состояния - Жан-Жак Руссо, который в своей «Исповеди» говорит, что его «перепуганное воображение», лишь заставлявшее «ожидать грядущих жестокостей», побуждало его искать прибежища в настоящем: «Сердце мое, занятое одним только настоящим, заполняло им весь свой объем, все свое пространство».