Камилла. Жемчужина темного мага (СИ) - Штерн Оливия. Страница 10

Закат был великолепен, воздух — холоден и прозрачен. Из жирного чернозема ярко-зелеными коготками пробивались трава. небо сделалось полосатым: на западе — нежно-абрикосовая полоска, в зените — сине-фиолетовая дымка. А вот на востоке клубилась тьма, причем она не была просто ночной тьмой, там собиралась жутковатая черная туча.

на нее Аларик посматривал с тревогой. Енм, при всех его магических контурах, оставался глиняным големом, и любой дождь, конечно же, был ему вреден. на самом деле уже давно можно было сменить глиняного голема на каменного, но Аларик привык и, в конце концов, на глине сидеть мягче. При этом приходилось мириться с некоторыми ограничениями — Енма размоет сильным ливнем, а потом, спустя несколько часов, мягкие комья глины все равно приползут к порогу, и придется заново лепить четырехногое существо.

— Давай-ка, дружок, поторопимся, — пробормотал Аларик, посылая силовой импульс.

Спина голема заходила ходуном, Енм перешел на мелкую рысь. Съехал с дороги и потрусил по полю, оставляя в сыром черноземе цепочку овальных следов.

между тем полоса заката гасла, и мир вокруг погружался в сонные черничные сумерки. Аларику очень нравилось такое сравнение — «черничные». Это когда в кипяток бросаешь ложку тертой с сахаром черники, и вода приобретает ровно такой же цвет, как и небо сразу после заката. А дальше… За полем темнели острые верхушки елей, и дорога, которая осталась за спиной, песчаной змейкой уползала в лес.

охранное заклинание призывно подрагивало, ехать до него оставалось совсем ничего. Аларик спешился и дальше пошел пешком. он мысленно проговаривал слова заклинания, тьма растекалась по всему телу — но по большей части в руки, и пальцы вскоре начали мерзнуть так, словно был мороз. Аларик растопырил их — меж фалангами натянулись темные паутинки, магия начинала переходить в материальное состояние.

И дошел он как нельзя вовремя: именно в тот момент, когда земля в двадцати шагах от него вспучилась гигантским грибом, из-под слоя дерна пробивалось жемчужно-белое сияние. И ведь… что странно: всегда при этом тишина. Даже птицы умолкают, даже ветер затихает. И все происходит так, словно весь мир погрузили в стеклянно-прозрачную смолу. Каждое движение плавнее, медленнее, руку поднять тяжело, воздух с трудом проталкивается в легкие. но нужно успеть. Все сделать так, чтобы никто из этого гриба так и не выбрался на поверхность, потому что потом будет сложнее: верги разбегутся в разные стороны, рассыплются, словно горошины, и тогда придется накрывать заклинание каждого, а резерв не бесконечен, придется черпать из ковена, а это ещё медленнее и тяжелее…

но поднять руки и в самом деле тяжело, темная магия тянет к земле, словно гири.

Аларик вскинул руки, выдыхая последние словоформы преобразования Силы, и с пальцев сорвалась темная паутина, в полете сплелась в сложный узор, распахнулась невесомой сетью над грибом, накрывая его.

Из-под земли вырвался свет чужой магии, легко, словно играючи, вспорол плетение, заставляя Аларика вздрагивать — рвущиеся нити заклинания отдавались острой жалящей болью в висках.

Пока что… все под контролем.

И нити нужно срастить. Или накрыть вторым слоем заклинания.

Под контролем, да. но раньше хватало одного слоя, одной сетки — по крайней мере там, где Аларик работал.

Как не убеждай себя, что все хорошо, но в душе проклюнулись первые ростки страха.

Если раньше не было такого, значит, очень мощный прорыв, много вложено вергами Силы, а она подогрета древним проклятием королевы. А что, если и второй сети окажется мало? А вдруг у него не хватит времени, чтобы обратиться к ковену за помощью? Вдруг?..

он быстро смахнул выступивший на лбу пот. Без паники, Аларик. ты просто работаешь, а когда работаешь, мысли не должны метаться, как испуганные овцы. Голова всегда должна оставаться холодной, потому что страх делает человека слабым и глупым.

Глубоко вдохнув — выдохнув, он черпнул свой резерв до самого дна, спешно выплетая вторую сеть, морщась от простреливающей, пульсирующей боли в висках.

Вторая сеть вышла еще лучше первой. но опускалась уже не поверх земляного гриба — поверх сияющего пузыря, который вот-вот лопнет. Аларик, скрипя зубами, смотрел сквозь застилающую взгляд серую пелену: уже пора бы привыкнуть, но каждый раз он думает о том, как же это красиво-страшно, когда темная сеть распадается хлопьями, и они гасят, гасят рвущийся в этот мир чужой свет.

«У меня получилось!»

… Разбивают сияние на островки, давят, вколачивают обратно… Чтобы в последнее мгновение с грохотом разлететься на ошметки. Кровавые ошметки. Плоть чужого мира тоже кровоточит, когда ее рвут.

Бахнуло знатно, так, что заложило уши. он пошатнулся, но на ногах устоял. В лицо ударило порывом ветра вперемешку с комьями земли. мелькнула запоздалая мысль, что не нужно так близко подходить — и в то же время издалека не набросишь гасящую прорыв паутину.

Аларик не удержался, зажмурился — а когда снова открыл глаза, на месте гриба осталось выгоревшее пятно, большое, шагов десять в диаметре. Кусками пепла, на котором застыли жемчужные капли, забросало все поле.

он про моргался, потер глаза. Да, на обгорелых обрывках чего-то… так похожего на внутренности животного и в самом деле блестели застывшие капли. на самом деле он не знал, что это, но для себя просто привык думать, что это и есть кровь чужого мира. он ведь разнес в клочья часть его, так отчего бы не быть крови.

И, похоже, только она и светилась тонким, едва заметным узором на темной земле. он с трудом сообразил, что его магия заняла несколько часов — удивительным образом уже настала ночь. Вот так, Аларику казалось, что все происходило быстро — а на самом деле прошло немало времени, и небо — совершенная чернота, холодная, прямо как та магия, что угнездилась в нем самом.

он поднял лицо, пытаясь высмотреть хоть одну звезду — но нет. Все затянуло тучами. Сколько часов он простоял, потеряв ощущение времени, отдавшись магии? И тело вот затекло. И поясницу ломит. А что творится с головой — даже думать больно…

«но я все сделал», — с усилием подумал он.

И сам себе напомнил, что надо возвращаться, пока не полило, и Енм не размок, а ведь если будет действительно сильный ливень, то обязательно размокнет, — тогда придется брести пешком.

Голем послушно стоял там, где его оставили, темная прореха в темноте ночи. Аларик забрался ему на спину, по привычке послал магический импульс. Сил не было. Заклинание все выпило. но и магия ушла, резерв был совершенно пуст — и ощущать теплую пустоту вместо холодного кома под сердцем было даже приятно. Если бы не проклятая мигрень!

…Енм брел вперед, перебирая глиняными ногами. Далеко впереди виднелись редкие огни Шаташверина — рыжие искры на стенах замка, и совсем немного — ниже, в городе. Выглядело это… даже уютно, так что Аларик невольно улыбнулся. А что, пожалуй, он бы не отказался от того, чтобы остаться здесь жить! тихо, слуги Светлейшего, пожалуй, сюда и не заглядывают. Жители вслед не плюют. И даже лавочник, у которого Аларик стал покупать продукты, при виде господина темного мага напускал на себя добродушный вид. Это, конечно, не гарантировало, что он не думал в это время каких-нибудь гадостей, но все равно было приятно — так Аларик ощущал себя самым обычным человеком, которому не выжигали на руке печать, который принадлежал сам себе, а не ковену Ворона.

Везение закончилось с первыми холодными каплями, упавшими на лицо. До Шаташверина оставалось изрядно. определенно, надо было подумать о каменном големе и дать знать об этом главе ковена, чтобы помог собрать новую магическую тварь. но пока имелось то, что имелось. Аларик заставил Енма шагать быстрее, потом и вовсе рысью — и в этот момент небеса развезлись. Сперва темень расколола молния — ветвистая, она перечеркнула небо от края до края. А потом громыхнуло — куда громче, нежели его заклинание. И полило. Редкие капли мгновенно превратились в нескончаемые потоки, как будто кто-то сверху лил воду из ведра. Ледяную, между прочим. Аларик пустил Енма вскачь и — всевеликий боже, как болела голова… тут бы на диван, на мягкую подушку, и желательно, что бы кто-нибудь подал горячего чаю. но впереди была исчерканная ливнем тьма, огни Шаташверина почти перестали быть видны.