Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни (ЛП) - Гриффит Джордж. Страница 8

— Вот ответ Армена! Заберите обломки с собой и расскажите Нимроду о том, что видели, и скажите также, что я, Терай, сын звезд, иду с сотней тысяч мечей из Армена в землю Ниневию, и что они порубят легионы Нимрода на куски, как мой меч разрубил твой надвое. Армен сказал свое слово! Завтра вас доставят в целости и сохранности к нашим южным границам, а после этого заботьтесь о себе сами, и пусть Нимрод сделает то же самое.

Насколько гордо посланцы Великого царя вошли в зал, настолько же потерянно и обескураженно они покинули его. На следующий день стража доставила их до границы, и в тот же час Илма, Аракс и я отправились на юг во главе десяти тысяч наших воинов-меченосцев.

Семь дней мы двигались со всей скоростью, возможной для нашего огромного войска, обеспечивая себе безопасный тыл, пока, наконец, на границе нас не встретили связные, сообщившие, что в половине дня пути на запад, там, где наши южные горы спускаются в широкую равнину, которая когда-то была спорной территорией между Арменом и Ниневией, двадцать тысяч наших людей держатся против вдвое превосходящих их по численности легионов Нимрода.

Солнце зашло почти пять часов назад, когда мы получили это известие, но тотчас же трубы заиграли тревогу, костры были затоптаны, и в течение часа все войско длинными колоннами конных и пеших поспешило на запад по пологим горным тропам, ведущим на равнину. Я вел основной отряд, двигаясь рядом с колесницей Илмы, и мне было приятно вести с ней долгий разговор о делах, которые предстояло совершить завтра.

— Многое зависит от этой первой битвы, — сказала она после долгого обсуждения наших планов и шансов. — Если мы разобьем это войско, то ужас перед твоим именем и происхождением разнесется по всей Ниневии, пока не отразится эхом от высоких стен самого города. Они никогда не видели такого великого воина, каким станешь ты, мой господин, и у нас не будет более могучего союзника, чем страх, которым ты поразишь их сердца.

Здесь накануне нашей первой битвы она впервые назвала меня господином, и в ее голосе была такая нежность и сладкая дрожь, что они воспламенили мою душу и обожгли мои уста, когда я ответил ей:

— Это мое первое сражение, и пока я даже не знаю, что такое ярость боя, о которой мне говорят; но теперь во мне есть и другая страсть, от которой моя кровь закипает и которая даст мне силы пробиться сквозь каменные стены самой Ниневии, если прикажет голос моей госпожи и моей царицы.

Ее уста промолчали, но на мгновение она повернулась ко мне, и в бледном свете звезд я заметил, что ее лицо порозовело от того места, где шлем закрывал лоб, до смеющихся губ, которые сияли еще краснее; а блестящая сталь ее шлема потускнела в свете ее глаз, устремленных на меня.

На востоке загоралась заря, когда наши последние колонны вышли в долину и закончили построение, а затем пешие и конные, численностью десять тысяч человек, сияющим строем двинулись по песчаной, скудно поросшей равнине на запад, где в воздух уже вздымались облака пыли, которые говорили о том, что мрачная боевая работа началась.

Никакими словами не передать того, о чем я думал и что чувствовал, когда скакал рядом с колесницей Илмы в первую из тысяч битв, в которых я сражался с того памятного утра. Я, никогда не обнажавший меча в гневе и не проливавший человеческой крови, выступил против испытанных в бою легионов Ниневии, фактический командующий единственным войском, которого они никогда не побеждали. Подумайте об этом и о той, что должна была стать призом победы, и вы поймете, о чем я говорю.

Хотя мы продвигались быстро, мы всё никак не могли подобраться к пыльному облаку настолько близко, чтобы можно было разглядеть, скрывает ли оно друзей или врагов, или тех и других. Но все же настал момент, когда мы увидели блеск оружия и доспехов, сияние ярких мундиров и реющих штандартов.

На расстоянии трех выстрелов из лука мы остановились, и Аракс, спешившись, занял свое место рядом с Илмой в ее колеснице, чтобы прикрывать ее своим щитом, а она готовила лук и стрелы, которыми могла пользоваться с ужасающим мастерством. Вокруг нее выстроилась сотня других колесниц, а перед ними я во главе двух тысяч всадников ждал сигнала для первой атаки. Вот Илма махнула мне рукой, я в ответ сверкнул огромным мечом в свете только что взошедшего солнца, зазвучали трубы, и мы двинулись вперед.

Вскоре из клубов пыли донеслись крики ярости и агонии, лязг оружия, топот атакующих эскадронов, гортанные боевые кличи Армена и Ашшура. Мое сердце запрыгало под кольчугой, а кровь заплясала в венах, как пенящееся вино в кубке.

Мы наступали на фланг Ашшура и как только мы приблизились, их трубы взревели, хриплые крики перекатились с края на край, фланг выгнулся дугой, раскидывая крылья направо и налево, и из этих крыльев вылетели ливни стрел, свистящих и поющих в воздухе. Однако их стрелы лишь слабо стучали по нашим доспехам, а то и просто зарывались наконечниками в песок, не долетев. Расстояние было на добрых пятьдесят шагов больше чем надо, чтобы лучники Ашшура могли вонзить свои стрелы.

Увидев это, я вскинул руку и приказал всем остановиться. По удивленным шеренгам разнесся крик, когда я слез с коня. Я взял у оруженосца свой самый длинный и жесткий лук, натянул его, приладил древко стрелы к тетиве, вышел перед войском и, прицелившись в высокую фигуру на коне в центре ассирийского строя, оттянул стрелу до головы и послал ее поющей на путь смерти. Она ударила ассирийца прямо в центр груди, он раскинул руки и упал под громкие крики гнева и ужаса своих людей.

Что касается меня, то на мгновение перед моими глазами проплыл туман, и рука моя задрожала, когда я вынул вторую стрелу, ибо я забрал первую жизнь. Однако вторая стрела пролетела так же далеко и прямо, как первая, а я снова и снова посылал стрелу за стрелой в их тесные ряды, в то время как их стрелы по-прежнему беспомощно падали, не причиняя вреда или не долетая до нас.

Они никогда прежде не видели, чтобы так стреляли из лука, потому что мои стрелы пронзали их насквозь, и к тому времени, когда была пущена последняя, самые смелые сердца в их рядах трепетали в страхе от мысли, что лук, который привел эти стрелы в движение, был натянут рукой не простого смертного.

Именно на это я и рассчитывал, и как только я услышал их испуганные крики, я бросил лук оруженосцу, вскочил в седло и, размахивая над головой священным мечом, выкрикнул боевой клич Армена и галопом поскакал прямо на центр армии Ашшура.

Для любого другого это было бы безумием, но для меня эта атака означала победу. Пленные рассказывали потом, что, когда они увидели прекрасную сияющую фигуру, летящую в одиночку на их легионы, и огромный меч, сверкающий в руке, которая посылала стрелы с такой силой, что они пробивали щит и кольчугу, как будто те были сделаны из шелка, не осталось никого, чья кровь не превратилась бы в воду, и чье оружие не задрожало бы в руке от страха.

Позади себя я слышал грохот тысяч копыт, звон оружия и конской сбруи, дикие крики моих людей, вопивших в восторге от увиденного, а передо мной стеной стояло молчаливое, угрюмое воинство Ашшура. Я скакал прямо к тому месту, куда выпустил стрелы. Подлетая, я увидел десятки трупов, застывших на земле, а потом началось сражение.

Град стремительных, сокрушительных ударов обрушился на мои щит и шлем. Мой огромный меч, сам не знаю как, разрубил медный шлем высокого воина передо мной. Могучим ударом шлем и голова были расколоты до шеи. В то же мгновение мой конь встал на дыбы и прыгнул; человек с конем свалились под его копыта, и я оказался в центре главной битвы Ашшура. Крепко стиснув зубы, жарко и быстро дыша, я рубил резко и точно, с каждым ударом расширяя круг умирающих и мертвых вокруг себя.

Я был опьянен новым крепким вином битвы — уже не человек, каким был полчаса назад, а демон-разрушитель с пылающей кровью и бушующим сердцем, одержимый лишь одной мыслью — убивать, убивать и убивать, пока передо мной стоит живой враг. На мгновение я забыл обо всем, мной владел дикий, яростный экстаз битвы. Даже образ Илмы расплылся в кровавом тумане, застившим мои глаза.