Распутье - Басаргин Иван Ульянович. Страница 10

– Тогда тебе и карты в руки, пойди и скажи об этом кайзеру Вильгельму и царю Николаю, – усмехнулся Ванин.

– Придет срок, и скажу. Если не я, так другие скажут, потому как война обозлит люд, и он восстанет. Энгельс правду сказал, что те короны, что будут валяться на мостовых, будут нужны не больше, как для ночного горшка, коий возил с собой генерал Крупенской. Неудобства могут быть, потому как на тот горшок сесть трудновато, но при большой нужде можно.

– А ты знаешь, где твой друг Крупенской?

– Да слышал, будто послом уехал в Японию: нехолодно, и от войны подальше.

– Подальше? Может быть, и поближе… Ну да ляд с ним. Встречал я его во Владивостоке. Сказывал он мне, что, мол, вся заварушка (войну эту он назвал заварушкой) будто началась с того, что Александра Федоровна, баба царя, не любит кайзера, не в дружбе с ним и царь. Но причина в другом: Германии нужны новые земли. Тесно ей стало. Империализм начал показывать зубы. Его суть волчья. Прав Энгельс, что нужен новый строй, а вот какой, мой ум не добрал.

– Значит, сойдись Николай и Вильгельм на дуэли, то дело бы не поменялось? – спросил Силов.

– Нет. Кайзер и царь не больше как пешки в руках больших игроков.

– А народ?

– Народ был и останется серой кобылкой, которую по старости лет ведут на бойню.

– Но ведь Энгельс говорил, будто народ возьмет власть в свои руки? Сам себя же хлещешь.

– Энгельс не все мог нагадать. Хватит и этого, что нагадал.

Арсё, попыхивая трубкой, слушал полемику мужика с барином. Молчал и Журавушка, он чистил винтовку.

– А чего вы молчите? – спросил их Ванин.

– То и молчим, что принято слушать умных людей, – ответил Журавушка. – У нас таким был дед Михайло. Он тоже доподлинно знал, что и как будет потом. Говорил о всемирной войне, что скоро должна быть, что будто людей рождается всё больше, а земли-то не прибывает. Всё будет, как у зверей: когда мало корму, то волк поедает волчонка, харза – харзёнка, чтобы лишних ртов не было. Вымрет народ, останется его, как ягод на обобранном винограднике.

– Значит, и у вас были провидцы? – усмехнулся Ванин.

– Были и есть. Война такая случится лет через сто, когда в небе будут летать железные птицы, по земле бегать железные кони.

– Железные кони уже есть – это паровозы, автомобили, даже есть и железные птицы – это аэропланы, – перебил Ванин.

– Слыхали, что будто есть то и другое, но мало. Дед Михайло говорил, что их будет столь много, что в небе птицам места не будет, а коней железных столь же много, что настоящим коням негде будет ногой ступить. Тогда-то и начнется большая война. Война железных птиц и коней. И ими будет управлять безумец, который сметет все с лика земного. Ведь дед Михайло прожил за сто пятьдесят лет. Он видел ещё стрелы, потом познал порох, ружья, затем винтовки-самозарядки, из всего и заключил, что люд-создатель готовит себе же пагубу, ибо всё обретённое человеком будет пущено против него же.

– Здесь есть правда. Человек изобрел стрелу, не только чтобы добыть себе пищу, но и чтобы убить врага. Теперь стрела – игра для детей. А газ – это уже пострашнее стрелы, им сразу можно убить целую армию, – в раздумье говорил Ванин.

– Так не ищите, – снова стоял на своем Арсё. Не мог он понять, как это умные люди, заведомо зная, что они несут смерть, продолжали искать тот смертоносный камень.

– Мы хотим отомстить за смерть наших людей, – нахмурился Силов.

– Как-то мы спросили деда Михайло, а можно ли убивать человека ради мести, – проговорил Журавушка.

– Что ответил дед Михайло? – подался Федор.

– Он ответил, что можно и должно, ежли тот принес тебе вред. Но не можно, если он оговорил тебя, от слов вреда будто мало. Тем паче, ежли ты понаслыху знаешь того говоруна. А ежли совсем не знаешь, кто оговорил, то вовсе не можно.

– Наивно всё это, но зерно есть. Мы хотим мстить тем, кого не знаем, а кто он, кого наш газ прихватит, того не знаем. М-да, мир путан, мир запутался в своих же тенетах, – согласился Ванин.

– Все мы плохие люди: плохой германец, плохие вы, плохой я. Можно бы выкурить трубку и разойтись без драки. Все, кто затеял войну – хунхуз, кто грабит – тоже хунхуз. Твой отец – тоже хунхуз, орет, трясет бородищей, а ты ноги бьешь по тайге. Всё для него, а тебе на обутки мало. Давайте делать большой костер, палатку – ночевать вместе будем. Говорим много, а дело не двигается. Языки чешем, а что проку?

– У тебя смешно получается, Арсё. Ответь мне честно, а я тоже хунхуз? – засмеялся Ванин.

– Тоже хунхуз, даже больше, чем его отец. Он грабит сына и тебя, а ты с другими грабишь землю. Зачем ищешь серебро?

– Для России.

– А его посадил в землю дух гор, ты воруешь у него то золото и серебро, Федька тебе помощник. Он тоже хунхуз, но маленький.

– Значит, здесь, среди нас, нет честных людей?

– Почему нет, есть: я, Журавушка, мы из тайги берем совсем мало; что взяли – то съели. А вам надо взять всё. Раз так, значит, хунхузы. Кто берет от земли больше, чем может съесть, тот хунхуз.

– Послушать тебя, так весь мир наполнен хунхузами? – проворчал обиженный Силов. – Но ведь и ты ходил со мной, руды искал.

– Ходил, потому как мало думал. Стал думать больше, то не стал ходить. Больше не пойду. Журавушка не пойдет. Сами ходите.

– Нам за это платят.

– Ты тоже мне платил, Федька. Теперь хочу вернуть тебе те деньги. Плохие то деньги. У тебя, Федька, три рубахи, а у Ванина сто. Зачем сто рубашек? Одной хватит, можно две, постирал, надел, порвалась, то починил. Значит, хунхуз. Людей не убивает, но всё равно хунхуз.

– Ты, Арсё, не видел больших городов, не знаешь нашего быта, людей. Если бы у меня была одна рубашка, то меня бы на порог не пустили. Надо мной бы смеялись, просто гнали в шею, – пытался объяснить орочу Ванин.

– Значит, в тех городах живут одни хунхузы. Зачем ругать человека, если он не хунхуз, если у него одна рубашка? А? Ругают, значит, сами хунхузы. А может быть, весь мир – хунхузы…

– У рабочих по одной рубашке, вернее, по две: одна – на работу, вторая – на праздник, – сказал Силов.

– Это шибко хорошие люди, эти не будут хунхузами. Я, когда буду в городе, буду у них ночевать. Такие люди не прогонят меня, что на мне одна рубашка и одни штаны. Хватит. Говорим больше, чем собака виляет хвостом. Пошли дрова носить.

Споро разбили табор, натянули положок, настелили папоротника на постель, сели снова пить чай. В тайге чай – заглавная еда. Снова потек неспешный разговор.

– Борис Игнатьевич, вы человек грамотный, скажите нам, кто такие социал-демократы, которых ругают во всех газетах? – спросил Федор Силов.

– Это почти такие же люди, как наш Арсё. Всё взять от богатых, всё отдать бедным. И там, конечно, большинство грамотных людей. Они не рассуждают так примитивно, они готовят революцию и рвутся к власти, чтобы самим стать такими же, какими стали наши властители. Поймите, люди, что человек у власти – это уже богач, или, как говорит Арсё, хунхуз. Кто, где, когда держал в руках власть и умер голодной смертью? Такого я не ведаю. Каждый властвующий так или иначе будет стоять над народом. Закон природы. Вожак волчьей стаи первым начинает есть, а уж за ним другие. При этом он съедает кусок повкуснее.

– Тогда зачем же революция?

– Затем, чтобы встряхнуть Россию, накормить народ, а сытым народом править легко. Того хотят большевики, эсеры, социал-демократы и другие партии, вплоть до анархистов, что хотят жить без старой власти, большевики в том числе, но эти, Арсё, хотят установить власть всех бедняков.

– Вы сегодня стреляли в Юханьку, а он тоже называет себя красным большевиком, – проговорил Арсё, посапывая трубкой.

– Значит, и большевики – хунхузы: у одного отобрать – другому отдать, – буркнул Федор.

– Нет, Федор. Юханька может себя назвать и императором, но суть его останется. Он хунхуз. Большевики живы идеями Маркса и Энгельса. Эти будут пострашнее других партий. Эти возьмут власть в свои руки и установят диктатуру пролетариата. Диктатуру толпы. А толпа, ты сам знаешь, что это такое. Но я уже говорил, что не могу понять, как это безграмотный рабочий будет управлять страной. Это идёт от анархии. Ты захочешь управлять, я тоже захочу, а кто же будет работать?