Время Надежды (СИ) - Ректор Катерина. Страница 3

Под особенно жестоким сюжетом устроилась на резной лавочке Фрейя. Играет с йо-йо. Резной шарик опускается на веревочке, и, словно заговоренный, возвращается в ладошку хозяйки. Модная забава, у каждой благородной дамы имеется точно такой же.

В ногах Фрейи уселась рабыня, играет на дощечке со струнами. Не знаю, как называется инструмент. В Герре подобные мне не встречались.

Любуюсь, как грациозно двигается маленькая ручка Фрейи. Из кружевного рукава показывается тонкое запястье. Вспоминаю, как страстно целовал на нем косточку. Вспоминаю родинку возле пупка. Вспоминаю, как забавно она ерзает и хихикает, если дунуть ей в ухо.

Сейчас Фрейя само совершенство. Тонкий стан перетянут корсетом, бархатное платье лежит идеальными складками, вырез на лифе рисует точеные плечи. Льяные волосы уложены в косы, закручены у висков точно рожки. Прическу украшает жемчужная сетка. Вид у Фрейи на редкость озорной.

- Ваша милость, - Зеленые глаза блестят хитрыми искорками. Улыбнувшись, Фрейя закусывает нижнюю губу ровными белыми зубками. И взгляд не отводит.

- Прекрасная чаровница. - Я невольно расплываюсь в ответ.

Она очень, очень сильно хочет мне нравиться. И хорошо знает, как этого можно добиться. Она настолько фальшива, что становится не по себе. Словно говоришь с одним из големов матери. Настолько искусным, что его можно принять за прекрасную женщину. Он выполнит все, что захочешь, но внутри останется совершенно пустым. Он не чувствует.

Кроме похоти, я к Фрейе ничего не испытываю. Наверное, попросту не умею любить.

Чем я лучше голема?

Притворяю дверь и останавливаюсь, ожидая дальнейших распоряжений. Быстро, исподлобья, осматриваюсь.

Кабинет отца всегда был до скупости просто обставлен. Годы неограниченной власти не изменили вкусов владыки Арглтона. За простым креслом широкая пасть камина, там лижут дрова зеленоватые язычки пламени. Рядом на шкуре лежит пара горбатых борзых. Они и ухом не поводят при моем появлении, неподвижные, точно статуи.

Отец сидит за своим широким столом, заваленным свитками, листами пергамента, какими-то книгами, ящичками…

- Отец?

- Я звал тебя, сын.

Думаю, более нелепого начала беседы сложно представить. В этом вся суть наших с отцом отношений: их нет.

- Возьми виноград.

Я нахожу взглядом блюдо, срываю несколько ягод. Приторный вкус возвращает в полюбившиеся места. Почти слышу гомон толпы, песни бардов, крики наглых чаек, высматривающих, что можно стащить…

Отец будто мысли читает:

- Я отослал тебя в Герру, потому что на Юге понадобился почетный заложник. Ты же не верил, что эта миссия будет для тебя навсегда?

Почетный заложник… Ха-ха. Я прожил в Герре дольше, чем в родном доме. Я был там счастлив. Уже не знаю, во что верил и верю. Могу точно сказать: теперь здесь все стало чужим.

Одна из черных борзых поднимается, перетряхивается узкой спиной и шагает в камин. Растворяется в зеленых языках пламени, - будто не было. Я ошалело моргаю.

Отец поднимает на меня выцветшие глаза:

- Времена изменились, союз с Югом больше не в приоритете. Мы смотрим выше. Ты нужен мне в Арглтоне, безраздельно. Сейчас я расскажу то, что держалось в строжайшей секретности. Через три недели состоится Турнир Восьмигорья. Я жду, что ты будешь биться в финале.

- Ну да, я же истинный кромм. Умею метать молнии задницей.

Отец пропускает колкость мимо ушей.

- На этот Турнир и посвященные ему празднества съедутся гости из всех больших городов Восьмигорья. Но, самое главное, мы ожидаем Его Высочество с супругой и наследниками. Включая четырех дочерей. Мы будем обсуждать твою свадьбу с одной из младших. С Досиа или Кассиа. Это большая победа для всего нашего рода. Ты же помнишь, кто мы?

- Простецы. - Выдыхаю я, слишком потрясенный, чтобы сказать как-то помягче.

Но отец подхватывает. Горячо трясет кулаком:

- Да. Мы простецы. Мы пыль. Труха. Не лучше тех, кто служит нам с рабскими метками. Всегда помни, кто ты есть, и борись за свои права вдвое яростней. А когда у тебя родятся наследники, станет не важно, кем были я, ты и все наши предки. Потому что в твоих детях и детях их детей будет течь королевская кровь. Кровь кроммов, чище которой нигде не сыскать.

Я молча смотрю на отца, на его крепкую еще фигуру, стянутую простым черным камзолом. Чуть косящий к носу глаз придает ему обманчиво бесхитростный вид.

Черная, лоснящаяся борзая выходит из пламени и возвращается обратно на шкуру.

- И, к слову. Про молнии из задницы… - Отец перехватывает мой взгляд. - Я разделяю твои опасения. Они не беспочвенны. Но знаю, кто сможет помочь справиться с этой проблемой. Ты тоже знаешь. Обратись к ней.

Кирстен 2

Нас везут в крытой повозке. Держаться не за что. Как животные, мы то сидим, то стоим на четвереньках на дне деревянного ящика. Окон нет, воздух и свет просачиваются сквозь узкие щели между досками. Пахнет мочой. На колдобинах больно подбрасывает, швыряет из стороны в сторону и друг на друга. В мастерской мы успели стянуть платки и теплые куртки, теперь нас колотит от холода. По возможности я прижимаю Габи к себе, успокаивающе глажу и глупо шепчу:

- Все будет хорошо, хорошо, хорошо…

Габи всхлипывает:

- Я боюсь…

Мой рукав насквозь вымок от ее слез.

Повозка останавливается. Влажно лязгает, отодвигаясь, засов. Дверь отворяется, и дневной свет меня ослепляет. Проморгавшись, я различаю городскую улицу. Видеть обычную жизнь странно и больно.

Потом все перекрывают массивные фигуры, - снова каратели, заталкивают в повозку пару всклокоченных женщин. Пожилых, раздобревших от возраста. Вчетвером нам становится тесно. Я боюсь, что на ухабе Габи расплющит, кое-как мы с сестрой протискиваемся в угол к двери. Женщины с нами не разговаривают, только плачут. От их тихого воя накатывает ощущение безнадеги.

- Все будет хорошо… - Твержу я, вспоминая корячащегося в ногах карателей Йергена.

Повозка вновь останавливается. Если к нам еще кого-то подсадят, мы попросту здесь передавимся. Отползает затвор. Я плечом чувствую дрожание двери. Затем тяжелая створка отваливается, показав заросшую облетевшим плющом каменную стену. В проеме появляется крупная мужская фигура, я не успеваю его рассмотреть. Только слышу:

- Давай сюда мелюзгу.

Вижу огромные руки, до локтей голые, заросшие буйным волосом, они тянутся со света к нам, в тень. Мужчина грубо хватает Габи, ладони огромные, ей от плечика до локтя. Я крепко цепляюсь за сестру со своей стороны. Малышка истошно кричит, я пугаюсь, что мы сейчас ее разорвем, - и застиранное шерстяное платьице Габи выворачивается из моих пальцев.

Мужчина зажимает барахтающуюся сестренку под мышкой, словно она кулек дров. И исчезает за пределами проема. Я даже не рассмотрела лицо.

Несколько мгновений тупо смотрю на стену, по которой червями вьются лианы. Потом дверь захлопывается, и нас везут дальше.

Я больше не слышу голос старух. Я вою сама.

Мы стоим на дворе перед угрюмым каменным зданием, вытянутым и приземистым, с узенькими оконцами, забранными мутными бычьми пузырями. Напротив второе такое же. Глина двора между ними смерзлась, истоптанная множеством ног. За нашими спинами пустует повозка. Спешившийся возница передает что-то неприятному мужчине с рыхлым носом и слипшимися перышками мышиного цвета волос. Рядом еще несколько мужчин, все с короткими хлыстами на поясах.

Я уже сообразила, где мы. На одной из королевских фабрик, куда попадают реквизированные у провинившихся хозяев рабы. Это тюрьма, где ты работаешь, пока не издохнешь. Или пока не выработаешь долг господина. Но долгов хватает на пять, десять, двадцать рабских веков… Из фабрики выхода нет, не зря ими пугают детей. К тому же, сюда свозят провинившихся рабов из числа городского имущества.

Человек с мышиными волосами машет в сторону плачущих женщин:

- Этих сразу в расход. Зачем нам такое старье, больше пары недель все равно не продержатся. Скажи Томасу, чтобы впредь старух не брал, иначе я пожалуюсь коменданту.