Поручик Державин - Бирюк Людмила Д.. Страница 8

Как-то он купил книгу Василия Кирилловича Тредиаковского "Новый и краткий способ к сложению российских стихов". Дождавшись ночи, заперся в своей комнатушке, присел к столу возле свечки и под солдатский храп стал читать. И ничего не понял! Силлаботоника, гекзаметр, ямб, анапест… Он был поражен: оказывается, поэзия — это целая наука, совсем не то, что его стишки…

Державин вздохнул и вышел из казармы. В ночной прохладе нежно стрекотали кузнечики. Звезды, словно лампады, озаряли небосвод. Какую загадку хранят в себе неведомые планеты, созвездия, далекий Млечный Путь? Что там? Неужто, такие же миры, как наш?

"Звездам числа нет, бездне — дна", — прошептал Державин, с наслаждением вслушиваясь в каждое слово, глядя в ночное небо, вдыхая прохладный свежий воздух…

Он еще не знал, что занятие стихосложением принесло ему серьезные неприятности. Однажды случилось ему сочинить потешные куплеты об офицере их полка, приударившем за женой полкового секретаря. Стихи не были злыми, и офицер только посмеялся, а вот секретарь затаил обиду и стал мстить. Всякий раз, когда ему поручали перебелить список гвардейцев, представленных к повышению в звании, он "случайно" пропускал фамилию Державина.

Наступали тревожные времена… Армия и гвардия глухо роптали, не скрывая недовольства императором-немцем. Всеобщее раздражение достигло предела, когда Петр Федорович велел создать немецкий полк, состоящий из одних голштинцев, и расквартировал его в своей резиденции — Ораниенбауме.

Голштинцам оказывалось явное предпочтение, за что русские солдаты их люто ненавидели и при удобном случае всюду задирали: на смотрах и парадах, в трактирах и на ярмарках. Да и за что их было любить? Немцы держались особняком, лопотали по-своему, получали самое лучшее довольствие и амуницию, да и жалованье их было вдвое выше. А самое обидное было в том, что им легко доставались воинские звания. Два-три месяца — и солдат становился унтер-офицером.

Державин сторонился казарменных возмущений, голштинцев не ругал, а, напротив, часто разговаривал с ними, упражняясь в немецком. Каким-то неизъяснимым чутьем он всегда отделял себя от простых солдат, многие из которых были выходцами из крепостных крестьян и попали в прославленный полк лишь благодаря росту, физической силе и белокурым волосам.

Гвардейские полки в те времена формировались "по масти". Каждый полк имел свои отличия. Вороные кони — черноволосые кавалеристы, рыжие скакуны — соответственно, рыжие наездники и т. п. Державин ни в чем не уступал самым видным гвардейцам полка — ни во внешнем виде, ни в дисциплине, ни в военной выучке. К тому же он был природным дворянином и, казалось, мог легко продвинуться по службе. Тем не менее время шло, а его военная карьера никак не складывалась. В чем дело? Как ни странно, виной всему оказалось именно благородное происхождение. От потомка древнего рода мурзы Багрима начальство ждало приличную взятку, а у него не было денег удовлетворить их аппетиты. В отместку его обходили чинами. Он видел, что молодые гвардейцы, пришедшие в полк после него, уже стали капралами, а он оставался рядовым.

Однажды он стоял в карауле возле арсенала, как вдруг неподалеку остановилась золоченая карета, запряженная четверкой горячих скакунов. Дверца распахнулась, и на дорогу вышли двое: смуглый черноволосый мужчина в бархатном камзоле и худенький курносый полковник в зеленом мундире голштинского образца. Заметив караульного, полковник широким шагом направился прямо к нему, решительно отстранив своего спутника, который пытался удержать его.

— Да отстань ты, Бастидон! Я сам! — раздраженно сказал он по-немецки.

Державин, как положено в таких случаях, поднял мушкет. Но полковник, не обращая внимания на его предупреждение, продолжал смело приближаться к границе караульного поста. И вдруг сердце Державина вздрогнуло. Он узнал императора Петра III. Не сбавляя шага, венценосный "нарушитель" приблизился к будке и, оглядев часового, весело подмигнул:

— Guten Morgen, mein Soldat! [3]

— Здравия желаю, ваше императорское величество! — также по-немецки отчеканил Державин, вытягиваясь в струну.

Петр Федорович явно был доволен и, наклонившись к уху караульного, доверительно спросил шепотом, мол, где тут ближайший Klosett?

Державин от неожиданности опешил. Он был готов услышать все что угодно, кроме этого обыденного человеческого вопроса. В детстве он думал, что цари вообще обходятся без отхожих мест: ведь они Богом избранные существа!

Опомнившись, он толково объяснил, куца надо идти, и Петр Федорович бодро зашагал в указанном направлении.

"Уму непостижимо! Царь! И как прост, как доступен!" — в смятении думал Державин.

Через несколько минут император, насвистывая немецкую песенку, вернулся и, хлопнув часового по плечу, бросил небрежно:

— Ein guter Ort zum Wandem! [4]

Потом стал расспрашивать Державина, кто он, откуда и почему знает немецкий язык. По артикулу часовому запрещалось вступать в разговоры с посторонними лицами. Но, здраво рассудив, что император — лицо отнюдь не постороннее, а государственное, Гавриил кратко рассказал о себе.

— Mein Gott! Какая возмутительная несправедливость, мой дорогой друг! — воскликнул император. — Дворянину не место у караульной будки! Хотите служить в моем голштинском полку?

Державин замер на мгновенье, не веря своим ушам. Вот она, улыбка Фортуны! И на чистом немецком языке, который старательно вызубрил в школе бывшего каторжника Розе, ответил:

— Ваше императорское величество! Готов служить верой и правдой всюду, где прикажете! Моя жизнь принадлежит вам, и я готов отдать ее за ваше величество!

— Sehr gut! Вы станете сержантом! Мне нужны верные люди… Эй, Бастидон! Напомни мне вечером об этом гвардейце!

Через неделю Державина вызвали в полковую канцелярию и объявили о переводе в голштинский полк. Бумагу об отчислении из Преображенского полка ему вручил тот самый веселый майор Терентьев, который полгода назад чуть не посадил его под арест за опоздание.

— Ха-ха-ха! Умора! Немец выискался! Погляди-ка на него, брат Лавкин!

Худой длинный капрал мрачно поглядел на Державина, а майор продолжал балагурить:

— А ну, скажи что-нибудь по-немецки!

— Sie sind sehr gutherzig, Herr Major! [5]

Терентьев похлопал глазами и снова рассмеялся. Без смеха он не мог прожить и минуты.

— Во как! Сразу видно образованного дворянина! Не то что ты, Лавкин! Ладно, не дуйся, пошутил! Ха-ха!

Капрал промолчал и окинул новоиспеченного голштинца завистливым взглядом.

Выйдя из канцелярии, Державин отправился в казарму, но по пути заметил, что на плацу творится нечто необычное.

Несколько верховых офицеров, прискакавших на взмыленных конях, кричали, что государыня в опасности и нужно немедленно идти ей на помощь. В один миг все пришло в движение: забегали гвардейцы, запела тревогу труба, загремели барабаны! Офицеры спешно строили свои роты. Но среди них были и те, кто пытался остановить беспорядки и, обнажив сабли, вступал с бунтовщиками в бой.

Город охватила смута. По улицам Петербурга, чеканя шаг, войска двигались к Дворцовой площади, а с тротуаров отовсюду слышались разноречивые восклицания:

— Екатерина Алексеевна арестована в Зимнем!

— Господа, это ложь! Ее величество в Петергофе, на именинах императора Петра Федоровича!

— Он нам не император! Екатерина — наша государыня!

На площади перед Зимним дворцом собрался народ и выстроились гвардейские полки. Один Державин метался, не зная, что делать. Из Преображенского полка он уже был уволен, а в голштинский еще не успел вступить. Да и не было на площади ни одного голштинца. Неожиданно среди офицеров он заметил майора Терентьева и кинулся к нему: