Свои-чужие - Пэтчетт Энн. Страница 6

– Да всем в этом доме, кроме моей жены и моих дочек, давно пора, – кивнул Фикс. – Слушайте, сделайте доброе дело – выясните, где ребенок. Где и, главное, с кем. Если пойду искать я, начнутся тары-бары с гостями, и раньше полуночи я свою крошку не найду. Пройдитесь по комнатам, ладно? Проверьте, не оставила ли ее какая-нибудь пьянь без присмотра.

– А как я ее узнаю? – осведомился Казинс, сообразив, что в глаза не видел виновницу торжества, а детей в этом ирландском доме, должно быть, прорва.

– Кроме нее тут грудных нет, – ответил Фикс с неожиданной резкостью, как дурачку, которому именно по причине умственной убогости и пришлось поступить на службу не в полицию, а в прокуратуру. – И самая нарядная. Это ради нее праздник.

Толпа колыхалась вокруг Казинса, расступалась перед ним и смыкалась, втягивала его в себя и выталкивала прочь. В столовой на опустошенных тарелках не осталось ни единого крекера или морковной палочки. Голоса, музыка, пьяный смех сливались в единый неразборчивый гул, откуда вдруг изредка вырывалось членораздельное слово или отчетливая фраза: «Представляешь, она все это время была у него в багажнике!» Где-то в отдалении, в коридоре, невидимая женщина изнемогала от смеха и, задыхаясь, просила: «Ну хватит, ну перестань!» Детей здесь было полно, и кое-кто вытягивал стаканчики из пальцев у размякших взрослых и допивал содержимое. Но годовалые младенцы Казинсу что-то не попадались. В доме было жарко, и детективы поснимали пиджаки, отчего на поясах и под мышками обнаружились служебные револьверы. Казинс удивился, как это он раньше не замечал, что половина гостей вооружена. Через открытые стеклянные двери он прошел на задний двор, бросил взгляд на залитое послеполуденным светом предместье Дауни, посмотрел на небо, где не было и вовек не будет ни единого облачка. Увидел своего нового приятеля-священника, застывшего с хозяйкиной сестрой в объятиях, словно оба, утомившись от нескончаемого танца, заснули стоя. Мужчины сидели на раскладных стульях и вели беседу – многие с женщинами на коленях. А женщины – все, кто попался ему на глаза, – на каком-то этапе празднования скинули туфли и теперь безнадежно губили чулки. Ни у кого на руках не было ребенка. На подъездной дорожке ребенка тоже не было. Казинс вошел в гараж, щелкнул выключателем. На двух вбитых в стену крюках висела лестница, на полках по ранжиру выстроились чистенькие банки с краской. И лопата, и грабли, и мотки шнуров-удлинителей, и стеллаж с инструментами – все на своем месте, и место нашлось всему. Посередине, на чистом цементном полу стоял чистенький темно-синий «пежо». У Фикса Китинга детей меньше, а часы – дороже, а машина – иностранной марки, а жена – привлекательней. Сильно привлекательней. А ведь он даже еще не следователь. И если бы кому-нибудь сейчас взбрело в голову спросить Казинса, что он обо всем этом думает, Казинс сказал бы, что все это наводит на подозрения.

Он принялся внимательно рассматривать автомобильчик, выглядевший очень эротично уже в силу своей французской породы, и тут вспомнил, что ищет пропавшего младенца. И подумал о собственной малышке – о Джанетт, которая только-только начала ходить. Лоб у нее со вчерашнего дня, когда она стукнулась о стекло, был заклеен пластырем, и Казинс похолодел от одной мысли, что было бы, будь она вверена его попечению. Крошка Джанетт, где она? Где он ее оставил? Тереза же знает, что он не умеет управляться с детьми. А потому не должна давать ему такие поручения. Но когда, отправляясь на поиски Джаннет, Казинс вышел из гаража, чувствуя, как сердце у него колотится о ребра, словно хочет выскочить и побежать впереди, то увидел гостей на крестинах у Фикса Китинга. И вспомнил, и остановился еще на миг в дверях, чувствуя облегчение, смешанное со стыдом. Он никого не потерял.

А взглянув вверх, заметил, что свет меняется. Надо бы сказать Фиксу, что ему пора домой и вообще хватает хлопот и со своими детьми. Он вошел в дом и стал искать ванную. Прежде чем нашел, два раза по ошибке чуть не вломился в стенной шкаф. В ванной, прежде чем выйти, бросил в лицо несколько пригоршней холодной воды. Напротив оказалась еще одна дверь. Откуда их столько взялось в небольшом вроде бы доме? Он повернул ручку, вошел и оказался в тускло освещенной комнате. Занавески были задернуты. Это была детская, причем для девочки: розовый ковер, розовые обои с толстенькими кроликами. Она была чем-то похожа на детскую в его собственном доме, которую Холли делила с Джанетт. В углу Казинс увидел двуспальную кровать, а на ней – трех спящих девочек, они переплелись ногами, запутались пальцами друг у друга в волосах. А Беверли Китинг, стоявшую с младенцем на руках у пеленального столика, заметил не сразу. Она посмотрела на Казинса, и по лицу ее скользнула улыбка припоминания.

– Я вас знаю.

Она – или ее красота – опять ошеломили его.

– Извините, – сказал он и взялся за ручку двери.

– Да их не разбудишь. – Она показала подбородком на спящих девочек. – По-моему, они перепились. Я их по одной перетащила сюда, и никто не проснулся.

Он подошел поближе и взглянул на девочек – самой старшей было не больше пяти. И поневоле залюбовался видом спящих детей.

– Тут и ваша есть?

Все три девочки были немного похожи. И ни одна не напоминала Беверли Китинг.

– Моя – в розовом платье, – ответила она, всецело занятая подгузником, который держала в руках. – А две другие – ее двоюродные сестры. – Беверли улыбнулась ему. – Разве вам не поручили заниматься напитками?

– Спенсер оставил свой пост, – сказал Казинс, хотя его спросили не об этом. Он не помнил, когда в последний раз так волновался – раньше такого не случалось ни перед присяжными, ни перед подсудимыми, и уж точно не случалось перед женщиной с подгузником в руках. Казинс снова взглянул на нее – Ваш муж попросил найти ребенка.

Поправив на девочке платье, Беверли подняла ее над столом:

– Ну, вот она и нашлась. – И потерлась носом о ее носик, отчего девочка улыбнулась, а потом зевнула. – Кое-кому давным-давно пора спать.

Беверли повернулась было к кроватке, но Казинс сказал:

– Пока не уложили, дайте ее мне на минутку. Фиксу покажу.

Беверли Китинг слегка склонила голову набок и как-то странно поглядела на него:

– Зачем это она вдруг понадобилась Фиксу?

Все сошлось в тот миг – ее бледно-розовые губы в розовой полутьме комнаты, закрытая дверь, хоть он и не помнил, что закрывал, аромат духов, неведомым образом сумевший пробиться сквозь знакомый запах испачканных пеленок. А Фикс просил принести ему дочку или всего лишь найти ее? Да какая разница. И он ответил, что не знает, а потом шагнул к ней – к сиянию, которое, казалось, испускало ее желтое платье. Протянул руки, и она с ребенком вместе вступила в их кольцо.

– Ну, берите же, – сказала она. – У вас дети есть? Но в следующий миг оказалась совсем близко и подняла к нему лицо. Перехватывая, он подсунул одну руку под спину девочки, и рука сама собой оказалась под грудью ее матери. Беверли родила меньше года назад, и Казинс, хоть и не знал, как она выглядела раньше, представить себе не мог, что можно выглядеть лучше. Тереза совершенно за собой не следила. И говорила, что это невозможно, когда рожаешь одного за другим. Может, познакомить их, чтобы жена на живом примере могла убедиться: если постараться, то очень даже возможно? Да ну ее. Ему совершенно не хотелось знакомить Терезу с Беверли Китинг. Свободной рукой он обхватил ее за спину, ощутил под пальцами молнию платья. Джин с апельсиновым соком – поистине колдовское зелье. Девочка покачивалась между ними, и он поцеловал Беверли. Вот, значит, как повернулся сегодняшний день. Закрыв глаза, он длил поцелуй, пока тот электрический разряд, который проскакивал меж ними там, на кухне, не пробежал дрожью по хребту. Свободной рукой Беверли обвила его талию, кончик ее языка скользнул меж его зубов. Произошло что-то почти неуловимое. Он почувствовал это, но она отступила. Девочка осталась на руках у Казинса, потом, покраснев от натуги, заверещала пронзительно, но коротко, а потом икнула и приникла к Казинсу.