Отцы - Бредель Вилли. Страница 21

Но сегодня он не хотел портить себе настроение такими мрачными мыслями — наоборот, он решил быть особенно внимательным к жене. Завтра он даст ей денег на ботинки, из-за которых они отчаянно повздорили на прошлой неделе. У Така на Штейнштрассе выставлены очень хорошие и прочные ботинки и стоят всего три марки восемьдесят пять пфеннигов.

Потихоньку, чтобы не разбудить жену, он отпер дверь, чиркнул спичкой, на цыпочках прошел на кухню и зажег настольную лампу. Когда он, крадучись, вошел в спальню, жена заворочалась в постели, заспанная и сердитая.

— Опять ты так поздно!

— Совсем еще не поздно. Мы с отцом долго разговаривали после собрания.

— Гм! — хмыкнула она и повернулась на другой бок. Так она ему и поверила! — Потише, не разбуди ребенка.

— Что ты разворчалась? — откликнулся он добродушно. — Вместо того чтобы радоваться приходу супруга…

Фрида вдруг приподнялась, внимательно посмотрела на него и подозрительно спросила:

— Опять пьян?

— Вздор, — ответил он. И прибавил с досадой: — Будто я уж так беспробудно пью.

Он начал раздеваться. Повесил на спинку стула пиджак, жилет, брюки и, стянув через голову рубашку, постоял совершенно голый в одних носках. Гордо, с удовлетворением разглядывал он свое округлившееся брюшко. Брюшко и усы были, по его мнению, необходимой принадлежностью настоящего мужчины. И он был доволен. В длинной ночной рубашке засеменил он к тумбочке, достал оттуда фиксатуар, провел им по усам, затем с величайшей тщательностью повязал наусники, следя за тем, чтобы концы усов были подняты под прямым углом.

Произведя все эти манипуляции «на сон грядущий», он с лучшими супружескими намерениями улегся рядом с супругой.

— Брр!.. Брр!.. — Фрида, зябко ежась, откатилась на край кровати.

— Вот так прием! — проворчал Карл, хозяйской рукой привлекая к себе Фриду.

Спустя полчаса он спал, громко храпя; Фрида же лежала с открытыми глазами, чутко прислушиваясь. Когда ей показалось, что храп стал равномерным и что муж спит достаточно крепко, она выскользнула из кровати, тихонько подкралась к стулу, на котором висели брюки, достала из кармана кошелек и осторожно нащупала в темноте большую серебряную пятимарковую монету, два талера, несколько монет по марке и по полумарке. Кроме того — мелочь. Один талер она извлекла, а кошелек сунула обратно в брючный карман.

Свой трофей Фрида спрятала в подкладке ночной туфли и, осторожно улегшись в постель, несколько секунд еще зорко следила за спящим супругом, потом повернулась к нему спиной и, довольная, закрыла глаза.

Глава третья

Приближалось рождество. Прозрачно светлы были морозные декабрьские дни. Ночами выпадал густой пушистый снег. В городе царило праздничное оживление. В нарядно украшенных витринах ослепительно красочным убором сверкали елки; днем и ночью дребезжали шарманки, оглашая воздух рождественскими песнями. Торопливо шли по улицам нагруженные свертками люди. В мясных лавках висели жирные голштинские рождественские гуси. А на набережной Альстера торговцы рыбой продавали карпов, вылавливая их сачками из плавучих садков.

Праздничное настроение царило и на сигарной фабрике Шапера. В эти дни политические чтения были забыты. В утренние часы, быть может, и прочитывали наспех «Гамбургское эхо», но все остальное время велись разговоры о закупленных подарках, о том, какой карп вкуснее — зеркальный или чешуйчатый, и по какому рецепту его готовить, чтобы подать на стол во всей красе. Всех волновал вопрос, расщедрится ли Шапер и выдаст ли к рождеству наградные.

Накануне рождества Шапер обошел мастерские, заглянул и в цех, где работал Карл Брентен. Ко всеобщему удивлению, он завел разговор о политике.

— Ну-с, господа, — игриво начал он, — ознакомились с рождественской передовицей в вашей газете?

— Да! Конечно! — отозвались голоса со всех сторон.

— И я только что прочел. Гм! Выходит, что вы вот-вот начнете сооружать идеальное государство будущего? А?

— Ведь когда-нибудь должен наступить этот день, — ответил Карл Брентен. — И чем скорее, тем лучше. Даже для вас, господин Шапер.

— Да, вот именно такие выводы напрашиваются. Разрешите задать вам вопрос: с какого конца вы тогда возьметесь за меня?

— За вас? То есть, как?

— Ну, надеюсь, не на виселицу же вы меня вздернете. Допустим, я, говоря на вашем жаргоне, буржуй и эксплуататор, но ведь мы как будто всегда неплохо ладили с вами, не так ли? И ведь не такой уж я, по существу, типичный капиталист, как их обычно изображают. С этим вы не можете не согласиться. Как видите, я не отрастил себе брюха, а без брюха — что за капиталист! И, бог свидетель, никогда не смотрел на вас свысока, никогда не разыгрывал из себя барина. Я всегда считал себя первым рабочим на своем предприятии, вы это прекрасно знаете. Ну, вот я и спрашиваю: что вы сделаете с такого сорта буржуем, когда начнете строить свой социализм? Я частенько задумывался над этим, особенно в последние дни. Отвечайте прямо, без уверток; вы ведь знаете, как я ценю прямоту и откровенность.

Наступило неловкое молчание. Надо сказать, рабочие никогда не задавались таким вопросом. Теперь они впервые задумались над тем, как же они все-таки поступят с хозяином, когда придет пора? «У него уже поджилки затряслись, — ликовал про себя Карл Брентен. — Чует, что недолго ему здесь хозяйничать». Так как все молчали, опять заговорил Карл.

— Да, господин Шапер, — начал он. — Как вы легко можете себе представить, мы этот вопрос не раз обсуждали. Мы своих эксплуататоров знаем: и порядочных и непорядочных. У нашего брата хорошая память. И мы умеем отличать одних от других, мы всех под одну гребенку не стрижем. Не-ет, ни в коем случае. Как только большинство народа окажется на нашей стороне и мы построим наше социалистическое народное государство — ну, что же мы с вами сделаем? Конечно, вы вели себя по отношению к нам в общем вполне сочувственно. Это не забывается. Когда народ возьмет на себя управление этой фабрикой, когда мы ее экспро-при-иру-ем, — он намеренно употребил это слово, — организация, управление предприятием останется прежним, только руководить будем мы. Ну а вы, если честно примиритесь со своим положением, сможете работать на вашем, вернее, на бывшем вашем предприятии. Пожалуй, даже как первый рабочий, то есть как управляющий. Разумеется, под нашим контролем. И, само собой, вашим барышам — конец; будете получать оклад наравне со всеми. Доходы от предприятия пойдут всему народу. Ясно, что вам придется работать на фабрике восемь часов, ровно столько, сколько и нам. С парусным спортом на Альстере такого раздолья, как теперь, не будет. Не-ет, уж не взыщите! Но после работы — пожалуйста, катайтесь на здоровье.

Тут все весело расхохотались, и вместе со всеми — хозяин. Видимо, вполне довольный своей будущей участью, он воскликнул:

— Что же, значит, в государстве будущего нашему брату не так уж плохо придется.

— Напротив, — с ударением сказал Карл Брентен. — Вы тоже ведь будете освобождены.

— Знаю, — подтвердил, смеясь, Рихард Шапер. — От своего имущества и состояния.

Опять дружный смех.

— Ну как, будете голосовать за социал-демократов? — спросил толстяк Антон.

— Посмотрим, посмотрим, господа! Еще есть время подумать. А пока — веселых праздников!

— И вам того же! — крикнули вслед ему.

В цехе царило оживление, все смеялись, говорили, что Брентен ответил отлично. Да, Карл — голова, голова!

— Только ты бы ему еще сказал, — вставил толстяк Антон, с трудом шевеля губами, так как он никогда не расставался с наусниками, — все, мол, зависит от того, как вы поведете себя перед праздником, то есть от наградных.

Снова раздался громкий взрыв смеха.

Но Карл Брентен серьезно, даже торжественно ответил:

— Не-ет, никаких вымогательств! Это было бы ниже нашего достоинства!