Отцы - Бредель Вилли. Страница 49

— Да уж чего лучше, — подтвердил Карл Брентен. И тихо прибавил: — Куда девался Пауль?

Хозяин, как и ожидал Папке, последовал за ним.

— Господин Папке, разрешите спросить: довольны ли вы? — сказал он заискивающе.

— Местоположение ресторана неплохое.

— Господа могут сами принять окончательное решение? — пожелал знать осторожный хозяин.

— Вы говорите о моих спутниках? — спросил Пауль Папке. — Ну, решение-то принимаю я сам. Ведь председатель ферейна я.

— А господин Брентен, почтеннейший «мэтр де плезир»?

— Да знаете ли… Господин Брентен — наш распорядитель, весельчак, душа-человек. Что же касается решений, то тут все зависит только от меня.

— Очень признателен за сведения, господин Папке. Прошу вас, не истолкуйте этого как-нибудь… но ведь у вас издержки и прочее… Разрешите мне… Но только прошу, не истолкуйте превратно.

О превратном истолковании не могло быть и речи. Пауль Папке привычно-непринужденным жестом взял золотые монеты и сунул их в жилетный карман. Он даже не поблагодарил, сказал лишь:

— Господин Майер, имейте в виду, это не значит, что я принял окончательное решение…

— Ну конечно же нет! Я и не думал ничего такого! Я вас понимаю. Вполне понимаю.

Карл Брентен встретил Папке словами:

— Ну-с, господин председатель, вы там, надо сказать, основательно задержались.

— Хорошие уборные для меня — все, дорогой Брентен, — громко ответил Папке.

— Ну, и как они? — поинтересовался Штюрк.

— Очень приличные. Чисто, приятно. Вообще, замечательный ресторан. — И еще громче: — Нашей публике, безусловно, понравится. А как пиво?

Кельнерша как раз поставила кружку и для Папке.

— Пиво лучше всего остального, — ответил Карл Брентен, обтирая пену с усов.

Они пошли берегом озера. На расстоянии часа ходьбы находился лесной ресторан «Древние саксы», расположенный «в гуще великолепного леса», как значилось в проспекте. «Мы будем у вас около полудня и осмотрим ваш ресторан», — написал хозяину председатель ферейна «Майский цветок».

— Пройдите-ка вперед, — сказал Папке, — я тут за деревьями на минутку задержусь.

— Боже мой, опять! — воскликнул Брентен. — Я-то думал, что после «Лесного замка», где такие удобства…

Но Паулю Папке ничего не требовалось; его интересовало содержимое его жилетного кармана. Укрывшись за деревом, он осторожно извлек монеты. Две по двадцать марок! Ишь ты! Неплохо! Не поскупился! Ну, посмотрим, как пойдет дальше!

Густав Штюрк спросил у шурина, как здоровье Вальтера, и они заговорили о болезнях и больницах.

— О чем это вы разговариваете? — спросил повеселевший Папке, нагнав друзей. — Не понимаю я вас. Неужели вас не волнуют красоты природы? Неужели вы лишены всякого чувства поэзии? Равнодушно проходите мимо такой благодати и рассказываете друг другу какие-то истории. Откройте глаза! Расправьте грудь! Вздохните поглубже! А-ах! Что за чудный лесной воздух!

— Что ты строишь из себя классного наставника, как будто мы школьники на прогулке, — с досадой сказал Брентен. — Воображаешь, что только у тебя есть глаза и только ты чувствителен к красотам природы?

— Саксонский лес — один из самых прекрасных лесов во всей Северной Германии, — продолжал Папке, словно не слыша раздраженные замечания Брентена. — Я люблю этот лес больше, чем леса Гааке. Как хороши эти могучие стволы буков, не правда ли? А дорога среди берез?

— Но тебе ведь хотелось к воде? — язвительно напомнил Брентен.

— Что это за пестренькая птаха, Штюрк? — спросил Папке, оставаясь глухим к словам Брентена.

— Зяблик.

— А вот та, черная, с длинным клювом? Черт возьми, ну и длинен же у нее клюв!

— Это дятел, — ответил Штюрк.

И Папке разыграл из себя старого птицелюба, питающего особое пристрастие к канарейкам.

— Они удивительно забавны, — восторгался он, — но немного однообразны по расцветке, не ярко окрашены.

— Ну, это уже вздор! — горячо возразил Штюрк. — Так обычно принято считать. Но, кроме желтых канареек, бывают пестрые или в полосах, как у тигра, бывают и белые, и темно-желтые с коричневым отливом. А вот английские цветные канарейки, так у тех оперенье коричневое с красноватым отливом, в полоску, как у ящерицы.

Штюрк разгорячился; он обрадовался, что кто-то проявил интерес к канарейкам, его любимым птичкам.

— Канарейки ведь требуют заботливого ухода, не правда ли? — подстегивал его Папке.

— Что верно, то верно! Для них нужен определенный корм. Воду они очень любят. А на ночь надо хорошенько прикрывать их от света, иначе пострадает их голос.

— Хорошо, когда любишь птиц, — восторженно воскликнул Папке. — Я непременно заведу себе канарейку. Самца, разумеется. Чтоб он звонко пел.

— Так сказать, саксонский лес в комнате, — вставил Карл Брентен. Весь этот разговор показался ему глупым, а интерес Папке к канарейкам — фальшивым.

— Оставь свои дурацкие замечания, Карл! — веско и с достоинством произнес Пауль Папке и ехидно добавил: — Ведь и «мэтр де плезир» не всегда должен говорить глупости.

«Это, однако, уж слишком, — подумал Брентен. — Потешается над званием, которое сам же мне и навязал. Да и означает ли вообще «мэтр де плезир» — распорядитель? Если он меня разыграл — конец нашей дружбе, — мысленно поклялся Брентен. — Эх, вот будет у меня сигарная лавка, тогда сам и одевай своих голодранцев-статистов, господин инспектор костюмерной». Инспектор костюмерной — но этого он не написал на своей визитной карточке.

— Да, Пауль, у тебя на карточке напечатано «инспектор Гамбургского городского театра», но ведь ты инспектор костюмерной, вернее, инспектор костюмерной статистов Гамбургского городского театра.

— Что ты хочешь этим сказать? — Лицо у Папке пошло красными пятнами.

— Я хочу сказать… — Брентен заметил, как покраснел его приятель. «Не хватил ли я через край?» — подумал он. — Я хочу сказать, что это не совсем точно.

— Не точно? Так, так! А я думал, ты собираешься утверждать, что я совершил подлог, мошенничество или еще что-нибудь в этом роде.

Несколько десятков шагов они прошли в полном молчании. Брентен знал, что Пауля опасно выводить из себя, возьмет да и бросит поиски ресторана. Папке думал: «И это называется друг? Одни только колкости и слышишь. Не может придержать свой проклятый язык. А ведь я его устроил в театр, без меня он пропал бы. Нет на свете истинной дружбы».

5

— Идут! Идут! — закричал кельнер, когда три члена правления ферейна «Майский цветок» вошли в сад ресторана «Древние саксы».

Кельнера специально отрядили дежурить у калитки. В ресторане поднялась суматоха. Хозяйка одергивала на себе шелковую летнюю блузку, туго обтягивающую ее могучий бюст; она покраснела от волнения, у нее началась одышка. Хозяин, нервно и смущенно потирая руки, бегал от буфетной стойки к накрытому обеденному столу у окна, чтобы опять — в который раз! — удостовериться, все ли приготовлено. «Один из старейших гамбургских ферейнов по устройству развлечений, — гласило письмо, — пользующийся хорошей репутацией и уважением во всех слоях населения…» И затем: «Восемьсот постоянных членов и, кроме того, сто друзей ферейна. Вы можете рассчитывать на тысячу двести, тысячу четыреста человек». Как же было не волноваться хозяину и всему штату прислуги загородного ресторана: ведь ждали виднейших членов ферейна во главе с председателем, чтобы договориться об устройстве осеннего праздника.

Пауль Папке, заметив какого-то субъекта, стоящего возле кустарника у входа в сад, не очень торопился войти в ресторан; он остановился, обвел взглядом обширный летний сад, раскинувшийся несколько в стороне, где за столиками расположилось множество экскурсантов, и намеренно громко произнес:

— Очень мило, не правда ли, господин Брентен?

«Комедиант несчастный», — подумал Карл Брентен, но ответил не менее громко:

— Замечательное местоположение, чего уж лучше!

— Ресторан производит солидное впечатление, не так ли? — кричал Пауль Папке. — Чистота, уют, изящество! И так стильно все! Должен сказать, мне здесь положительно нравится!