Отцы - Бредель Вилли. Страница 72

Мужчины рассмеялись. Но женщины были возмущены.

Когда стали прощаться, Хинрих Вильмерс отвел Брентена в сторону.

— Карл, — сказал он, — у меня есть для тебя хорошее дельце, правда, не совсем обычное, но прибыльное. Через знакомых моего зятя могу устроить тебе аренду нескольких общественных уборных. Скажем, у Загебиля, у Вахтмана, в «Звездном зале», у Тютге и еще в некоторых загородных ресторанах. Ты получил бы все эти уборные в аренду, и все, что от тебя требовалось бы, — это нанимать сторожей и уборщиц и наблюдать за ними.

«Почему он мне это предлагает? — думал Брентен. — Будь это прибыльное дело, не стал бы он так великодушно отказываться от него». И он спросил:

— Почему же ты сам не берешь этой аренды?

Хинрих Вильмерс улыбнулся.

— Ну, знаешь ли, мне неудобно. Как-никак я обязан считаться с зятьями: они этого не допустят.

«Ага! — подумал Брентен. — А мне, значит, удобно. Я, пролетарий, для этого гожусь!» Он сказал:

— Знаешь, Хинрих, у меня магазин. Буду уж заниматься своими сигарами.

— Все-таки подумай, — сказал Вильмерс. — Время терпит. И вот еще: почему ты никогда не заглянешь к нам, Карл? Мими на тебя в обиде.

Карл Брентен обещал при случае зайти.

4

Гермина до родов пролежала в клинике целую неделю. Каждый раз, когда Людвиг возвращался от жены и сообщал, что она еще не разрешилась, Фрида только головой качала.

— Этакая комедиантка, — бранилась она, — другие еле до клиники добираются, ждут до последней минуты.

Она сейчас особенно жалела брата. Но он вовсе не хотел, чтобы его жалели. Гермина — его жена, заявлял он, он от нее не отступится, это его долг. Фрида молчала, понимая, что спорить с Людвигом бесполезно: кто стелется под ноги, того и топчут.

И вот наконец свершилось: Людвиг Хардекопф стал отцом. Он был на седьмом небе, плакал от радости, ничего не ел, не пил и прямо с работы сломя голову мчался в родильный дом.

Гермина после родов уже не вернулась к Брентенам, а поселилась у своих родителей. Сделано это было в пику Фриде и Карлу, — пусть знают, как она их презирает. Но Брентены были только рады. Людвиг же, напротив, ходил мрачный. Как-то раз он сказал сестре:

— В субботу я переезжаю. Мы сняли маленькую квартирку в Винтерхуде.

— Ну, вот и хорошо, — ответила Фрида. — Наконец-то вы заживете своим домом.

— Да, я обязан этим родителям Гермины: они ссудили нам пятьсот марок.

— Как так ссудили? Значит, они требуют, чтобы вы вернули деньги?

— Конечно. А ты как думала? Неужели они в состоянии подарить такую сумму?

— Нет, разумеется, я этого не думала… Но тебе придется попотеть, пока ты расплатишься с этим долгом.

— Справлюсь как-нибудь, — упрямо буркнул он.

В субботу Людвиг увязал свои пожитки в узел и ушел.

— Говорил он тебе, когда намерен уплатить за комнату и вернуть деньги, которые я дал ему на клинику? — спросил Брентен у жены.

— Этого только не хватает! — крикнула Фрида. — Бедный парень и так уж совсем голову потерял.

— Значит, пиши пропало, — сказал Карл Брентен. — Дорогое же оказалось удовольствие. И не из приятных к тому же.

— Как бы там ни было, а мы от них избавились, — сказала Фрида и с облегчением вздохнула.

Вечером пришли старики Хардекопфы. Атмосфера очистилась. Фрау Хардекопф снова могла бывать у дочери.

Она спросила, почему молодожены так внезапно выехали, — видно, догадывалась, что дело не обошлось без скандала. Фрида поклялась молчать обо всей этой неприятной истории и коротко объяснила:

— Появился ребенок, вот они и решили зажить собственным домом. Сняли квартиру в Винтерхуде. Родители Гермины деньгами помогли им.

— Как же назвали малютку? — спросила фрау Хардекопф.

Фрида улыбнулась. «Все-таки ей любопытно», — подумала она.

— Лизелоттой назвали.

— Гм! Так-так, — сказала фрау Хардекопф. — А ведь, помнится, ждали мальчика? Стало быть, Лизелотта. Это на них похоже. Только бы почуднее! Ли-зелот-та!

Мужчины курили сигары и пили пиво. Они говорили о закончившейся несколько недель назад стачке. Почти три месяца длилась стачка, а результаты ничтожны. Карл Брентен полагал, что можно было добиться большего.

— Предпринимателям легче держаться, чем нам, — сказал старик Хардекопф.

— Конечно, если сравнивать наши и их материальные возможности, — ответил Брентен.

— Теперь, пожалуй, только одно может помочь: всеобщая забастовка.

— А о чем же я всегда и говорил, — сказал Брентен. — Наша сила — широкие массы. Следовательно, их тоже нужно ввести в бой. Ведь я всегда это утверждал, верно?

— По крайней мере металлистам следовало бы примкнуть к забастовке, — сказал Хардекопф.

— Конечно, — согласился Брентен, — и шахтерам тоже. А такая вот забастовка — только бесполезная трата сил. Рабочие небось очень разочарованы.

— Нет, не сказал бы. Но, разумеется, и радоваться нечему.

— Радуются только бюрократы из Дома профессиональных союзов. «Кузница» превратилась в кладбище, где мирно покоятся несколько сот бюрократов. «Просим соблюдать тишину», «Ради бога, тише… тише…».

Фрида тем временем сварила кофе. Сидели за столом, говорили о всякой всячине. Хардекопф спросил Карла о Пауле Папке. Брентен рассказал, что хочет устроить Паулю договор на аренду уборных в десяти увеселительных заведениях. Вильмерс предложил это дело ему, Карлу, но он не желает бросать свою специальность и размениваться на мелочи. Заговорили о «Майском цветке», о том, что рождественский бал в этом году предполагается устроить в залах Тютге. Потом фрау Хардекопф удивила всех неожиданной новостью:

— На рождестве Отто женится. Конечно, на этой самой — на Цецилии.

— Да что ты! — изумилась Фрида. — И где предполагается свадьба?

— У его тещи. Моей ноги там не будет, можете в этом не сомневаться.

— Быстро это у них, — сказала Фрида.

— Да, пожалуй, слишком быстро, — согласилась мать не без сарказма. — Быть может, и тут уж младенец ожидается. Кто знает?

— Странная какая-то девушка, эта невеста Отто, верно? — заметил Карл.

— Более чем странная, — сказала его теща. — Семейство Хардекопфов становится настоящим зверинцем: одна невестка похожа на бегемота, другая — на помесь лисицы с канарейкой.

Эта меткая характеристика вызвала дружный взрыв хохота. Фрида сквозь смех сказала:

— Ну-ну, мама, язычок у тебя все такой же острый.

— Да, стало быть, скоро наш дом совсем опустеет. Верно, отец?

— Что ж поделаешь, — отвечал старик. — Так уж оно водится.

— А на пасху и Фриц кончает ученье, — выпалила Фрида.

— Ты думаешь, и он тягу даст?

— Да нет, мама, совсем я этого не думаю.

— А он непременно уедет. Его дома не удержишь. Я рада, что хоть учение-то кончит. В будущем году в это время он будет далеко, как пить дать.

Мужчины, конечно, заговорили о политике. Последние месяцы не раз казалось, что марокканский инцидент вот-вот приведет к войне. И одна и другая сторона разговаривали в довольно-таки повышенном тоне. А затем «прыжок пантеры» в Агадир. Угрозы воинственного Лемана. Сухой, вызывающий и торгашеский язык англичан. Еще немного — и вспыхнула бы война. К счастью, в последний момент все-таки пришли к компромиссному соглашению.

— Нашей партии следовало бы тверже проводить политику мира, — сказал Брентен. — Речь Бебеля была неплохой, но вопрос о мире следует поставить в центр всей нашей политики. Заявить прямо и ясно: если вы объявите войну, мы объявим всеобщую забастовку. И уже сейчас вести подготовку, чтобы не растеряться и знать, что делать, даже если переарестуют всех наших депутатов рейхстага. Тогда эти господа хорошенько подумали бы, прежде чем пускаться в военные авантюры.

— Полагаю, кое-что в этом направлении сделано, — сказал Хардекопф, он был целиком согласен с Брентеном. — В речи Бебеля уже можно найти кое-какие намеки на такую линию, — продолжал он, — может быть, и войну-то удалось предотвратить только потому, что партия была начеку.