Переселение. Том 1 - Црнянский Милош. Страница 2

Видный югославский критик В. Глигорич пишет о первой книге «Переселения»: «В романе не так важны документальные исторические картины военного похода во Францию, как глубоко эмоциональное изображение трагической участи людей, не знающих, за что они гибнут… Внутренний мир Црнянского, смятение и горечь, вынесенные им из первой мировой войны, проявились и в показе прошлого сербов, бежавших за Дунай и Саву, и в огромном вдохновении, пронизывающем весь роман». Действительно, поэтическое, лирическое начало пронизывает всю структуру романа, оно определяет способ изображения самой исторической действительности и людей той эпохи.

В центре первой книги «Переселения» три главных лица: Вук Исакович, его брат Аранджел, жена Вука Дафина. Но это не роман характеров. Перипетии судеб героев слишком явно подчинены «проверке идеи» — доказательству авторской мысли об ограниченности человеческих возможностей.

Старший из братьев, Вук, во главе Славонско-Подунайского полка отправляется в поход, не зная, с кем, где, когда ему придется сражаться. После многих месяцев переходов и боев, муштры и унижений, оставив большую часть своих солдат в чужой земле, Вук открывает для себя: и сам он, и его полк — только орудие в политическом и военном соперничестве европейских держав. В службе Габсбургской монархии он видел средство укрепить положение сербов в Австрии. Теперь, когда перед ним открылась истина, служба эта потеряла всякий смысл, и он под конец жизни оказывается перед «ужасающей, головокружительной пустотой».

В сравнении с Вуком, живущим «по чужой воле», его брат Аранджел, богатый и удачливый торговец, является, на первый взгляд, антиподом, человеком, достигшим цели. Но только на первый взгляд. Богатство Аранджела, его умение подчинять и использовать людей и обстоятельства теряют для него всякую цену, потому что для него недостижимо самое жгучее тайное желание всей его жизни: единственная любимая им женщина, жена брата. Когда он, наконец, казалось бы, оказывается с ней вместе, эту женщину уносит смерть. Таким образом, и этот герой романа приходит к мысли о всемогуществе рока, о том, что кроме прочного мира цифр, счетов и доходов, где он так уверенно себя чувствует, существует другой мир, невидимый и непостижимый, в котором он ничего не властен изменить.

Характер, нравственный облик, наконец, жизненные цели у братьев Исаковичей различны, даже противоположны. Личность Вука раскрывается в сфере общественной, национальной. Он военный и духовный руководитель своих соотечественников. Его мечта о России продиктована заботой не о своем только личном благополучии, но о благополучии всех сербов, страдающих в чужой стране. Его брат стремится к эгоистичному счастью. Их цели различны, их активность по-разному направлена. Но итог их жизни одинаков: признание тщетности любых усилий, признание беспомощности человека перед неподвластным ему течением жизни.

Судьбы героев «Переселения» как бы переливаются одна в другую, подтверждая эту развиваемую автором подспудную тему романа. Их взаимная связанность подчеркнута монтажной композицией: рассказ об одном герое автор прерывает на драматическом эпизоде, чтобы начать с подобного же эпизода и подчас теми же словами новую главу о другом герое. Повествовательная манера — повторяющиеся, как рефрен, одни и те же переживания персонажей, мысли, ключевые слова, поэтические образы — еще больше усиливает внутреннюю связь этих судеб.

Однако в романе есть нечто большее, чем повествование о двух братьях и женщине, связавшей их судьбы. Это судьба сербского народа в Австрии. Вероятно, В. Глигорич прав, предполагая, что создание исторической картины не было главным намерением автора романа. Но независимо от авторских намерений массовые сцены, показывающие участие сербского полка в австро-французской войне, и эпизодические лица, мгновенно и ярко очерченные, все вместе создают глубокое представление о положении сербов, воюющих «за чужой интерес». Частные человеческие судьбы, поставленные в центре романа, не могут заслонить картин, где проявляются начала общей народной жизни. После прочтения книги остаются в памяти сербские солдаты, с бессмысленной удалью, с ножами в зубах берущие города, названий которых они не могут заучить, а после — никому не нужные, брошенные среди болот и снегов; трудно забыть казнь трех безымянных солдат, изображенную очень скупо, но приоткрывающую завесу над каждым из этих голодных и бесправных бедолаг, так по-разному встретивших смерть, и над общей участью людей, лишенных родины; так же памятны встречи с другими эпизодическими героями. Таких сцен в первой книге романа немного, но их удельный вес высок: они обозначают поворот от передачи автором своего восприятия исторического события к воссозданию самой исторической действительности.

Вторая книга «Переселения», написанная в Лондоне и вобравшая более чем тридцатилетний жизненный и творческий опыт писателя, отразила заметные сдвиги в его понимании и изображении исторического процесса. Если начало дилогии генетически восходит к первой мировой войне, то завершающая ее книга не может быть не соотнесена со второй мировой войной и антифашистским Сопротивлением. Сама действительность, в которую писатель вглядывался, пытаясь разгадать направление ее развития, доказала силу народа как ведущего фактора истории. В борьбе с фашизмом народы Европы, и народы Югославии в том числе, утвердили это со всей непреложностью. В этой борьбе Црнянский не был со своим народом. Но крушение реакционных идей, которые защищал Црнянский в тридцатые годы в публицистике, не могло пройти бесследно, не могло не заставить его задуматься над прошлым, не могло не поколебать прежних воззрений на движение истории и роль народа в нем.

Во второй книге романа в центре находится не драма личности, а сама история, массовое движение народа. Уже это эпическое и объективное изображение событий национального масштаба заключает в себе невольное признание писателем позитивной логики за самой историей. Его понимание истории как движения отчужденных от человека законов опровергается здесь самим реалистическим изображением событий, во всяком случае, вступает с ним в спор.

Две книги «Переселения» формально почти не связаны, в них нет общих сюжетных линий или общих героев. Главный герой второй книги — Павел Исакович, пасынок Вука Исаковича. Вук, состарившийся и отстранившийся от дел, здесь только упоминается. Связь между этими книгами в другом. Две книги «Переселения» — это как бы два варианта ответа на вопрос о внутренней свободе человека, о способности человека изменять свою судьбу, достичь поставленной цели.

Павел Исакович и его братья вместе с несколькими сотнями соотечественников, рискуя жизнью, ценой огромных усилий и жертв осуществляют мечту, завещанную Вуком, — переселяются в Россию.

Значит ли это, что Црнянский теперь положительно отвечает на вопрос о достижимости для человека поставленной цели? В первой книге ответ на этот вопрос был однозначно отрицательным, во второй он значительно усложнился. Именно здесь проявляется смысловая многослойность романа и центрального символа — «переселения». Црнянский не сводит вопрос о цели человеческого существования к благополучию в житейском, бытовом понимания. Такая цель достижима. Она достигнута, например, Юратом Исаковичем, без труда вошедшим в новую среду, ожидающим в недалеком будущем полковничий, а затем генеральский чин. Она достигнута многими другими его соотечественниками, у которых представление о счастье не выходит за рамки удовлетворения жизненных потребностей — получения плодородных украинских земель, повышения в чине и т. п. Но это не единственная и, конечно, не главная, считает Црнянский, сторона человеческого бытия. Материальному, приземленному началу жизни он противопоставляет беспокойство духа, мечту, устремленную к не всегда, может быть, ясным, но всегда зовущим человека вперед пределам. Этот взлет духа — удел немногих. Одного из таких людей и показывает Црнянский в главном герое романа.

Павел Исакович, тот, чьей энергий и мужеству обязаны сербы совершившимся переселением, по-видимому, менее всех этим удовлетворен. Можно предположить различные причины, по которым Павел чувствует себя в России не так, как ему мечталось. Не потому ли он тоскует, что понимает неосуществимость своих представлений о правде и справедливости в елизаветинскую эпоху, когда «усекновение языков», кнут, ссылка в Сибирь были обычным делом? Видит ли он, что русские генералы того времени не были ни просвещеннее, ни гуманнее австрийских генералов? Этого героя, хотя он и отрешен от прозы жизни, автор наделяет гораздо более высокой социальной прозорливостью, чем его окружение.