Зултурган — трава степная - Бадмаев Алексей Балдуевич. Страница 15

Бергяс наконец осмелился посмотреть на юную собеседницу. Он был готов глядеть на нее неотрывно час и другой и, может быть, всю жизнь. Но он чувствовал, что сидящий рядом старик видит, как потрясла его красота Сяяхли, и наслаждался волнением молодого здорового мужчины.

— Выходит, вы тоже друг другу не чужие. Встретятся вот так два калмыка, и выяснится вдруг, что они давно родня, — заметил Хембя. — Давайте выпьем по рюмочке водки ради такого открытия.

Он наполнил серебряные рюмки из бортхи. Бергяс взял рюмку, правым указательным пальцем брызнул капелькой водки в сторону и поставил рюмку на стол. Потом принялся за мясо.

Пока гость ел, Хембя рассказывал Сяяхле и Бергясу о том, как он охотится на лис. Похвалил Бергяса за его храбрость, смекалку и выдержку.

— На каких зверей, кроме волков, ты охотишься? — спросил Хембя у гостя.

— Осенью — на сайгаков, весной — на уток, гусей и лебедей. По правде сказать, в лебедей я палил только дважды. Лебедь — красивая птица, не для еды. Да и все меньше их становится.

— Верно, сынок! — похвалил Бергяса зайсан. — Незачем поднимать руку на красоту! Ты знаешь, что за птица лебедь? — оживился Хембя. — У нас в Налтанхине есть один хотон. Старики утверждают, что у людей этого хотона предками были не люди, какими их бог создал, а птицы-лебеди. Для них лебедь даже вроде бы и не птица вовсе. Кто убил лебедя, тот им уже кровный враг. Есть одна легенда про лебедя, вышедшая из того хотона…

Хембя оказался неплохим рассказчиком.

— В тридцати верстах отсюда есть местность — Лебяжье озеро, — начал он, неторопливо, чуть нараспев. — В то далекое время юноша-сирота Наран пас у озера табун богатого человека. Однажды Наран сидел на берегу и мастерил дудочку из тростника. А сам посматривал то на жеребят, то на озеро.

Вдруг на зеркальную гладь опустилась пара лебедей. Наран не придал этому особого значения: на озере гнездились и утки, и гуси, и лебеди, и чайки. Когда птицы подплыли поближе, табунщик поразился их необычной красоте. «До чего мудра природа, на что только не горазда! Даже среди птиц есть на удивление красивые», — думал паренек, наблюдая за лебедями. Потом он приметил, что одна птица вроде бы приваливается набок, а вторая, покрупнее, вытягивает свою длинную гибкую шею и поддерживает ее. «Что это они? Неужели так забавляются?» — подумал Наран. Стал наблюдать дальше и разглядел: под крылом меньшего лебедя что-то темнело… «Может, лебедя ранили стрелой из лука?» — пришло ему в голову. Не раздумывая, он разделся и прыгнул в воду. Увидев, что человек приближается, здоровый лебедь взмыл в высоту, а второй остался, принялся хлопать крылом по воде, все больше заваливаясь.

Стрела пришлась птице в бок. Но как ни слаб был лебедь, он не хотел поддаваться человеку, отбивался здоровым крылом, разил клювом, жалобно вскрикивал. Однако Наран все-таки пригнал его к берегу. Стараясь не причинить птице боли, он осторожно извлек стрелу. Из раны хлынула кровь. Тогда он отрезал кусок войлока из-под седла, сжег и присыпал теплым пеплом рану, оторвал от сорочки лоскут, перевязал крыло. Потерявший много крови лебедь долго лежал на земле, тяжело и часто дыша. А другой лебедь до самого захода солнца летал над озером, жалобно крича.

Наутро парень перенес ослабевшую птицу к себе в джолум. Десять дней возился он с капризной пленницей, не желавшей к тому же брать пищи. И все это время другой лебедь летал над джолумом. Только на одиннадцатый день не прилетел.

Наран вставал с зарей, оставлял еду около своей пленницы, закрывал харачу [28] и дверь джолума, а сам уходил к табуну, возвращаясь совсем поздно. Через пятнадцать дней он снял повязку и увидел, что рана затянулась. Над грубым рваным швом появился нежный пушок…

От радости парень закричал, начал петь и пританцовывать.

— Эх, Цагада, Цагада! — так называл он ласково птицу. — Если бы ты знала, что я сейчас думаю и что хотел бы сказать тебе!.. Поздравляю, подружка! Ты, конечно, тоже рада выздоровлению. Но улетишь и ничего не скажешь на прощанье. И все-таки я рад за тебя! Лети скорее, отыщи среди пернатого царства своих отца и мать, братьев и сестер, все они заждались тебя, а может, уже и не чают увидеть живой!.. Эх, если бы поймать того негодяя, который пустил в тебя стрелу! Я, конечно, не стал бы убивать его, но проучил бы порядком. Пора знать незадачливому стрелку: все сущее на земле жить хочет, радоваться солнцу: Бед и забот и без вражды всем вдосталь. Лети, Цагада, ищи свою пару. А мне пока пары не находится, да и найдется ли когда — не знаю. Ты улетишь — и снова останусь один. А славно мы разговаривали с тобой по вечерам, когда я возвращался домой усталый, чтобы покормить и поврачевать тебя. Ты-то, конечно, молчала, но мне все равно было хорошо с тобой — живая душа. Лети, моя крылатая подружка, на волю! Лети, когда вздумаешь! Дверь не заперта…

И он ушел к своему табуну.

Поздно, когда уже совсем завечерело, парень стреножил коня, медленно побрел в джолум. Вошел и увидел вдруг красивую девушку, лежащую под белым шелковым одеялом.

— Здравствуй, мой дорогой! — сказала она приветливо. — Не бойся, подойди ближе. Я твоя Цагада… Ты вылечил мою рану, я могла улететь, но не посмела оставить тебя одного. За эти пятнадцать дней я хорошо поняла твою душу, познала твою печаль. Каждый вечер ты говорил со мною, будто с сестрой своей, обо всем, о чем думаешь: поведал свои тайны и надежды. Ты тоже ранен злой судьбой, ранен в самое сердце. Я хочу помочь тебе исцелиться радостью нашей дружбы, лаской и преданностью, на какую только способна любящая подруга…

— Что за наваждение! — воскликнул Наран. — Сон это, или судьба снова затеяла со мной какую-то злую шутку? Разве может такая красавица жить с бедным табунщиком в этом черном джолуме?

— Я — твоя Цагада. Я не сон и не наваждение, а такой же человек, как и ты. Да, я была птицей. А еще раньше — была человеком, любимой и беззаботной дочерью своих родителей. Но вот на нашу страну напали враги, они победили войско моего отца и окружили последнюю крепость. Отец мой со своими приближенными выкопал яму глубиной в семь аршин. Туда спрятали золото и драгоценную утварь, посадили нас с сестрой и яму закрыли.

Отец оставил нам еды и питья на много дней и сказал: «Не выходите, пока я не приду за вами…» Мы с сестрой сидели долго, потеряли счет дням. Еда кончилась. Чувствуя слабость и приближение смерти, мы решили подняться наверх. То, что мы увидели, было страшнее смерти. Вся земля вокруг была покрыта телами мертвых людей.

Мы заплакали с сестрой и стали просить бога, чтобы превратил он нас в птиц и перенес на крыльях в другую землю, подальше от этого ужаса.

И тогда прилетел черный ворон и начал хлопать своими черными крыльями, будто предлагая их нам. «Нет! — вскричали мы. — Не хотим превратиться в черного ворона!» Пролетели журавли: «Кыр, кыр, курлы!» Нам показалось, что журавли радуются мертвецам. «Не хотим быть и журавлями!» — просили мы. Устав от рыданий, мы упали на землю. И в это время возле нас сели два лебедя, принесли нам в клювах еду. Мы наелись. Лебеди укрыли нас крыльями, и нам стало тепло-тепло… Мы уснули. Первой проснулась я, посмотрела вокруг, а сестры нет, лежит рядом лебедь. Я вскрикнула от испуга. А крик был лебединый. Да, ночью мы превратились в лебедей. И не знали — радоваться нам или горевать. «Мы же сами просили превратить нас в птиц, чего же нам теперь бояться?» Подумали так — и нам стало легче, будто с души спал тяжелый груз. Мы расправили крылья и вдруг почувствовали, что оторвались от земли. Какая-то неведомая сила поднимала нас все выше и выше… А потом посмотрели вниз и увидели степь.

Два года, прибившись к стае, мы летали над степью. На третий год мне нестерпимо захотелось к людям. И мы с сестрой покинули стаю. Недалеко отсюда есть озеро, заросшее густыми камышами. Там мы и поселились, там и подстрелил меня притаившийся охотник. Пока еще были силы, мы улетели оттуда и сели на твое озеро. Это было мое счастье — ты спас меня. Пятнадцать дней я прожила рядом с тобой, увидела всю твою жизнь, поняла твое сердце. Недавно, когда ты делал лодку, нечаянно ударил молотком по пальцу, долго дул на палец, и мне было больно. Я видела, как ты радовался, когда лодка была готова. И я тоже радовалась. Ты спросишь: могла ли птица все это подмечать, сочувствовать и переживать за тебя?