Скандальное красное платье - Бойл Элизабет. Страница 4
Что ей нужно, так это вернуться в порт. Сколько времени прошло? Два, может быть, три часа с тех пор, как она упала без чувств. Возможно, его еще можно найти…
Она подошла к окну, голоса стали четче, но она слушала вполуха и, чуть раздвинув кружевные занавески, смотрела в парк в центре Гросвенор-сквер.
- Что-то надо делать, - приказным тоном объявил новоиспеченный капитан Госсетт. - Она явно не в порядке.
Леди Госсетт почти видела, как выпрямилась спина сына и расправились плечи, когда он инструктировал сестру.
«Ох, Джон, осторожнее. Уж тебе ли не знать, как Джинджер воспринимает твои приказы».
- Она всего лишь упала в обморок, Джон, - сказала леди Клермонт. - Вряд ли это повод для тревоги.
- Дело не только в обмороке. - Стук каблуков подчеркивал слова Джона. Он расхаживал перед диваном, где Джинджер, вероятно, играла роль хозяйки дома. - Тебя не волнует, как она была одета?
«О Господи, опять!» - подумала леди Госсетт, взглянув на свое сиреневое платье. Оно сшито по последней моде и в высшей степени приличное, хотя она лично находит нынешние фасоны несколько помпезными.
Теребя кружево и взглянув на пышные рукава, леди Госсетт вздохнула по прохладному и удобному муслину своей юности. Тогда носили изящные платья, простые и элегантные, свободных линий, без всяких сковывающих корсетов, обручей и чрезмерного шуршания.
Голос Джинджер чуть повысился, выдавая раздражение.
- Джон, нет ничего дурного в том, что женщина в мамином возрасте носит такой унылый цвет. Признаюсь, я удивилась, когда она попросила меня пройтись с ней по магазинам. Полагаю, она считает сегодняшний день праздником и хотела принарядиться.
Леди Госсетт фыркнула. «Женщина в мамином возрасте». Она знала, что дочь ее защищает, и все-таки не следовало добавлять «старую ворону». Она оглянулась на гардеробную, где скорбной чередой висели черные платья. Унылые, и скучные, и ужасно гнетущие, словно стая ворон уселась на бельевой веревке.
- Я предпочел бы, чтобы она демонстрировала должное уважение к памяти отца. По крайней мере, когда она носит траур, нам не нужно беспокоиться, что некоторым вроде Фархема придет в голову, что она… она…
Он запнулся, и леди Госсетт пришлось про себя договорить то, о чем ее сын не хотел даже думать.
Что его мать живая… свободная… все еще способна к страсти.
- Отвратительное понятие, правда, Джон? - тихо сказала она, снова взглянув на парк.
Цветение лета и пышные розы радостно контрастировали с мрачным разговором внизу. Площадь, как обычно в это время дня, была пуста, только няня везла по дорожке коляску с младенцем.
В гостиной в разговор вступил Клермонт:
- Я в этом отношении поддерживаю Госсетта. Сама мысль об этом отвратительна. Не хотел бы я, чтобы люди вроде Фархема болтались около моей матери.
«А ты не тот человек, которого я бы выбрала для своей дочери, ты самодовольный хлыщ и зануда», - безжалостно подумала леди Госсетт.
- Вы оба придаете этому слишком большое значение. Фархем слюнявит руки всем женщинам, - отрезала Джинджер. - Не скажу, что меня нисколько не беспокоит, когда он так на нее смотрит, но адмирал был скорее галантен, чем навязчив. Мужчинам его возраста это свойственно.
В спальне леди Госсетт раздалось решительное фырканье.
- Мне это не нравится, - ответил Джон официальным тоном. Так отдают приказы, а не беседуют. - Она вдова и должна вести себя соответственно. Если бы отец мог видеть такую демонстрацию…
Джинджер застонала от напыщенности брата.
- Он сказал бы, что она выглядит прелестно. И сиреневый цвет отнюдь не делает ее бледной и болезненной.
Бледная? Болезненная? Это дочь выбрала в ее защиту?
Леди Госсетт взглянула в зеркало. Смотревшую оттуда женщину вовсе нельзя назвать ветхой старухой, какой ее описывали внизу. На ее взгляд, лицо еще было гладким, в белокурых волосах ни намека на седину, и, несмотря на двоих детей и преклонный, по их мнению, возраст - сорок три года, - она сохранила девичью фигуру.
«Ну в основном ничего», - подумала она, глядя на ужасное платье с обручами и корсетом, маскировавшее каждый изгиб ее тела.
Внизу Джинджер добавила:
- Ты слишком преувеличиваешь, Джон. Можно подумать, что она надела какое-то чудовищное красное шелковое платье и прогуливалась в парке. Все, в чем она нуждается, это отдых и немного внимания.
Леди Госсетт вздохнула. Дети действительно считают ее уже такой развалиной? Джон и Джинджер. Ей бы гордиться ими, но сейчас ей хотелось стукнуть их лбами.
- Красный шелк! - с ужасом пробормотал Джон. - Даже представить такое не хочу.
Наверху его мать размышляла, не отправиться ли в дальний угол гардеробной, где действительно висело красное шелковое платье, печальное свидетельство безумств ее юности, не надеть ли его и в таком виде спуститься вниз и выставить их из своего дома.
Это ее дом, по крайней мере, пока Джон не женится…
- Возможно, мы должны рассмотреть… с моей стороны это самонадеянно, но я хочу сказать… - замямлил Клермонт.
- Что рассмотреть? - мягко торопила Джинджер.
- Перевезти ее в Клермонт-Хаус, - объявил граф. - По крайней мере, до конца лета, пока она не придет в себя. Можно поселить ее во вдовьем доме с моей матерью.
- Превосходное предложение. - Джон накинулся на эту идею, как рыба на приманку. - Ты могла бы присматривать за ней, Джинджер, проследить, чтобы она не… ну, ты понимаешь, о чем я говорю. Перейдем к следующим проблемам.
Леди Госсетт стиснула зубы. Она стала проблемой?
Стоя перед окном и глядя на площадь, она начала подбирать доводы, которые утихомирят детей, по меньшей мере, на пару недель.
«Довольно чепухи! Я никуда не поеду. Я намерена жить в Лондоне. И я не имею никакого намерения… Не имею никакого намерения…»
Все слова, упреки, кипевший в ней гнев мгновенно испарились.
Ухватившись за оконную раму, она смотрела на площадь.
Там, в парке, на скамье, смотревшей на ее дом, сидел молодой человек. Моряк, если говорить точно. Его красный платок, стильная шляпа и парусиновые брюки также выделялись на фоне лондонской серости, как цветущие вокруг него розы.
Леди Госсетт закрыла глаза и на полсекунды подумала, что ее дети правы - она действительно не в себе.
Открыв глаза, она увидела, что он по-прежнему сидит на скамье.
Тот самый человек, которого она увидела, в порту.
Первой ее мыслью было броситься за ним, не думая о приличиях, не заботясь о том, что скажут дети…
Ее дети…
О Господи! Джинджер и Джон! Как она могла забыть? Глянув на пол, виконтесса сделала глубокий вдох и, разглаживая дрожащими руками юбку, быстро придумала план.
Тихо прокравшись к двери, она лишь взглянула на шляпку и перчатки, не говоря уж о накидке, хотя появление без них на улице достаточно скандально.
Нет времени, сказала она себе, пробираясь по коридору со всеми предосторожностями, каким научили ее кузины много лет назад.
Талли и Герцогиня. Так она и Талли звали в юности Фелисити. Леди Госсетт улыбнулась. Ее самые дорогие подруги. Можно представить, как они хохотали бы, увидев, что она крадется по собственному дому, пытаясь проскользнуть мимо детей: точно так же в юности они удирали от своей школьной наставницы мисс Эмери.
Герцогиня, вероятно, предположила бы - и вполне справедливо, - что леди Госсетт совсем потеряла разум, преследуя призрак моряка, но что еще оставалось делать?
Это был он. И ничего другого, как последовать за ним, она сделать не могла.
Спустившись с лестницы, она прижала палец к губам, призывая к молчанию убиравшуюся в холле горничную. Лакея, который обычно ждал перед дверью, и вездесущего дворецкого Локли не видно. Пьют чай, решила она.
Виконтесса пересекала холл и слышала из гостиной слова Джинджер:
- Я много раз просила ее переехать с нами за город, но она отказывается. Ты считаешь, Джон, что мы должны тащить ее туда против ее желания? Похитить ее? Она была бы шокирована таким грубым обращением.