Окаянные - Белоусов Вячеслав Павлович. Страница 18

— Это где же?

— Есть у меня одна квартирка. Рудольф Иванович подсудобил на время командировки, — хмыкнул Буланов. — И тоже рядышком.

— Аустрии?

— А что?

— С инструкцией вы оба не в ладах? Или у вас там, в Пензе, на счёт этого свои порядки, — изобразил жесть в глазах Генрих, а сам подумал: "Спелись эти два молодца в одну дуду, раз начальник подчинённому свою явочную хату доверяет, а может, после моих допросов Буланова решили держаться друг дружки?.."

— В Пензе в этом нужды не было, — промямлил оправдываясь Буланов, — а тут, в столице, можно напороться так, что…

— Что?

— Рассказывали уже. В белых мешках на ходулях попрыгунчики шастают. На милицию никаких надежд, чекистов надо привлекать.

— А ты ко мне обратись.

— Извините, Генрих Гершенович, я воспользуюсь.

Они помолчали.

— Теперь уж, раз приглашают меня, сам вашу явку проинспектирую, — вернулся к начатому Генрих, — а заодно, может, и прокорректирую, как ты изволил выразиться. А на месте видно будет. Завтра, говоришь, встреча?

— Так точно.

— Готовься, — подвёл черту он. — А теперь потолкуем о том, ради чего я тебя ночью разыскивал.

— Я уж кумекал, пока сюда бежал.

— Кумекал он. — Гримаса перекосила лицо Ягоды. — Ты, Павел Петрович, изволь пензенские-то словечки, деревенский свой жаргон быстрей изживать, в высшей нашей чрезвычайной сколько уже?

— Да я…

— Феликс Эдмундович в Кремле заночевал. Задержался у товарища Сталина. А из дома, сам понимаешь, зачем сюда переться, когда до утра несколько часов оставалось.

— Звонил? Что случилось?

— Звонил. Но я тоже вздремнул. Он беспокоить меня не стал. Помощнику передал, чтобы я к встрече с Иосифом Виссарионовичем готовился.

— Сегодня?

Ягода пожал плечами. Дзержинский действительно Штоколову ничего не объяснил, кроме этого.

— А по какому вопросу?

— Ну ты ещё что-нибудь спроси! — не сдержался Генрих.

Буланов съёжился, ткнувшись носом в стол.

— Не забыл о кандидатуре, которую я просил подобрать по его поручению?

— О Корновском? Ну как же!

— Я поручал тебе всё досконально перепроверить. Чтоб никаких мелочей. Чтоб с пелёнок, как говорится, и до сего часа! Задание самого Генерального секретаря, товарища Сталина! Он Феликса не стал впрягать в это дело. Понимаешь? Я головой отвечаю!

— Да не волнуйтесь вы, Генрих Гершенович, — заёрзал на стуле Буланов. — Проверен товарищ Корновский. Сам лично разгрёб его биографию по косточкам. Я теперь про него знаю больше, чем о себе. Докладывал вам. Вы же и утвердили его кандидатуру. Из трёх или четверых бывших отщепенцев. Забыли?

— Ну ты не разгоняй! — одёрнул его Генрих. — Каких ещё отщепенцев? Из бывших эсеров — это так, но давно перешедших на нашу сторону, зарекомендовавших себя активными большевиками, а главное, нюхавшими пороху, боевыми, так сказать, бойцами. Таков и приказ мне был, чтоб не каких-нибудь громил, а умных тактиков и стратегов подобрать. Не как тот засранец Семёнов, который на суде горлопанил и в грудь кулаками бил. Только воздух лозунгами поганил.

— В Корновского свои же, эсеры, стреляли. Предателем объявили. Приговорили уничтожить при первом удобном случае. Вот как он им насолил. — Буланов оживился, приподнялся со стула. — Глеб Корновский, он же Корно, подходит по всем статьям. И со Львом Давыдовичем Троцким, как вы требовали, знаком, и в Германии во время их революции побывать успел. Зарекомендовал себя отменно на баррикадах. Ему даже поручалось с боевой дружиной Радеку [51] побег устраивать из немецкой тюрьмы. Лишь случай и подвёл. Боец! Красин его очень ценил.

— Почему ценил?

— Извините, оговорился. Боевик он был ещё тот. Когда это было, а Семёнову и теперь фору даст. Я его дело изучил от корки до корки, встречался и с ним, и с людьми, под пули ходившими, беседовал. Он страха не знает, стреляет и теперь с двух рук без промаха.

— А это как же узнал?

— Поручил нашим ребяткам в тир его затащить. Подшутили они, на спор, а он, оказывается, заводной.

— Вот это лишнее, — цыкнул сквозь губу Ягода. — Ты мне про его родословную… про родословную подробнее.

— А что родословная? Как и заказывали. Из дворян. Понятное дело, как все, и он начинал с анархизма, Бакунина чтил, потом в социал-революционеры подался, то бишь эсеры. Известен Чернову [52], близок был со всеми этими годами, Спиридоновыми, ну с этими… у истоков стоящими. Но как с Троцким встретился в Лондоне, после разгона восстания 1905 года, так от большевиков не отставал…

— С историей нашей партии ты плоховато знаком, товарищ Буланов, — хмыкнул Ягода. — Не подкован. Сознайся, в пензенской чека на политзанятия не ходил, отчёты пописывал?

При слове "отчёты" Буланов смолк, будто язык проглотил и сник.

— Ну ладно. У нас тебя выдрессируют и не посмотрят, что ты в Особом отделе.

Буланов ниже нагнул голову, зубами скрипнул, так и готов укусить, вгрызся в свои же пальцы.

— А товарищ Сталин, значит, с этим, с твоим Корно нигде не пересекался?

— Если только где в ссылке…

— А ты проверь.

— Понял, — попытался вскочить на ноги и вытянуться Буланов, но у него это плохо получилось.

— Ты сиди, сиди, Петрович.

— Товарищ Сталин, я слышал, с товарищем Свердловым ссылку отбывали вместе. В Туруханске. Вдвоём в одном доме жили, — выпалил тот, так и не присев. — Рассказывали, что они очень дружили и в шахматы баловались.

"Вот прохиндей! — постучал портсигаром по столу Генрих, с трудом скрывая нахлынувшее негодование. — Понятно, как он из хлебных кладовщиков в писарях чека оказался. Про меня, должно быть, всё разнюхал. Польстил, ублюдок, и глазом не моргнул. Этот без мыла куда хоть…"

— Да, дружно им жилось в Курейке [53], — процедил он сквозь губы. — Вдвоём действительно коротали. Там и познали друг друга. — И, окутавшись табачным облачком, подумал: "Только всего до конца проведать тебе не удалось. Если кто и уцелел с тех пор, вряд ли отважится рот открыть, как мучились Яков и Коба в тех краях, потому что жили, словно кошка с собакой, и именно с тех пор стали врагами навеки. Интеллигент Яков неотёсанного выскочку грузина возненавидел и презирал за политическую неграмотность и грубость, в спорах забивал, пользуясь его прорехами в образовании, а тот в ответ, обозлённый до бешенства, мстил по-своему. Зная брезгливость чистюли, издеваясь, не мыл посуду после еды, тарелки и ложки бросал собакам, чтобы вылизывали до блеска. Прозорливый Ленин, чувствуя обоих своими соперниками, знал про эту нетерпимость и подливал масла в огонь, поддерживая то одного, то другого, но, понимая превосходство Якова, сместив Каменева, поставил его, а не Кобу на место председателя ВЦИК — вторым после себя во власти, несмотря на молодость".

Генрих поднял глаза на стывшего в ожидании Буланова и, словно не замечая, выпустил очередную порцию дыма в его сторону.

— Ты чего столбом застыл? Иди, готовь материалы на Корновского. К вечеру они мне могут понадобиться. Раньше товарищ Сталин не освободится, если пригласить вздумает, то к ночи… Да, вот ещё что… Найди время, чтобы мне с Корновским встретиться. Как он будет готов, доложи. Я его приглашу сам… С глазу на глаз.

— В ближайшие несколько дней, извиняюсь, не получиться, Генрих Гершенович.

— Что так?

— В Германии, у немцев, видать, натерпелся всего. Его же чуть было не арестовали. Попросился он родственницу навестить в Астрахани.

— Далеко.

— Туда-сюда, быстро обернётся.

— Это каким же транспортом?

— Пароходом просился.

— Ты что же, совсем спятил?! Какие теперь пароходы?

— Последний рейс. Частная компания…

— Следовало меня спросить.

— Виноват.

— Надеюсь, одного не отправил?

— Как можно. Присматривает за ним надёжный человек. Но Корновский о нём и не подозревает.