Окаянные - Белоусов Вячеслав Павлович. Страница 35

Буланов смутился на миг, вопрос застал его явно врасплох, и не найдя нужного ответа, он растянул губы в вынужденной улыбке:

— Мы в одной упряжке, Глеб Романович, в единой, я бы сказал… И ездовой один. Он правит уверенно, а главное, к желаемой нами цели. Поэтому мы несёмся без понуканий. Мы знаем, куда нам надо. И всем нужны силы. Так езжайте и отдохните, товарищ Корно. Вам следует хорошо отдохнуть. Но бдительности не теряйте. Берегите себя. Мы нуждаемся в каждом квалифицированном и умном бойце…

Двойственное чувство преследовало Глеба после этого последнего разговора, он пытался разобраться в сути, но потом плюнул, оставил на потом. И что же? Буланов оказался прав.

Уже за Саратовом Глеб интуитивно почуял недоброе за спиной во время вечерних прогулок по палубе. Забыв, когда случалось подобное последний раз, досадуя на нелепую нервозность и вдруг зародившуюся подозрительность, он всё же как-то решил проверить себя: нагнувшись к полуботинку, будто устраняя неполадки со шнурком, в десяти метрах у себя за спиной он успел засечь глазом метнувшегося за стойку незнакомца крепкого телосложения. Следующий вечер каюты он не покидал, а когда появился на палубе снова, выслеживавший его незнакомец уже не появлялся.

Этим утром, за полчаса до прибытия парохода в порт, Глеб с приготовленным с вечера чемоданчиком заранее направился вниз, чтобы, не привлекая внимания, покинуть надоевший корабль с шумливой толпой нетерпеливых пассажиров. Непредвиденное случилось, когда он, уже миновав каюту капитана, торопился вниз к трапу. Вздрогнуть его заставил выстрел за спиной и стон упавшего человека. Глеб бросился к нему и онемел — шпион, следивший за ним, с неестественно вывернутой головой и кровоточащей раной в затылке, уже не подавал признаков жизни, пальцы правой его руки продолжали сжимать не выстреливший револьвер. Это был убийца, охотившийся на него. Мгновения спасли Глеба от смерти. Он огляделся — спаситель, пожелавший остаться неизвестным, сумел скрыться, коридор был пуст. Не медля ни секунды, Глеб бросился к трапу, сбежал вниз и постарался смешаться с людьми. Здесь каждый, отталкивая соседа, пытался оказаться первым у сходней. Ему повезло. Останься он на месте, пустись отыскивать капитана или кого-то из команды, занятых суетой, связанной с маневрированием парохода у причала, быть ему первым подозреваемым. Мороки с оправданием допустить себе он не мог. Тревоги другого рода одолевали сознание. Мысли о том, каким образом Буланов там, сидя в Москве, мог предсказывать — предвидеть или предугадать — покушение на его жизнь, не покидали его, пока плутал по городу, прячась и отсиживаясь в уединённых скверах, прежде чем решиться на поиски дочери. Не покидали они его и теперь, когда, утратив желание уснуть, мучился с закрытыми глазами, докуривая вторую папироску.

Шум в коридоре привлёк его внимание. "Не упал бы Исак там с дровишками, — успел соскочить он с лежанки, роняя стулья. — Убьётся старик в темноте!"

Споткнувшись на пороге и роняя поленья, в распахнувшуюся дверь ввалился Исак Исаевич, вид его настораживал. Пытаясь что-то говорить, он с перекошенным от страха лицом лишь моргал глазами. Сзади его высился свирепого вида мужик с выпирающим из-под локтя маузером. Ствол ходил ходуном, и наконец угрожающе упёрся в грудь Корновского.

— Руки, руки, господин хороший! — втиснулся в комнату владелец маузера, подтолкнув старика и прячась за ним, как за щитом; ствол дёрнулся вверх, недвусмысленно подсказывая, что следует делать Корновскому. — И не рекомендую шалить. Стреляю без предупреждения!

Кожаная фуражка, глубоко надвинутая на глаза, и полумрак не позволяли различить лица, грозно отдающего команды.

— Оба к стене! — не унимался тот же жёсткий голос.

— Я же вам объяснял, — будто оправдываясь, забормотал, чуть слышно Исак Исаевич. — Мой гость имеет к вам самое прямое отношение. Он только сегодня приехал…

Договорить он не успел; от неловкого движения оставшиеся в его руках поленья посыпались на пол и, воспользовавшись этим, Корновский ударом ноги попытался выбить оружие незнакомца. Выстрел грянул в потолок, за ним другой, третий…

— Назад, мать вашу! — взвизгнул незнакомец. — Перестреляю и а бьенто [87] на том свете!

Подчиняясь, Глеб попятился, Исак Исаевич, свалившись, давно уже сидел на полу.

— Я же вам объяснял, — повторял он невнятно. — Я же вам говорил… мой гость из чека, как и вы…

— Вот мы его и послушаем, — оборвал его незнакомец, — узнаем его отношение к советской власти. Пока что он только ноги задирать соизволил. Подкрутите же эту чёртову лампу наконец! А ведь я предупреждал. На улице светлей. Там хоть луна.

Исак Исаевич, предприняв попытку подняться, свалился на пол снова.

— Вы-вы, любезный! — Маузер, наведённый в грудь Корновского, подрагивал; ввалившийся едва сдерживал себя. — Займитесь лампой, но при малейшей попытке я раскрошу вам грудь, как и чёртов потолок!

Корновский не обращал внимания на ругань и угрозы, он вслушивался в голос и, словно пытаясь что-то разгадать, молчал.

— Живей! Живей! — повёл маузером незнакомец. — Вас осенила ещё одна каверзная затея? Не пытайтесь, не советую!

Под пальцами Корновского наконец-то завертелся рычажок лампы, разгорающийся фитилёк, медленно обрастающий в яркий огонёк, осветил и комнату, и лица обоих.

— А ты значит, Лев, так очками и не обзавёлся? — вдруг рассмеялся Корновский. — И французский твой так же паршив, как и прежде? В чека-то помогает общаться с народом?

— В гэпэу, товарищ Корно, в гэпэу.

— Лев!

— Корно!

Они бросились обниматься.

— Я же говорил, — плакал, ползая на полу, пытаясь встать, Исак Исаевич. — Я же говорил…

Накурено было так, что казалось, лёгкий туман плавал в кабинете начальника губотдела ОГПУ. Хватались за портсигары время от времени многие, и постоянно не выпускал папиросы изо рта сам Луговой. Он допрашивал Чернохвостова и, конечно, решал его судьбу, поэтому заметно нервничал; по всем статьям бывшему командиру опергруппы грозило наказание вплоть до расстрела, а принимать такое решение в мирное время в отношении собственных подчинённых лично ему ещё не приходилось. Конечно, всё пересматривали бы потом в Москве, прежде чем утвердить, но оценку своим действиям он бы уже получил соответствующую. И из Москвы на его звонок ответили неоднозначно: Феликс распорядился решать вопрос на месте по обстоятельствам, но обстоятельства доподлинно ещё неизвестны, а тем, кто взял телефон, по аппарату этого не объяснить. Там разговор короткий: да — да, нет — нет, и точка. Если признаться, Луговой не был уверен, что поступает правильно, однако любое промедление могло грозить ему неприятностями, истолковать оттяжку могли по-разному. Вот и решил он пригласить на заседание не только постоянных членов Осинского и Дручук из губкома партии, но и руководителей всех подразделений, а также некоторых сотрудников, так или иначе причастных к обсуждаемому чрезвычайному происшествию.

В одном торце длинного стола под знаменем и портретом Ленина, подпёршись локтями, восседал сам, то и дело поддёргивая короткие усики. Бледность обросших лёгкой щетиной щёк и тёмные круги под глазами свидетельствовали о бессонной ночи, проведённой накануне. У противоположного конца стола — горбившийся Чернохвостов. Стул ему не предлагали с самого начала, как ввели, так переминался с ноги на ногу, пробежав хмурым взглядом из-под бровей отводивших глаза присутствующих; голова взлохмачена, без ремня в распущенной до колен гимнастёрке.

— Не брился Михалыч дня два-три, — шепнул Верховцев на ухо Ксинафонтову, сидящему рядом. — А прежде не терпел и волоска на щеках.

— Тут не только бриться, рюмку опрокинуть забудешь, — буркнул тот в ответ, ему явно претило всё происходящее.

Драчук, сразу занявшая место рядышком с Луговым, словно услыхав, сурово вскинулась на них и поправила очки, спадавшие с носа.