Потанцуй со мной (СИ) - П. Белинская Ана. Страница 40

Выбегаю из корпуса и рыскаю глазами по сторонам. Меня переполняет неверие и восторг, и мне смертельно необходимо поделиться своим фонтаном эмоций с Костей.

Романов расхаживает по институтской парковке и улыбается, увидев меня. Сегодня от строгий и предельно деловой: черный брючный костюм и туфли сидят на моем мужчине божественно элегантно. Обожаю его в костюмах! Обожаю его всего. Меня захлёстывает эмоциями. Разбегаюсь и несусь прямо в руки Кости. Он ловко меня ловит и кружит, словно невесомую пушинку. Цепляюсь за плечи и хохочу, переполненная счастьем и ощущением свободного полета. Костя опускает меня на землю, а я сама тянусь за поцелуем, о котором мечтала весь экзамен.

— Я получила допуск, представляешь? Я не верю! — сокрушаюсь и заглядываю в глаза Романову. — До сих пор нахожусь в шоке. Думала Смелковский меня топить будет, а в итоге весь экзамен глаза от меня прятал и ни одного дополнительного вопроса не задал. — Мы с Костей беремся за руки и идем в сторону его машины. Это так интимно и чувственно — ощущать в своей руке его руку и не прятать искренность чувств от людских взглядов. Границы стерлись.

Мою спину начинает покалывать микроскопическими болезненными иглами, и я машинально оборачиваюсь. Быстро осматриваю пространство парковки, но никого и ничего раздражающего не нахожу.

— Я же говорил, что все будет хорошо, — мягко улыбается Костя.

Мне пришлось рассказать Романову о приставучем преподавателе и объяснить, почему мы не можем провести выходные вместе. Костя очень внимательно выслушал мои жалобы и дал несколько дельных советов, как вести себя с подобными мудаками.

— Не понимаю, Кость, с чего он вдруг раздобрел, — вновь оборачиваюсь. Жжение становится настолько очевидным, что плавится кожа. Да что ж такое?

— Бывает, — кашлянув, неопределённо отвечает Романов. — Юль, сейчас Риту заберем и пообедаем вместе?

— Без проблем! — Костя открывает для меня дверь автомобиля и помогает забраться в салон. — А потом?

— Развезу вас по домам, а сам поеду в офис, — мрачнеет Романов. Еще вчера, во время нашего разговора по телефону, я поймала в голосе Кости нотки смятения. Что-то определенно волнует моего мужчину.

— Кость, у тебя что-то случилось? — наблюдаю, как пристёгивает ремень безопасности и заводит движок. — По работе?

— С чего ты взяла? — качнув головой, Костя включает заднюю передачу скоростей и медленно выруливает с парковки. — Всё нормально, Хулиганка, — ободряюще подмигивает.

Я хочу надеяться на это, потому что Романов — тот человек, который обязательно справится с любой, даже, казалось бы, с самой невыполнимой задачей.

Опускаю стекло и случайно выхватываю фигуру, провожающую нашу машину пристальным, жгучим взглядом. Сева Ветров сидит за рулем машины Свирского и смотрит сощуренно своими дьявольскими глазами, ехидно ухмыляясь. Мой пульс мгновенно учащается, а в кровь впрыскивается ярость с бездонной ненавистью. Я всегда так реагирую на этого человека. Просто я его ненавижу.

После совместного обеда мы с Марго решаем поболтаться по торговому центру, нам обеим не хочется домой. Покупаем новые пигментные тоники для волос и идем на романтическую комедию.

Я чувствую счастье. Оно осязаемо, точно тёплый весенний ветерок ласкает мои волосы и лицо. Хочу подставить ему всю себя и утонуть в этом моменте: рядом со смеющейся девчонкой, с которой мне легко и комфортно, когда на телефон падает сообщение от Кости с вопросом: «Как дела у моих девочек?». Улыбаюсь и сама себе завидую. Не представляю, что может случиться и лишить этого тонкого филигранного счастья. Константин Романов — человек, которого я ждала. Не помню, что было до него. Я никого не помню. Только с ним я чувствую целостность и наполненность. Он — больше, чем всё. Однажды Марта Михайловна сказала: «Иногда не важно, какой танец ты танцуешь. Гораздо важнее, с кем ты это делаешь». И если моя жизнь — это танец, то я хочу исполнять его с ним, в одном ритме, связанные одним чувством. Я люблю его… люблю безгранично.

— Почему не спишь? — шепчет он в трубку. Голос расслабленный, приглушённый, интимный. Внизу живота закручивается горячий клубок, и я поджимаю кончики пальцев ног. Сладкая судорога пронизывает нутро и мои щеки начинают пылать. Хорошо, что Романов не видит моего раскрасневшегося лица, иначе бы понял, о чем я сейчас бессовестно мечтаю. — Тебе нужно выспаться перед экзаменом.

— Не могу без тебя уснуть, — и это правда. Я хочу засыпать и просыпаться с ним, в коконе его заботливых больших рук и мужской обволакивающей энергетики. — Скажи что-нибудь.

— Что сказать? — хрипло посмеивается Романов.

— Что-нибудь нежное и сладкое, — улыбаюсь и крепко зажмуриваюсь. Это не про Романова, знаю. Но как же хочется стащить с него скафандр сдержанности и искупаться в легкости и безрассудстве.

— Пф-ф-ф, — выдыхает трубку Романов. — Юль, я не люблю все эти телячьи нежности.

— Я знаю. Ну попробуй! И возможно я смогу уснуть, — иду на хитрость я.

Молчит. Несколько секунд кажутся вечностью и мне уже начинает казаться, что Костя положил трубку и я слушаю тишину, но неожиданно он заговаривает:

— Уже полчаса я пытаюсь разобраться в документах, которые лежат передо мной. Но строчки расплываются перед глазами, а буквы не складываются в слова, потому что все мои мысли не здесь, они далеко, рядом с тобой, в твоей постели, — слышу, как громко сглатывает, а я вся превращаюсь в обостренный слух, боясь пропустить хоть слово. — Я представляю, как ты лежишь, такая уютная и теплая, смотришь в потолок и улыбаешься. — Господи, я действительно улыбаюсь и разглядываю витиеватые тени на потолке, откуда он знает? — Твоя улыбка — как плен, голос — как ласка, кожа — как самый изысканный шелк. Я провожу по хрупкому плечику рукой, и ты вздрагиваешь. Смотришь горячо и моляще, сбивая мое дыхание. Мои пальцы скользят по твоей тонкой шейке, спускаются ниже и задевают острую горошинку, сводящую с ума своей нежностью. Ты отбрасываешь одеяло и тянешь меня на себя, умоляя, желая, настаивая, а я не сопротивляюсь. Потому что невозможно сопротивляться, когда вижу, как ты ласкаешь себя, глядя в мои помутневшие глаза. Пф-ф-ф, — замолкает. Боже, я горю. Я сгораю и пылаю в этом омуте чувственности и дикой потребности. Внизу пульсирует и просит разрядки, и мне так стыдно. Стыдно и сладко. Так, как просила сама. — Черт, Юлька, — дышит рвано, а я, кажется, издаю какой-то надсадный стон. — Я сейчас… — хрипло ругается, отстранив трубку.

— Что? — знаю что, ведь сама на пределе, но хочу, чтобы сказал.

— Давай вместе? — хрипит Романов.

— Давай, — Боже, это безумие какое-то. Сладкое, пошлое, накрывающее с головой.

— Тогда полетели…

38. Константин

Постукиваю пальцами по рулю и смотрю на время в приборной панели. У меня есть десять минут, пока моя отличница сдает шпагаты.

Усмехаюсь. Чертов папик, ожидающий свою малышку-нескромницу. Картинки вчерашнего вечера вихрем врываются в мозг, наводят в нем беспорядок и срываются неконтролируемым приливом крови к причинному месту, затуманивая рассудок, который мне сейчас категорически нужен. Собираю свою выдержку в кулак и настраиваюсь на нежеланный, но необходимый разговор.

Выискиваю в списке контактов нужный номер.

Долгие гудки дают понять, что общаться со мной не намерены. Недальновидно, Катерина Григорьевна.

— Константин Николаевич? — слышу надменно-язвительное в трубке. — Чем обязана? — всё-таки капризная женщина оказалась сильнее женщины-судьи.

Даю себе пару секунд, чтобы сделать глубокий вдох и не сорваться, наломав дров.

— Катя, а ты не охренела? — рычу в трубку я. Моя выдержка стала меня нагло подводить в последнее время.

— Романов, не мне рассказывать тебе о неуважительном поведении в отношении суда, — не уступает Полянская. — Двести девяносто седьмую* никто не отменял, так что оставь свой гонор для подопечных.