Из книги «Карусель» - Альтов Семен Теодорович. Страница 15
— Я лейтенант! — обиделся инспектор.
— Ничего, ничего, будете сержантом! — продолжал рыть себе яму Долькин.
— А ну открыть багажник!
Долькин долго пыхтел над багажником, пытаясь открыть его ключом от квартиры.
— Давайте сюда! — милиционер отпер багажник и подозрительно уставился на гостинцы.
Сердцем чуя новые неприятности (черт знает, что за гостинцы), Долькин затараторил:
— Сейчас жуткие тещи пошли! Среди них попадаются наркоманки!
Милиционер достал из коробки пригоршню серого порошка, понюхал, лизнул. На зубах негромко заскрипело:
— Мак!.. Отличный мак! Пироги с маком…
Долькин рывком притянул милиционера к себе и зашептал в ухо:
— Пироги с марихуаной не пробовали? Да этот мак перегнать, — опиум такой, пальчики оближете! Мы напали на след банды по перевозке наркотиков!
— Молчать! — взорвался лейтенант. — Что вы из себя контрабандиста строите?!
Уж больно подозрительно зубы заговариваете! Что прячем в мешке? — он ткнул пальцем в полиэтиленового Вахтанга Кикабидзе.
— Ничего особенного… труп! — ляпнул Долькин и, вспомнив, как при этих словах Кислюков подмигнул, тупо замигал милиционеру.
— Ну и шуточки у вас! — Лейтенант правой рукой расстегнул кобуру, левую осторожно сунул в мешок и тут же выдернул. Ладонь была в крови.
Долькина крапивой хлестнуло по мозгам: «Влип! Выходит, помог раскрыть не чужое преступление, а собственное! Кто ж поверит, что везу труп, не зная его по имени-отчеству?!» Лейтенант, раздув ноздри, профессионально обнюхал ладонь:
— Баранина! Точно баранина! На шашлык!
Но Долькин продолжал выкручиваться:
— Товарищ лейтенант! Учтите, признался я сам!
— Вас никто не просил признаваться!
— Это и есть чистосердечное признание! Когда не просят, а ты признаешься!
Говорят, тогда меньше дают!
— Да если вам дать в два раза меньше, чем вы нагородили, — это пожизненная каторга!
— К а т о р г а!!!
Сердце опять ушло в пятки:
— Не имеете права! За то, что признался, нельзя на каторгу! У меня есть свидетели!
Действительно, как мухи на сахар, на скандал налипала толпа. Долькину, после обещанной каторги, терять было нечего. Он вырвал у милиционера мегафон и закричал в него:
— Товарищи! Я первый сказал про труп!..
Долькин пригнулся, услышав, как его голос мощно грянул над улицей.
Лейтенант попробовал отнять мегафон, но Долькин отпихнул его.
— Товарищи! Минуту внимания! — заполнял пространство левитановский голос Долькина.
— Разойдись! — побагровевший милиционер пускал петуха, но переорать человека с мегафоном не удавалось пока никому.
— Это сумасшедший! — надсаживался лейтенант. — Сейчас он признается, что царевича Алексея убил!
— Поклеп! — опустилось с небес. — Царевича Алексея пальцем не тронул! А ведь до сих пор неизвестно, кто убил царевича Алексея! Это упрек в сторону ваших органов, товарищ лейтенант!
Милиционер схватился за голову, крутанулся винтом и с воем бросился прочь. А Долькин, замирая от восторга, слушал густой бас, текущий из мегафона.
Хронический страх выходил через поры, как простуда после чая с малиной.
После долгих лет молчания, кивания головой Долькин будто впервые в жизни заговорил. С удовольствием тянул гласные, чеканил согласные.
И его слушали. Еще бы! Голос гремел! Вот она, долгожданная та минута, когда можно высказать все, что накопилось в душе! И Долькин рявкнул:
— «Москвич» сорок пять — двадцать шесть, остановитесь!
Он и сам не понял, почему в мегафон ушла эта фраза, но «Москвич» послушно затормозил. Выскочил лысый водитель и, нервничая, протянул права:
— Я что-то нарушил?
Долькин взял права. Открыл. Почитал. Обошел машину. Заглянул в салон. На заднем сиденье лежали три палки твердокопченой колбасы.
Долькин выпрямился и заявил в мегафон:
— Колбаса!
Водитель метнулся к машине и протянул Долькину одну палку.
— Разрешите ехать?
— Проезжайте!
«Москвич» упорхнул.
Долькин повертел в руках колбасу, проглотил слюну и опустил руку с колбасой вниз. Очевидно приняв колбасу за жезл гаишника, рядом затормозила зеленая «Волга». Из нее, тихонько ругаясь, вылез парень в кепке.
— Виноват, шеф! — сказал он и протянул права. Долькин открыл. Там лежала сложенная пополам десятка.
— Машина государственная? — спросил Долькин через мегафон.
Парень кивнул.
— А девицу провозим личную! Ай-яй-яй! — разнеслось над улицей.
Долькин сунул десятку в карман, права отдал и погрозил колбасой.
«Волга» исчезла.
С мегафоном в левой руке и с колбасой в правой Долькин почувствовал себя главнокомандующим улицей.
— Товарищи! Не скопляться! Переходим дорогу! Живей!
Люди послушно побежали через дорогу. Одна женщина замешкалась и поковыляла на красный свет.
— Гражданочка в синем, вернемся! — прогремел голос Долькина. Женщина подошла.
Глаза ее бегали, пальцы нервно сжимали кошелку. Долькин просверлил женщину глазом до позвоночника и спросил:
— Что в сумке?
— Баклажаны, — выдохнула женщина. — А разве нельзя?
— Заплатите штраф за переход улицы на красный свет с баклажанами! Шесть рублей!
Женщина протянула две мятые трешки.
— Еще раз увижу с баклажанами… получите пятнадцать суток! За хулиганство!
Женщина перекрестилась и бросилась в обратную сторону, решив, что лучше улицу не переходить.
Высоко в небе тащил за собой белую полосу самолетик. Долькин заметил его и заорал в мегафон:
— Прими левей!
Самолетик мгновенье промедлил и двинулся влево. Долькин расхохотался, до того хорошо стало на душе.
Долькин лихо размахивал колбасой, вещал в мегафон, забыв про все страхи, и тут вдруг видавшая виды дворняга, перебегая улицу в неположенном месте, рванула из рук колбасу за макушку. Долькин почти достал наглую мегафоном, но та ускользнула и, счастливая, бросилась прочь, на ходу заглотив колбасу.
— Дворняга, остановитесь! — рявкнул Долькин, но звук вдруг пропал. Он тряханул аппарат, дунул, прошептал: «Раз! Два! Три!» — но была тишина…
Шли пешеходы, летели машины, жизнь продолжалась, но Долькина в ней уже не было.
Исчез звук, пропал голос. И разом вернулся в Долькина страх. Он вспомнил все, в чем признался: и труп, и наркотики, да еше мегафон, отнятый у представителя власти…
Как в испорченном телевизоре, зарябило в мозгу одно слово: «каторга»,
«каторга», «каторга»… Только что с мегафоном и колбасой он был свободным человеком, а теперь снова стал тем Долькиным, которым был раньше.
Подъехала милицейская машина. Из нее выскочили трое с погонами. Старший сказал:
— Отдайте мегафон и успокойтесь! Вы ж ничего не нарушили! Садитесь в свою машину и уезжайте! Только спокойненько!
Долькина усадили в автомобиль, пристегнули ремень и, козырнув, захлопнули дверцу. Долькин остался один в своих «Жигулях», в которых всегда был чужим. Он с завистью посмотрел на родимый трамвайчик, набитый людьми, и включил зажигание, бормоча: «За что же мне эта каторга, господи!..»
Письмо Зайцеву
Будучи настоящим мужчиной обращаюсь к главному модельеру московского Дома моделей товарищу Зайцеву от имени всех женщин. К тому самому Вячеславу Зайцеву, который не стесняясь заявляет, какие сочетания носить в этом сезоне и по телевизору на сногсшибательных дамах показывает, а наши жены, матери и сестры, во сне примеряя, кричат нехорошими голосами.
Слава богу, в магазинах эта одежда никогда не появится, ну а вдруг кто-то вслепую скроит по памяти?! То, что в этом сезоне будет модно, — понятно. Но конкретный вопрос: где у нас в стране этот сезон находится территориально? Хотелось бы записать адресок заповедника, где женщины открыто в этом на свободе разгуливают.
Давайте посмотрим правде не куда-нибудь, а в глаза! Как молодому человеку, с головы до пят в нашем, подойти к этой жар-птице? Чем ему зубы себе разжать, чтобы вымолвить «как вас зовут?» И о каком увеличении рождаемости мы говорим, если к ней даже не подойти!