Красное Село. Страницы истории - Пежемский Вячеслав Гелиевич. Страница 80

Командир отправил на КП посыльного – пожилого бойца Василия Ивановича. За храбрость и густые черные усы мы прозвали его Чапаевым. С этой фамилией он и остался в моей памяти. Хозяйственная струнка и смелость Василия Ивановича не раз выручали нас. Еще накануне, когда стемнело, он пробрался в Русско-Высоцкое, где уже хозяйничал враг (от нас до села было пятьсот метров), и притащил несколько буханок хлеба и котелок с медом. Как он это добыл, не сказал. С командного пункта роты Василий Иванович не вернулся, и мы остались в полном неведении о сложившейся на участке батальона обстановке. Связь оставалась у нас только с дотом, расположенным впереди, слева от Нарвского шоссе. Он был в секторе нашего обстрела и наблюдения. Уцелел и соединявший нас телефонный кабель.

Утром 11 сентября Алейников увидел через перископ, как этот дот тесным кольцом окружили фашисты. Вдруг в телефонной трубке раздалось:

– Братцы, дайте огня! Нас окружили, пушка выведена из строя. Бейте фашистских гадов!..

Через несколько секунд снаряды рвались у окруженного дота. Оставшиеся в живых гитлеровцы поспешили укрыться. Но вот сидевший у перископа Алейников чертыхнулся и приказал коменданту нашего дота, старшине А. И. Капустину, выйти наружу, взобраться на купол и корректировать огонь. Оказалось, вражеский снаряд разбил перископ, наш дот стал „слепым“. Всего несколько выстрелов произвело орудие, и через перископную трубу донесся слабый голос Капустина, сообщавшего, что он ранен.

Из соседнего дота снова требовали огня. Наверх отправился другой корректировщик. И его ранило.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите мне, – попросил Павка Филимонов.

Вызвался и я пойти на купол, но Павка сказал, что мне и здесь дела хватит.

– Правильно, Филимонов, иди! – сказал Алейников.

Павел пробыл на куполе дольше других. С его помощью были рассеяны несколько вражеских групп, пытавшихся подойти к безоружному доту. Но не слышно стало и Павкиного голоса. Он погиб, помогая боевым друзьям.

В наш дот ударило словно гигантской кувалдой. Потом еще, еще. Гитлеровцы выкатили орудие правее церкви и открыли стрельбу прямой наводкой. Мы не могли отвечать: орудие стояло вне сектора обстрела нашей пушки. И вот вражеский снаряд угодил прямо в амбразуру. На какое-то время наступила тишина. Слышались лишь стоны раненых. Как никогда раньше, ощущалось биение сердца, удары его глухо отдавались в ушах.

Орудия противника не раз принимались бить по нашему доту. На железобетонном куполе появлялось все больше и больше отметин, но пробить его все не удавалось. Близко подходить к доту гитлеровцы не рискнули: они уже знали, что наши бойцы подрывают сооружение в тот момент, когда его начинают штурмовать, и вместе с собой уничтожают всех, кто оказывается рядом. Мы с Уткиным забрались на ящики со снарядами. Я бросил туда тулуп. Сделал попытку пошутить: „На воздух взлетим без синяков, мягче будет…“. Уткин ничего не ответил. Мы задремали. Нас разбудил старший лейтенант Алейников. Все, кроме раненых, были на ногах. Угнетающе действовала непривычная тишина. Изредка ее нарушали стоны. Я посмотрел на лежавшего у стены старшину, тяжело раненного в живот. Вспомнил, как он меня недавно лечил. Я вернулся из разведки простуженный, с высокой температурой, меня трясло, словно в лихорадке. Старшина собрал у ребят флаконы с одеколоном, слил все в кружку и велел залпом выпить эту бурду. Меня тошнило, преследовали всевозможные цветочные запахи, но зато к утру я уже был здоров. А теперь я ничем не мог помочь старшине…

Пока мы спали, Алейников выходил на разведку и обнаружил, что у дота гитлеровцы – правда, только со стороны амбразуры.

Молча смотрели мы на командира. Алейников низко склонил голову. Потом окинул нас взглядом и произнес:

– Что дальше будем делать?

Было не совсем ясно, задает ли он этот вопрос нам или просто вслух размышляет. Кто-то предложил:

– Если не пробьемся к своим, будем партизанить…

Алейников повернулся к раненым. Без слов было ясно: взять их с собой невозможно и оставлять нельзя… Старший лейтенант подозвал меня и Уткина.

– Надо пробраться в Телизи, – сказал он, – разыщите штаб батальона и доложите обо всем, что здесь произошло.

Николай Вахрушев вызвался идти с нами, Алейников ответил:

– Пойдут двое. – На минуту задумался и спросил: – А кто из вас моложе?

Выяснилось, что Уткин немного старше восемнадцатилетнего Вахрушева.

– Самые молодые и пойдут.

Старший лейтенант протянул Вахрушеву карабин, мне противотанковую гранату.

– В случае чего знаешь, что с ней делать!

Он не забыл снабдить нас пайком НЗ и касками. В доте осталось семь человек, из них четверо раненых. Вооружение – два карабина, две противотанковые гранаты да наган командира. Было еще немного бронебойных снарядов и несколько ящиков снарядов меньшего калибра от старой зенитной пушки. Вот и все…

Командир по-отцовски обнял нас и тихо открыл тяжелую, бронированную дверь… Вспомнилось мне, как еще совсем недавно я разыскивал квартиру Льва Антоновича Алейникова на Большом проспекте Петроградской стороны, чтобы вручить пакет из штаба батальона. Я видел его тогда с дочуркой, которой только что исполнился год…

Уходя из дота, я был убежден, что мы с Вахрушевым получили важное задание. Теперь я не могу с полной уверенностью сказать, была ли в этом необходимость или Алейников просто решил дать возможность нам, самым молодым в гарнизоне, остаться в живых. Вероятнее всего, что наш командир не сомневался в трагической участи остающихся, и ему хотелось, чтобы мы, так мало пожившие на свете, уцелели.

Было еще светло. Мы с Вахрушевым быстро скрылись в перелеске, подступавшем к доту. Вскоре услышали немецкую речь. Притаились под густым кустом. Совсем близко прошла группа гитлеровцев. Я еле сдержался, чтобы не швырнуть гранату. Когда сказал об этом Вахрушеву, он ответил:

– Хорошо сделал, что не бросил. Граната пригодится на крайний случай… для себя.

Мы вновь поползли туда, где должен был находиться штаб батальона. Вот и деревня Телизи. Но что это? Какие-то выкрики на немецком языке. Значит, штаб в другом месте. Повернули в сторону Горелова. На рассвете повстречали ополченцев 3-й гвардейской дивизии. В штабе доложили, откуда мы, и узнали, что батальона нашего уже нет.

…Осенью 1944 года я побывал на местах былых боев под Русско-Высоцким, у своего дота. Толстый железобетонный купол был прогнут в нескольких местах как будто от взрывной волны. Особенно там, где стояли ящики со снарядами. Попытался пробраться в боевой отсек, но сделать это не удалось. Внутренняя деревянная обшивка вся выгорела. Из-под толщи железобетона кое-где торчали обугленные бревна…

Наш дот стойко выдерживал бомбы и снаряды даже крупного калибра. То, что я увидел, могло быть результатом взрыва внутри дота. Возможно, гарнизон подвергся атаке огнеметного танка, вызвавшей взрыв боезапаса, а может быть, таким было последнее решение Льва Антоновича Алейникова и всех, кто оставался с ним, – подорвать дот вместе с наседавшим врагом» [137].

10 сентября советские войска совершили еще одну попытку контрнаступления, которая задержала возможный прорыв в сторону Красного Села. Также продолжался бой в Русско-Высоцком. К вечеру вся деревня была занята и линия обороны проходила в двухстах метрах севернее. Однако южнее и западнее деревни ополченцы продолжали бой.

Во второй половине дня 10 сентября немцы опять перешли в атаку восточнее Пелля вдоль шоссе. Обходя доты и доты, уничтожая их артиллерийским огнем, немецкие войска овладели Лаголово, и к исходу дня преодолели главную полосу обороны Красносельского сектора укрепрайона. В немецких сводках отмечается упорное сопротивление, которое оказывали советские войска, особенно в мощных бетонных укреплениях, с бетонными стенами и бронеплитами. Отмечался мощный артиллерийский огонь (видимо, имелась в виду артиллерия КБФ) и плотное минирование местности.