Долорес Клейборн - Кинг Стивен. Страница 17

Я уже раздумывала над тем, чтобы устроить тайный обыск в комнате Селены, но потом сама эта мысль вызвала во мне отвращение. Какая бы я ни была, Энди, но я надеюсь, что я не способна на подобную гнусность. И я, даже видя, что теряю столько времени, обходя углы и набивая шишки, все же решила подождать, надеясь, что проблема разрешится сама собой или Селена сама все расскажет.

Затем наступил день — незадолго до Хэллоуина note 5, потому что Малыш Пит положил бумажную ведьму у входа в дом, насколько я помню, — когда я должна была пойти к Стрэйхорнам после ленча. Я и Лайза Мак-Кенделлес собирались проветрить капризные персидские ковры — это нужно делать каждые шесть месяцев, иначе они выцветут или еще что-нибудь. Я надела пальто, застегнула его и уже почти дошла до дверей, когда подумала: «Зачем же ты надела такое теплое пальто, дурочка? На улице по крайней мере шестьдесят пять градусов жары по Фаренгейту, как летом в Индии». А потом этот внутренний голос вернулся и сказал: «Не может быть, чтобы было шестьдесят пять; скорее всего, на улице сорок. К тому же очень сыро». Вот так я и поняла, что не пойду ни к каким Стрэйхорнам сегодня днем. Я должна сесть на паром, отправиться на материк и узнать, что же происходит с моей дочерью. Я позвонила Лайзе и сказала, что мы займемся коврами в другой день, и отправилась к парому. Я как раз поспела на два пятнадцать. Если бы я опоздала на него, то потеряла бы Селену, и, кто знает, как бы все оно вышло.

Я первой сошла с парома (матросы все еще пришвартовывались, когда я уже ступила на землю) и сразу же направилась в школу. Идя на розыски, я считала, что не найду Селену в школьном классе, что бы там она и ее учительница ни говорили… Я думала, что она где-то развлекается… и все они смеются, а возможно, и передают по кругу бутылочку дешевого вина. Если вы никогда не оказывались в подобной ситуации, то вам трудно понять меня, а я не могу описать вам этого. Я могу сказать только то, что невозможно быть готовой к тому, что твое сердце однажды может разбиться. Можно только продолжать идти вперед и надеяться, что этого не случится.

Но когда я, открыв кабинет, заглянула в него, Селена была там, она сидела за партой у окна, склонив голову над учебником алгебры. Она не заметила меня, и я молча наблюдала за ней. Она не связалась с плохой компанией, как я предполагала, но мое сердце все равно разбилось, Эцди, потому что Селена выглядела такой одинокой, а это еще хуже. Возможно, ее учительница не видела ничего плохого в том, что девочка одна учит уроки в этой пустой комнате; возможно, ей это даже нравилось. Но я не видела в этом ничего замечательного, ничего нормального. Даже ученики, оставленные после уроков, не составляли ей компанию, потому что их держали в читальном зале библиотеки.

Селена должна была бы слушать пластинки вместе с подружками, влюбляться в кого-нибудь из мальчиков, но вместо этого она сидела здесь одна в лучах заходящего солнца и вдыхала запах мела и мытых полов, так низко склонив голову над книжкой, как будто все тайны жизни и смерти были сокрыты именно там.

— Привет, Селена, — сказала я. Она вздрогнула, как кролик, и, оглянувшись на меня, столкнула половину книжек на пол. Глаза у нее были настолько огромными, что, казалось, они занимают половину ее лица, а лоб и щеки стали белее мела. Кроме тех мест, на которых вскочили новые прыщики. Они были ярко-красными, проступающими, как ожоги.

Потом Селена поняла, что это я. Ужас прошел, но улыбки не последовало. Как будто занавес упал на ее лицо… или как будто она находилась в замке, и там подняли мостик. Да, именно так. Понимаете, о чем я пытаюсь сказать?

— Мама, — произнесла она. — Что ты делаешь здесь?

Я хотела было ответить, что приехала забрать ее домой и получить ответы на некоторые вопросы, милочка, но что-то подсказало мне, что в этой комнате это звучало бы нелепо, в этой пустой комнате, в которой я вдыхала запах беды, которая произошла с ней и которая ощущалась так же четко, как и запах мела. Я чувствовала это, и я намеревалась выяснить, в чем же дело. Судя по ее виду, я и так ждала слишком долго. Я уже больше не думала, что причиной всему наркотики, но что бы это ни было, оно съедало ее заживо.

Я сказала Селене, что решила немного отдохнуть от работы и пройтись по магазинам, но не нашла ничего подходящего.

— Поэтому, — добавила я, — я и подумала, что мы можем поехать домой вместе. Ты не возражаешь, Селена?

Наконец-то она улыбнулась. Я бы заплатила тысячу долларов за эту улыбку, должна я вам сказать… за улыбку, предназначавшуюся только мне.

— О нет, мамочка, — сказала она. — Очень приятно сделать это вместе.

Итак, мы вместе шли к пристани, и когда я спросила ее об уроках, Селена наговорила больше, чем за несколько недель. После того первого взгляда, брошенного на меня — как у загнанного в угол кролика, — она стала больше походить на прежнюю себя, и у меня появилась робкая надежда. Нэнси, вероятно, не знает, что паром, отправляющийся в четыре сорок пять на Литл-Толл, идет почти пустым, но, мне кажется, Фрэнк и ты, Энди, знаете об этом. Островитяне, работающие на материке, возвращаются домой в основном в пять тридцать, а в четыре сорок пять отправляют почту, товары и продукты для магазинов и рынка. Хотя это и была прекрасная, очень теплая и мягкая осень, на палубе почти никого не было.

Некоторое время мы стояли молча, наблюдая, как удаляется кромка берега. К тому времени солнце уже заходило, бросая косые лучи в воду, а волны разбивали их, делая похожими на кусочки золота. Когда я была совсем еще маленькой девочкой, мой отец говорил мне, что это действительно золото, и иногда русалки всплывают и забирают его. Он рассказывал, что русалки используют кусочки послеполуденного солнца как шифер для крыш их замков под водой. Когда я видела эти золотые блики на воде, я всегда искала взглядом русалок поблизости, и даже когда мне было столько лет, сколько тогда Селене, я не сомневалась, что это возможно, потому что мой отец так говорил.

Вода в тот день была того темно-голубого цвета, который бывает только в погожие октябрьские дни. Мерно гудел мотор. Селена развязала капор, подняла руки над головой и рассмеялась.

— Разве это не красиво, мамочка? — спросила она.

— Да, — ответила я, — очень. И ты тоже привыкла быть красивой. Что же случилось?

Она взглянула на меня, и вместо одного лица я увидела два. Верхняя половина одного выглядела растерянной, а нижняя все еще смеялась… но под ним скрывалось другое — осторожное и недоверчивое. В нем я увидела все, что Джо говорил ей весной и летом, пока Селена не стала избегать его. «У меня нет друзей, — говорило это лицо, — и уж точно это не ты и не он». И чем дольше мы смотрели друг на друга, тем сильнее проступало это другое лицо.

Селена сразу оборвала смех и отвернулась от меня, уставившись на воду. О, как мне было плохо, Энди, но это не могло остановить мена так же, как не могло остановить меня и паскудство Веры, сколько бы сострадания ни крылось у меня внутри. Дело в том, что иногда мы должны быть жестокими, чтобы быть добрыми, — это похоже на то, как доктор делает ребенку укол, отлично зная, что ребенок не поймет и будет плакать. Я заглянула себе в душу и поняла, что могу быть такой же жестокой, если понадобится, Тогда это испугало меня, да и сейчас это немного пугает. Страшно знать, что ты можешь быть таким твердым, как надо, и никогда не колебаться до того или после или задавать ненужные вопросы.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, мама, — произнесла Селена, настороженно следя за мной.

— Ты изменилась, — ответила я. — Твои взгляды, твоя манера одеваться, манера поведения. Все это вместе говорит мне, что ты попала в какую-то беду.

— Ничего не случилось, — сказала Селена, но, произнося эти слова, она стала ко мне спиной. Я взяла ее за руку, прежде чем она успела уйти слишком далеко, чтобы я могла достучаться до нее.

— Нет, что-то случилось, — сказала я, — и никто из нас не сойдет с парома раньше, чем мы выясним это.