Крестный путь Сергея Есенина - Смолин Геннадий. Страница 4

Заснуть я не мог. Я должен был куда-нибудь уйти. Захватив с собой ключ от номера, чуть ли не бегом пересёк холл и, не дожидаясь лифта, бросился вниз по лестнице. Я почти летел, перепрыгивая через три ступеньки. Выскочил на улицу.

Я бродил по городу без устали, бродил, не осознавая, где нахожусь и куда направляюсь.

Через несколько часов небо на востоке начало светлеть. Появились первые прохожие – рабочий люд в серых безликих одеждах, потом – молодые люди, парни и девушки, и, наконец, заспешили на службу важные клерки в рубашках и галстуках.

Я поймал такси и отправился назад в гостиницу.

Отпер дверь гостиничного номера. Постель была убрана с такой тщательностью, с какой хорошие секретарши вылизывают своё рабочее место. Я взялся было за телефонную трубку, но тут же опустил её. Уселся в кресло, уставился в окно и просидел так, наверное, с полчаса. Затем позвонил вниз и заказал крепкий кофе. Когда мне принесли его, я выпил целый кофейник. И вновь принял душ.

Несмотря на похмельный синдром и бессонную ночь, сна не было, что называется, ни в одном глазу.

О том, чтобы идти на конференцию, и речи быть не могло.

Пару дней спустя на Ладожском вокзале я вошёл в салон ослепительно-белого экспресса «Сапсан», как будто поднялся на борт самолёта, и отправился из Питера в Москву. Меня мучила мигрень; прежде я не подозревал, что головная боль может достигать такой силы. А всё из-за санкт-петербургского кофе (я его выпил чересчур много), не дававшего мне заснуть, и рассказа полковника с Петровки, 38, Эдуарда Хлысталова. Ничего подобного о гибели поэта Сергея Есенина я не знал.

Всю дорогу до Москвы я только и размышлял о том, что рассказал мне полковник. Когда мы прощались, то обменялись визитками и договорились встретиться в Москве.

Но самое поразительное было в том, что Хлысталов всучил мне после закрытия конференции два пакета с документами, письмами и бумагами, назвав их «есенинскими». Я так и не открыл бандероль. Свёрток был для меня чем-то вроде амулета на счастье. Я не выпускал его из рук и, следуя наставлениям Хлысталова, никому не обмолвился о нём ни словечком. Мало-помалу у меня стало складываться впечатление, что этот свёрток будет оберегать меня от напастей – правда, каких, неизвестно – до той поры, пока я держу его при себе и не пытаюсь вскрыть.

Именно тогда я впервые подметил за собой склонность к мистико-эзотерическому мышлению – это было новоприобретённое свойство моей натуры (всю жизнь я полагал, что подобные вещи чужды и даже противны мне). С тех пор я начал анализировать свои эмоции и поступки, наблюдая за собой как бы отстранённо. Однако я отдавал себе отчёт в том, что другое моё «я» ищет утешения, своеобразной тихой пристани, блуждая в виртуальных лабиринтах моего сознания.

Путешествие назад, в Москву, было крайне бедно на события. Отмечу лишь два не связанных между собой происшествия.

В экспрессе я решил послушать музыку в надежде, что это хоть немного уменьшит головную боль. Надел наушники и принялся искать подходящую программу. Сначала попал на передачу для детей, а потом – на классическую музыку, где голос ведущего (английский язык с французским акцентом) предложил слушателям попурри из произведений Чайковского.

Я прикрыл глаза. Волны музыки затопили мозг. Вместо того, чтобы следовать, как положено, одна за другой, темы и мелодии устроили настоящую битву, сражаясь за место в моей голове. Едва начинала звучать очередная, как предыдущая возвращалась и с яростью набрасывалась на соперницу, пытаясь столкнуть её с тропы. И тут же возникала новая тема, оттесняя две другие. Мои мысли, точно дети, соперничали между собой, завоевывая внимание к себе.

Перед моим мысленным взором представали скульптуры, изваянные из камня и отлитые в бронзе. Я видел изображения олимпийских богов, бюсты неизвестных мне мужчин, статуи женщин. Там были скорбные лики мучеников и пышущие весельем физиономии эпикурейцев, лица погруженных в раздумья философов и разъярённых битвой воинов. Все они попадали в поле моего зрения, проносились сквозь меня, падали и взлетали под разными углами, порождая хаос, в то время как сражающиеся звуки сплетались в моем мозгу в некий фантасмагорический звуковой фон этого хаоса…

Второе событие произошло на Ленинградском вокзале в Москве.

Тут я разглядел его – этого человека в чёрном. Он был с длинным «лошадиным» лицом, бледен, с рыхлой кожей человека неопределённого возраста. И ещё я отметил, что он как-то странно одет – слишком много всего на него было напялено. Конечно, каждый волен носить, что ему заблагорассудится, но есть же понятие здравого смысла.

Проведя значительную часть жизни в переполненных аэропортах или на железнодорожных вокзалах и отстояв своё в очередях, я научился не обращать внимания на окружающих, даже если они дышат прямо в затылок. Но здесь был другой случай. Его присутствие выводило меня из себя, как, наверное, выводит вас из себя – даже если вы не являетесь закоренелым кошконенавистником – кошка вашего друга, которая во что бы то ни стало хочет потереть спинку именно о ваш стул. Во-первых, мне бросилось в глаза, что человек в чёрном не был обременён никакой кладью, тогда как у любого из нас в руках был чемодан, сумка или хотя бы портфель. Во-вторых, несмотря на жару и давку, он не выказывал никаких признаков беспокойства. Он был олимпийски спокоен и невозмутим.

Словно из ниоткуда появился этот странный субъект. Неожиданно я очутился лицом к лицу с человеком в чёрном. Наши взгляды встретились. Мои глаза налились кровью. А у него глаза были узкие-узкие, я таких в жизни не видел. Ну прямо щёлочки! Вдобавок к этому – очки с такими толстыми стёклами, что, если только не смотреть на него в упор, кажется, будто у него отсутствует кусок щеки. Он улыбнулся мне холодно, но не без фамильярности. В данной ситуации эта улыбка была совершенно неуместна. Затем, указав на свёрток, который я держал под мышкой, он произнёс с сильным акцентом, выдававшим его прибалтийское происхождение:

– Документы, реликвии, артефакты?

– Эпистолярный жанр. Переписка моей бабушки с другой бабушкой, – с тихой ненавистью ответил я.

– Прибыли издалека?

– Из Северной Пальмиры, – бросил я.

– Вот и я тоже, – кивнул он. – Минуты две он молчал, а потом опять заговорил: – Мы знаем, что документы у вас.

Я сделал вид, что не расслышал его слов. Он продолжал:

– Я собираю букинистические книги, а также автографы великих мира сего. Торг уместен.

– Ну-ну, – рассеянно буркнул я.

– Быть может, вам попадались такие? – спросил он.

– Нет, – сказал я.

– Вы вообще читаете что-нибудь?

– Иногда. А так – киноман, блокбастеры, желательно голливудского производства! – отрезал я.

– Да-да, конечно, – кивнул он. – Всё правильно. Я тоже предпочитаю иметь дело только со знакомыми источниками.

Общение с узкоглазым очкариком взбесило меня в буквальном смысле слова. Таскать под мышкой насквозь пропылённую рухлядь и то приятнее. Я одарил очкарика убойным взглядов. Но он не дрогнул.

– Вы случайно не знакомы с Есениным? – не унимался прибалт.

– Есенин? Не знаю такого! – бросил я.

Медленно, боясь всколыхнуть ярость, я повернулся к очкарику спиной.

Когда я позволил себе обернуться, бросить, так сказать, прощальный взгляд на своего недавнего собеседника, которого едва не убил в запальчивости, его и след простыл.

Я внимательно всмотрелся в цепочку сердитых пассажиров, но так и не обнаружил своего очкарика.

Это меня настолько удивило, что я тут же обратился к шедшему за мной толстому парнишке в дурацких шортах:

– Куда, чёрт побери, подевался тот тип в чёрном пальто?

– В чёрном пальто? – переспросил парнишка и, обойдя меня, устремился к свободному в тот момент проходу.

Пропал куда-то…

Константиново есенинское