Крестный путь Сергея Есенина - Смолин Геннадий. Страница 48

Долгое время над попытками побега Есенина висел некий фатум, рок, или, просто говоря – невезение. Особенно после его годичного вояжа с Айседорой Дункан по Европе и Америке… Ситуация обострилась в 1925 году.

В сентябре он отправился в Баку с женой Софьей Толстой. Это было очень тяжёлое время небеспричинных подозрений и давящих предчувствий. Это не было просто манией преследования, за поэтом велась полугласная и негласная слежка. В сущности, с очень большим риском и с огромными усилиями Есенин, по его мнению, ещё имел возможность обойти ГПУ, поменяв Москву на Питер. Так, могущественный Ионов пообещал журнал. Затем политическая защита – «крыша» таких фигур, как Зиновьев и Троцкий. Это сейчас мы можем только воскликнуть: «Как поэт заблуждался, каким он был наивным!»

За неимением документов, запечатанных в архивах, нам сложно выстроить схему операции, разработанной в недрах спецслужб, под названием «Встреча». Но благодаря полковнику Э. Хлысталову мы попытаемся реконструировать то, что произошло с Есениным, когда он вошёл под своды Ленинградского вокзала в Москве, чтобы сесть в ночной поезд.

Его должен был встретить Вольф Эрлих, который заблаговременно приехал в Москву. И потому, увидев давнего приятеля Сахарова, который тоже ехал в Ленинград, Есенин постарался разойтись с ним, чтобы не разговаривать, заподозрив того в шпионаже.

А вот и Эрлих, с которым договорились заранее. Пошли в камеру хранения за вещами, коих было так много, что пришлось нанять носильщика.

На удивление Есенина вагон, в котором им суждено было ехать, оказался в конце поезда.

– Итак, мы поехали, – с кривой ухмылкой проговорил Эрлих.

Есенин кивнул, но у него на душе было ощущение, что он едет в какой-то похоронной процессии, а покойники – это он, Эрлих и все, кто был в вагоне.

В Ленинграде, как заверил Эрлих, всё было «схвачено»: их должен был встретить кто-то из друзей Эрлиха, и далее все поехали бы к Исакию – там была готова съёмная квартира.

Вечером все собрались в одном купе.

Эрлих разливал чай, и после чая Есенин, уже давно страдавший бессонницей, заснул как-то странно быстро, точно в омут провалился.

…Он и потом не помнил, как именно это произошло. Он помнил только, как резко рванулся, отбросил какого-то человека к противоположной стенке купе, человек глухо стукнулся головой об стенку, затем кто-то повис на его руке, кто-то обхватил его колени, какие-то руки сзади судорожно вцепились ему в горло, а прямо в лицо уставились три или четыре револьверных дула.

Есенин понял, что всё кончено. Точно какая-то чёрная молния вспыхнула светом и озарила всё: и какая-то нервозность и суетливость Эрлиха и тех нескольких десятков пассажиров, которые под видом инженеров, бухгалтеров, железнодорожников, едущих в Ленинград, составляли всё население вагона.

Вагон был наполнен шумом борьбы, тревожными криками чекистов, истерическим визгом и чьим-то раздирающим душу стоном… Вот почтенный «инженер» тычет поэту в лицо кольтом, кольт дрожит в его руках, инженер приглушённо, но тоже истерически, кричит:

– Руки вверх! Руки вверх, говорю я вам!

Приказ явно бессмысленный, ибо в руки Есенина вцепилось человека по три в каждую, и на его запястья уже надета «восьмёрка» – наручники, тесно сковывающие одну руку с другой.

Какой-то вчерашний «бухгалтер» держал его за ноги и вцепился зубами в штанину. Человек, которого он отбросил к стене, судорожно вытащил из кармана что-то блестящее. Словно все купе ощетинилось стволами наганов, кольтов, браунингов.

…Итак, Есенин так же ехал в Питер в том же вагоне. Вероятно, вагон просто отцепили от поезда и прицепили к другому. Вне вагона никто ничего не заметил.

Есенин сидел у окна. Руки распухли от наручников, кольца которых оказались слишком узкими для его запястий. В купе, ни на секунду не спуская с него глаз, посменно дежурят чекисты – по три человека на дежурство. Они изысканно вежливы с ним. Некоторые знают его лично. Для охоты на столь «крупного зверя», как он, поэт Есенин, ГПУ, по-видимому, мобилизовало половину оперативного персонала. Хотели взять живым и по возможности неслышно.

На полке лежал уже ненужный Есенину пистолет. В городе, на какой-нибудь глухой улочке это было очень серьёзным оружием в руках людей, которые бьются за свою жизнь. Но здесь, в вагоне, Есенин не успел за него даже схватиться. Грустно, но уже всё равно. Жребий был брошен, и игра проиграна вчистую.

В вагоне распоряжается тот самый толстый «инженер из МПС», который тыкал Есенину кольтом в физиономию. По фамилии его называли Васильев. Он позволял Есенину под усиленным конвоем сходить в уборную.

Здесь же, и тоже в наручниках, сидел Эрлих с угнетённой невинностью в бегающих глазах. Господи, кому при такой дешёвой мизансцене нужен такой дешевый маскарад!

Проходя через вагон, Есенин криво улыбнулся Эрлиху. Поэт не доверял этому случайному человеку, даже считал, что на предательство со стороны «Вовы» – один шанс на сто. Вот этот шанс и выпал.

…Со всем багажом – а перечень сумок был внушительным – выехали с Московского вокзала на машинах в сторону Исаакиевской площади.

Поздно вечером во внутреннем дворе мини-ГПУ Васильев долго ковырялся ключом в наручниках поэта – никак не мог открыть их.

Руки Есенина опухли, превратились в «подушки». И он разминал кисти рук и иронизировал: «Как это вы, товарищ Васильев, при всей вашей практике, до сих пор не научились с наручниками справляться?»

…Есенин стоял совсем пришибленный – он едва соображал что-нибудь сейчас. Вокруг него плотным кольцом выстроились все 10 или 15 захвативших его чекистов, хотя между ними и свободой – многометровые кирпичные стены импровизированной тюрьмы ГПУ, переоборудованной из стародавнего строения.

Есенина провели по какой-то узкой лестнице вниз. Наверняка в подвал. Здесь тоже был лабиринт коридоров.

Двухчасовой обыск. «Одиночка». Четыре шага вперёд, четыре шага назад.

Бессонные ночи. Лязг тюремных дверей… И ожидание.

В коридорах тюрьмы собачий холод и образцовая чистота. Надзиратель шёл сзади и командовал: «Налево… Вниз… Направо…» Полы устланы половиками.

В циклопических стенах – глубокие ниши, ведущие в камеры. Это – одиночки.

Есенина ввели в кабинет следователя, и он, к своему изумлению, вновь увидел Васильева, восседавшего за огромным, будто министерским, письменным столом.

Теперь его руки не дрожали; на круглом, хорошо откормленном лице – спокойная и даже доброжелательная улыбка.

Есенин понимал, что у Васильева есть все основания быть довольным. Это он провел всю операцию, пусть несколько театрально, но втихомолку и с успехом. Это он поймал вооружённого человека. Это у него на руках, какое ни на есть, а всё же настоящее дело, а ведь не каждый день, да, пожалуй, и не каждый месяц ГПУ, даже ленинградскому, удаётся из чудовищных куч всякой провокации, «липы», халтуры, инсценировок, доносов, «произведений» и прочей трагической чепухи извлечь хотя бы одно «жемчужное зерно» настоящей контрреволюции, да ещё и вооружённой.

Лицо Васильева лоснилось, когда он приподнимался, протягивая руку Есенину, и говорил:

– Садитесь, пожалуйста, Сергей Александрович!

Есенин садится и всматривается в это лицо, как хотите, а всё-таки победителя. Васильев протягивает Есенину папиросу, и тот закуривает.

– Чаю хотите?

Через несколько минут принесли чай, настоящий чай, какого «на воле» нет, с лимоном и сахаром.

– Ну-с, Сергей Александрович, – начинает Васильев, – вы, конечно, прекрасно понимаете, что нам всё решительно уже известно. Единственно правильная для вас политика – это «карты на стол».

– Не понимаю, какие тут «карты на стол», когда все «карты» и без того в ваших руках, – ответил Есенин.

– Всё очень просто, – с ухмылкой сказал Васильев. – Помимо показаний вашего сообщника Вольфа Эрлиха у нас есть показания других и, скажем так, показания Тарасова-Родионова. Вы знаете, о чём я говорю.

Чай и папиросы уже почти совсем успокоили нервную систему Есенина. Теперь можно наблюдать за Васильевым, расшифровывать его интонации и строить какие-то планы самозащиты.