Любовная аритмия - Трауб Маша. Страница 3

Город-хамелеон, у которого было несколько вариантов написания названия, и никто не знал, какое из них официально правильное, менял и людей.

– Здесь хочется изменить жизнь, – сказала Артему любовница, когда они только приехали. – Или не менять ее никогда. Мне кажется, это твое место.

– Перестань, я, конечно, люблю экзотические места, но не до такой степени. Милое местечко, один раз побывать можно, но не более. Не мой тип отдыха.

Он вообще смутно вспоминал каждый свой приезд сюда, обещая себе, что этот раз – уж точно последний. Но так складывались обстоятельства, что он вырывал несколько дней из рабочего графика и прилетал в гости – просто, удобно и практически бесплатно.

В памяти оставались обрывки бессмысленных светских разговоров, бесконечные лестницы, холодное, всегда холодное море, неудобный лежак, ночная поездка из ресторана, когда его, как самого трезвого, посадили за руль и попросили довезти до дома. И за эту поездку, когда он затормозил перед самым обрывом, он чуть не поседел, но чувствовал себя героем – всех довез, и они просто чудом остались живы.

Откровенно говоря, он так и не поддался «очарованию» местечка, но отдавал ему должное. Очарование, пусть и искусственно, создавали люди, которые владели здесь домами. Это они придумали миф об идеальном месте на земле – прежде всего для себя – и в конце концов начали в это верить. Артем приезжал сюда, потому что ему нравилась эта компания, собирающаяся только летом здесь и никогда – в Москве. Ему хотелось узнать, как живут обитатели анклава, люди, с которыми у него не было, по большому счету, ничего общего. Они смотрели на него, «другого», а он на них.

Эта пара приезжала всегда в мае – в июне уже становилось жарко. Они жили в единственной местной гостинице, но их все считали «своими», хотя никто не знал, как их зовут. Они со всеми здоровались, но никогда ни с кем не общались. Артем не мог объяснить, почему хочет их увидеть, но старался прийти на пляж пораньше, зная, что они уходят еще до того, как самые заядлые пловцы собираются на утренний заплыв.

Они выглядели как типичные европейские старички. Он поджарый, смуглый, в модных молодежных плавках-боксерах, стоял на пирсе и делал круговые движения бедрами. Совершенно не чувствовал свой возраст. Если бы не кожа, съежившаяся, как куриная шея, – точнее не скажешь, то какие там годы…

Она же, напротив, была полноватой, с ложбинками-канавками вдоль позвоночника. И даже грудь не висела мокрыми тряпочками, а уверенно лежала на животе, чем она гордилась и всегда старалась держать спину ровно. А вот руками – и это тоже было заметно – всегда была недовольна: женщины стареют с рук, не с кистей, а с предплечий. Как-то враз, после тридцати, предплечья перестают быть тонкими, такими, что можно обхватить указательным и большим пальцами. Обвисают, раздаются, расплываются… Она всегда накидывала на плечи шелковый палантин.

Он держал ей полотенце, когда она надевала трусы от купальника. Она мазала его спину солнцезащитным кремом, растирая маленький бугорок – отложение солей – на шее. Каждое движение, каждый жест был отработан даже не годами – десятилетиями. Они двигались, как на кинопленке – в какую сторону ни перемотай, кадры не изменятся ни на одно движение. Артем даже проверял – вот она повернулась, значит, сейчас достанет полотенце, будет мазать мужа кремом только после того, как повесит плавки на скалу, не раньше. И повесит именно на этот выступ, ни на какой другой, и именно за правую часть. И полотенце она всегда складывала особым образом: тоже своеобразный ритуал – пополам и потом, загибая к середине и никогда по-другому. А он всегда крепко держал ее за руку, как маленького ребенка или так, как держатся влюбленные подростки, словно боялся потерять.

Было еще рано – младенцы, которых привозили на море и, орущих, засовывали в еще холодную воду, в этот час доедали свою кашу. Дети постарше досматривали мультики, подростки медленно просыпались и медленно вставали. А матери лихорадочно собирали пляжные сумки, стараясь ничего не забыть – купальник, плавки, игрушки, ведерки, салфетки, памперсы, жвачку, полотенце, еще одно, панамки…

Они любили это время, поскольку мамаши, с их вечно озабоченными лицами, и дети, горланящие, лезущие, ноющие, их, говоря откровенно, раздражали. Им нравилась ровная гладь моря, еще не замутненная телами и поднятым со дна песком, вода, последние утренние минуты тишины. Они, на правах старожилов, чувствовали себя здесь хозяевами, а все эти люди – так, назойливые соседи, с которыми не имеет смысла ссориться, а проще сохранять дистанцию.

– Вы давно сюда приезжаете? – спросил Артем. Ему и вправду было интересно, к тому же он считал естественным поддержать разговор, раз уж они сидели рядом.

– Давно. Когда здесь еще было пусто, – ответила женщина. – Мы сами убирали пляж, пока не появилось это… – Она кивнула в сторону бара и домов.

– Здесь никого не было. Только мы и наше место, – вступил в разговор мужчина. – За неделю не встретишь ни одного человека. И про этот пляж никто не знал.

Им было жаль, что «их» место перестало принадлежать только им, и они были не в силах искать для себя новый «необитаемый островок».

Он всегда заходил в воду с лесенки – чтобы сразу на глубину, позволял себе прыгнуть со ступеньки. Она – с берега, чтобы не замочить голову. Он плыл до камня, а она опять думала, что надо бы пристегнуть к плавкам булавку на случай, если у него сведет ногу, – возраст все-таки.

Потом они садились рядышком на шезлонги, он открывал книгу и читал вслух – она всегда забывала очки, без которых не видела буквы, и всегда их искала, роясь в сумке. Каждое утро. Ему нравилось вот так сидеть, чтобы она держала его за руку чуть выше локтя, слегка сжимая. Потом она шла домой, а он «выходил в море» – молодежная бандана, рубашка, спасательный жилет. Его лодка была самой маленькой в этой бухте, но он ее обожал.

– Поаккуратнее там, – просила она.

– А можно мне с вами? – как-то, не выдержав, попросился Артем.

Мужчина кивнул.

Они плавали полчаса, и за это время мужчина не проронил ни слова. Женщина стояла на пирсе и смотрела на них, не двигаясь.

– Надо возвращаться, – сказал он, поворачивая руль. – Мне жену пора завтраком кормить.

Артем кивнул.

Даже это совместное плавание не разрушило стену, которую они, эти два старика, построили между собой и всем остальным миром.

– Устал? – кинулась к мужчине жена, когда они вместе с Артемом затащили лодку на берег.

– Немного, – ответил он, хотя плавал меньше обычного.

– Пойдем домой, – ласково сказала она и протянула ему ладонь.

Больше Артем не делал попыток нарушить их уединение и даже перестал приходить рано на пляж, замечая, что они невольно напрягаются, когда его видят.

Мужчина далеко не уплывал и возвращался с уловом – угрем, парой рыбешек, в особенные дни – осьминогом. Она всплескивала руками и восхищалась. И ему это нравилось. Он ощущал себя добытчиком, мужчиной, который принес пропитание.

Он «уходил в море», а она шла по ступенькам домой. К морю тянулись соседи – те самые мамы с детьми. Дети роняли ведерки, панамки и недоеденное печенье. Она подбирала, звала детей. Дети, как правило, не благодарили, принимали как должное, хватали и неслись вперед. Иногда она не выдерживала.

– Надо говорить «спасибо», – говорила она детям.

Те кивали и спешили сбежать.

– Ваши дети не говорят «спасибо», – сообщала она идущей следом замученной уже с утра матери.

– Я им скажу, спасибо, извините, – отвечала мать и уносилась следом за своими дурно воспитанными детьми. В тот момент ей совершенно было за них не совестно, а было страшно, что они на бегу свалятся с горы и расшибут себе голову.

Иногда эти дети просто выводили из себя женщину.

– Вы слишком громко говорите, это неприлично, вы мешаете остальным, – делала она замечание.

Дети замолкали, но уже в следующую минуту начинали визжать, увидев раковину или медузу.