Игра Джералда - Кинг Стивен. Страница 18

Мы говорим не об этом, я сказала!

Джесси лежала на покрывале, ее мышцы под холодной кожей напряглись, ее отчаянное положение и смерть мужа были позабыты по крайней мере, на время — перед лицом новой угрозы. Она чувствовала Рут, или ту свою часть, которая говорила как Рут, размышляющую о том, стоит ли продолжать разговор на эту тему. Когда она решила, что нет (по крайней мере, не напрямую), и Джесси, и Хорошая Женушка Барлингейм испустили вздох облегчения.

Хорошо… поговорим вместо этого о Норе, сказала Рут. Норе, твоем враче? Норе, твоем советнике? О той, к кому ты стала ходить rncd`, когда бросила рисовать, поскольку стала пугаться некоторых своих работ? Тогда, когда, по случайности или нет, сексуальный интерес Джеральда к тебе начал угасать, и ты стала нюхать воротники его рубашек в поисках запаха духов? Ты помнишь Нору, да?

Нора Каллигэн была сующей не в свое дело нос сукой! огрызнулась Хорошая Женушка.

— Нет, — пробормотала Джесси. — У нее были добрые намерения, я не сомневаюсь в этом ни на минуту, она просто всегда хотела идти на один шаг впереди. Спрашивала на один вопрос больше.

Ты говорила, что она тебе нравилась. Разве я не слышала этого?

— Я хочу прекратить думать, — сказала Джесси. Ее голос был дрожащим и неуверенным. — Особенно я хочу перестать слышать голоса и отвечать им. Это глупость.

Тебе лучше послушать, мрачно произнесла Рут, потому что ты не сможешь убежать от этого так, как ты убежала от Норы… так, как ты убежала от меня, кстати.

Я никогда не убегала от тебя, Рут! Возмущенно, отрицательно и не слишком убедительно. Конечно, она поступила именно так. Просто-напросто упаковала свои сумки и уехала из модной, но веселой спальни, которую она делила вместе с Рут. Она сделала это не потому, что Рут стала задавать слишком много вопросов вопросов о детстве Джесси, вопросов о Лак Скор Лейк, вопросов о том, что произошло там летом, когда у Джесси начались менструации. Нет, из-за этого так поступить мог только плохой друг. Джесси уехала не потому, что Рут начала задавать вопросы, а потому, что не перестала, когда Джесси ее об этом попросила. Таким образом, с точки зрения Джесси, плохой подругой была именно Рут. Рут видела линии, которые Джесси нарисовала в пыли… и все равно, намеренно наступила на них. Как поступила годы спустя и Нора Каллигэн.

Кроме того, мысль об уходе в нынешних обстоятельствах звучала нелепо, не так ли? В конце концов, она же была прикована к кровати.

Не оскорбляй мой интеллект! — сказала Рут. Твое сознание не приковано к кровати, и мы обе об этом знаем. Ты сможешь убежать, если захочешь, но мой совет — мой настоятельный совет — не делай этого, потому что я — единственный твой шанс. Если ты будешь здесь лежать и думать, что тебе просто снится сон, то так и удерешь в наручниках. Ты этого хочешь? Это твоя награда за то, что ты всю жизнь провела в наручниках, с тех самых…

— Я не хочу думать об этом! — прокричала Джесси пустой комнате.

Некоторое время Рут молчала, но прежде, чем Джесси предприняла что-либо кроме надежды, что она ушла, Рут вернулась… вернулась внутрь ее, терзая, словно щенок тряпку.

Давай, Джесс… тебе, возможно, больше нравится думать, что ты сошла с ума, чем выкапываться из этой старой могилы, но на самом деле ты в полном порядке, ты сама это знаешь. Я это ты, Хорошая Женушка тоже ты, мы все — ты. Я хорошо представляю себе, что случилось в Лак Скор в тот день, когда все твои родственники уехали, и то, что мне по-настоящему интересно, не связано с теми событиями. Действительно интересно мне вот что: что за часть тебя та, о которой я не знаю — захотела поехать сюда с Джеральдом вчера? Я опрашиваю потому, что для меня это кажется не лояльностью, а глупостью.

По щекам Джесси снова покатились слезы, но она не знала плачет ли она из-за возможности — наконец-то высказанной напрямую умереть здесь или потому, что за последние четыре года она впервые вспомнила о том другом летнем домике, в Лак Скор Лейк, и о rnl, что случилось там в день солнечного затмения.

Некогда она почти разболтала этот секрет в женской компании… это было в начале семидесятых и, естественно, инициатором той вечеринки была ее подружка по комнате. Джесси пришла на нее по своей воле, однако; она казалась ей достаточно безопасной, еще одним ярким карнавалом, которыми были полны дни ее обучения в колледже. Для Джесси первые два года обучения в колледже — особенно с таким наставникам, как Рут Нери, которая таскала ее по разным скачкам, выставкам и играм — были сплошным праздником, временем, когда бесстрашие казалось обычным, а достижения неизбежными. Это были дни, когда интерьер любой студенческой комнаты не был полным без портрета Петера Макса, а если вы устали от Битлз — чего никогда не случалось — то могли тащиться от Хот Тьюн или МС5. Все это было слишком ярко, чтобы быть реальности, словно предметы в глазах больного лихорадкой, когда болезнь еще не угрожает жизни. Короче, эти два года были словно взрыв.

Взрыв закончился после первой встречи группы женского самосознания. Там Джесси открыла страшно серый мир, который, казалось, одновременно предсказывал ее взрослое будущее и нашептывал мрачные заживо погребенные секреты ее детства. В гостиной коттеджа, примыкающего к Неувортской Межвероисповедальной Часовне, расположились, некоторые на старой софе, некоторые спрятавшись в тени, отбрасываемой спинками огромных церковных стульев, а большинство просто на полу, разместившись грубым подобием круга, человек двадцать женщин в возрасте от восемнадцати до примерно сорока лет. В начале собрания они взялись за руки и некоторое время сидели в тишине. Когда минута молчания закончилась, на Джесси обрушилась лавина рассказов об изнасилованиях, кровосмешениях, физических издевательств. Даже, если она доживет до ста лет, то все равно никогда не забудет симпатичную блондинку, которая стянула с себя свитер, чтобы показать шрамы от сигаретных окурков на нижней части грудей.

Вот тогда для Джесси Магот и закончился карнавал. Закончился? Нет, это не совсем верно. Это все походило на то, что на мгновение ей позволили заглянуть за его кулисы; позволили увидеть серые и пустые осенние поля, которые и были правдой: ничего, кроме пустых сигаретных пачек, использованных презервативов и нескольких разбитых, дешевых призов, ждущих, когда их либо сдует ветром, либо заметет снегом. Джесси увидела молчаливый, глупый, стерильный мир за тонким слоем заплатанной парусины, являющейся единственной загородкой, отделяющей его от яркости ярмарки, топота разносчиков и мерцающего очарования каруселей, и он испугал ее. Мысль о том, что впереди лежит только это, только это и больше ничего, была ужасной, а мысль о том, что то же самое лежит и позади, неумело спрятанное под таким же заплатанным брезентом ее собственной отредактированной памяти была просто обескураживающа.

После демонстрации грудей, симпатичная блондинка снова надела свитер и объяснила, что ничего не рассказала своим родителям о том, что сделали с ней друзья ее брата в один из уикэндов, когда ее родители уехали в Монреаль, потому что в этом случае ей пришлось бы рассказать о том, что с ней проделывал брат на протяжении последнего года, этому они ни за что не поверили бы.

Голос блондинки был так же спокоен, как и ее лицо, а тон идеально рационален. Когда она закончила, то наступила гнетущая пауза, во время которой Джесси почувствовала, как что-то рвется у нее изнутри и услышала сотни призрачных голосов, в которых звучала смесь надежды и ужаса, а затем заговорила Рут.

— Почему они бы тебе не поверили? — опросила она. — Боже мой, nmh же жгли тебя горящими сигаретами! Ты же могла предъявить ожоги в качестве доказательства! Почему они бы тебе не поверили? Они тебя не любили?

Да, подумала Джесси. Да, они любили ее. Но…

— Да, — ответила блондинка. — Они любили меня. Они до сих пор любят. Но они идолизировали моего брата Барри.

Сидя рядом с Рут, прикрыв лицо дрожащей рукой, Джесси прошептала:

— Кроме того, это бы убило ее.