Игра Джералда - Кинг Стивен. Страница 30

Мне нужно проснуться, подумала она, я умру со стыда, если не проснусь.

Но она не проснулась, по крайней мере не проснулась прямо сейчас. Подняв глаза вверх, она обнаружила, что понимающая, чуточку презрительная улыбка Джеральда превратилась в широкую кровоточащую зияющую рану. Внезапно из отверстия, разверзшегося между его зубами, наружу высунулась густо измазанная в крови морда бродячего пса. Пес тоже улыбался и следующая голова, высунувшаяся наружу из пасти пса словно бы в непристойном акте рождения, уже принадлежала ее отцу. Отцовские глаза, поверх его ухмыляющегося рта, всегда такие ярко-голубые, на этот раз были серыми и поблекшими, запавшими и измученными. Она поняла, что видит перед собой глаза Оливии, а еще через миг поняла и еще кое-что, кое-что другое: она поняла, что слышит знакомый с давних пор глухой запах минеральных солей озерной воды, совсем нетревожный и обыкновенный, но вместе с тем вселяющий ужас, доносящийся отовсюду.

Я слишком сильно люблю ее, говорят мне иногда друзья, запела голова ее отца из пасти собаки, высовывающейся изо рта ее мужа, Но верю я, но верю я, что только такой любовь и должна быть, должна…

Отбросив крокетный молоток в сторону, она сорвалась с места и бросилась бежать, пронзительно вскрикивая. Но не успела она миновать ужасное и отвратительное существо, о нескольких угнездившихся одна в другой головах, как рука Джеральда ловко накинула и защелкнула на ее запястье наручники.

Попалась! — торжествующе крикнул он. — Попалась, моя гордая красавица!

День становился все темнее и темнее, но очевидно момент полного затемнения еще не наступил — так она думала поначалу. Но потом она поняла, что вероятнее всего она просто теряет сознание. Эта мысль доставила ей глубочайшее облегчение и она возблагодарила судьбу.

Только не будь дурой, Джесс — во сне невозможно потерять сознание.

Но она упорно продолжала верить в то, что с ней происходит именно это, что бы это ни было, обморок или еще более глубокое прибежище сна, темная пещера, к которой она бросилась, спасаясь от беды, подобно выжившей в страшном катаклизме. Да и какое это имело значение, если ей наконец все-таки удалось избавиться от сна, причинившего ей гораздо большую муку и вред, чем даже ее отец в тот знаменательный день на террасе, что ей в конце концов все-таки удалось вырваться из его когтей, от чего чувство глубокой благодарности казалось естественной и прекрасной реакцией на то, что происходило с ней.

Ей почти уже удалось добраться до спасительного мрачного убежища в пещере глубинного сна, когда туда грубо ворвались резкие хриплые звуки: скрежещущие и уродливые, подобные спазматическому громогласному кашлю. Она попыталась спастись и укрыться от этих страшных звуков, но поняла, что неспособна этого сделать. Звуки врезались в ее сознание подобно рыболовному крючку, подцепившему ее-рыбу за нежный рот и стремительно потянувшему вверх, к просторному, но хрупкому серебристому небосводу, разделяющему мир сна и бодрствования.

Глава двенадцатая

Бывший Принц, некогда гордость и радость юной Катарины Сатлин, вот уже в течение десяти минут сидел на кухне летнего домика, отдыхая после своего последнего набега в спальню. Он сидел подняв вверх морду и широко раскрыв немигающие глаза. Opnqsyeqrbnb`b последние несколько месяцев на весьма скудных харчах, сегодня он отлично наелся, устроив себе роскошную трапезу, и после обильной еды он чувствовал в теле тяжесть и его клонило в сон. Но всего несколько минут назад его сонливость исчезла совершенно бесследно. На смену приятному чувству пришла тревога, непомерно разрастающаяся в нем с каждой минутой. Пара-тройка сторожевых тростинок, расставленных там, где в мистическом переплетении соединялись собачьи чувства и интуиция, в этой неразгаданной зоне, внезапно едва слышно предупредительно хрустнули. В соседней комнате продолжала стонать сука-хозяйка, время от времени издавая звуки речи, но не это было источником тревоги для псины; отнюдь не это заставило ее напряженно усесться на задние лапы в тот самый миг, когда она уже мирно отходила ко сну, приятно задремывая, и не потому она тревожно подняла и насторожила целое ухо и подняла вверх брыли и вытянула вперед морду, так что оскалились кончики клыков.

Виной тому было нечто другое… нечто, что шло в разрез с устройством вещей… нечто ужасно и невероятно опасное.

В тот самый миг, когда сон Джесси достиг своей кульминационной развязки и она по крутой спирали начала опускаться во тьму, не в силах долее выносить непрекращающиеся приливы нервного трепета, собака внезапно вскочила на лапы. Круто повернувшись, она толкнула мордой неплотно прикрытую заднюю дверь и выскочила в полную ветром темноту. Как только пес очутился на улице, в ноздри ему ударил жуткий неопознаваемый запах. В нем таилась опасность… и в этом не было никакого сомнения.

Пес бросился бежать к лесу со всей прытью, которую мог себе позволить из-за раздувшегося, перегруженного мясом брюха. Раз оказавшись в безопасном укрытии кустов на опушке, он повернулся и с той же примерно скоростью побежал обратно к дому, из которого только что выскочил, но потом все-таки остановился. Все чувства и сознание собаки говорило ей о том, что нужно уносить от дома лапы, но остальные, не менее настойчивые звоночки напоминали ей о том, что в жилище людей осталось лежать превосходное изобильное лакомство, которое просто непозволительно, невозможно бросить вот так просто.

В конце концов, укрывшись понадежней в кустах, где тени луны наложили на ее тонкую и воспитанную морду сетку своей ветвистой кустарниковой идеографической письменности, псина принялась гавкать от безысходной тоски, и ее лай как раз и был теми резкими, неприятно скребущими звуками, вернувшими Джесси обратно к миру бодрствования.

Глава тринадцатая

В течение летних отпусков на озерах в начале шестидесятых, в то время когда малыш Вилли был способен разве что еще только плескаться на мельчинке с парой оранжевых надувных нарукавников под мышками, Мэдди и Джесси, во все времена отличные подруги, несмотря на разницу в возрасте, частенько отправлялись купаться на Нейдермейер. Нейдермейер назывался плавучий понтон, оборудованный вышкой для прыжков в воду и именно там, купаясь на приволье, Джесси выработала свой стиль, который через некоторое время дал ей возможность взять первый приз в соревнованиях по плаванию среди старшеклассников, а потом и в сборной штата в 1971-м. То, что запомнилось ей более всего (во-вторых, потому что во-первых ей навсегда врезалось в память стремительный полет-пике сквозь горячий летний воздух к ждущему внизу блеску голубой воды), был ledkemm{i подъем к поверхности, сквозь чередующиеся слои холода и тепла.

Теперь, возвращаясь из своего кошмара, она испытывала примерно то же самое.

Поначалу ощущение напоминало ей черное ревущее пребывание внутри грозовой тучи. Сильно толкнувшись, она прорвалась сквозь клокочущую тьму, не отдавая себе ни малейшего отчета о том, что это было такое и кто такая она сама или в каком времени она пребывает, не говоря уж о том где находится ее реальное тело. Следующим был теплый и спокойный слой: она оказалась во власти самого страшного кошмара, известного со дня сотворения мира (по крайней мере, ее собственного мира), но это был именно кошмар и не более того и теперь он закончился и ушел. Приближаясь к поверхности мира, она вошла в другой холодный слой: сутью которого была внезапно возникшая мысль о том, что действительность, ожидающая впереди, ужасами своими не уступает только что виденному кошмару. А может быть и превосходит его.

Что это может быть? — спросила она себя. Что может быть хуже того, что я только что увидела и испытала?

Она отказывалась думать об этом. Ответ находился за пределами ее восприятия и если бы вдруг паче чаяния ей удалось бы разобраться в чем дело, то скорее всего, кувыркнувшись, она решительно направилась бы обратно в глубину. Сделать так, означало бы наверняка утонуть — а утонуть, сравнительно с возможностью со всего маху врезаться на своем Харлее в кирпичную стену или спикировать вниз на асфальт с карниза небоскреба или с натянутого между вершинами двух соседних многоэтажных отелей троса было благость, но самое отвратительное и страшное в этом было погрузиться в придонные слои запаха озерных минералов, одновременно напоминающим запах устриц и меди и допустить этого было нельзя. Вот почему Джесси продолжала грести руками, убеждая себя, что беспокоиться о том, что ожидает ее наверху можно будут тогда, когда ее голова действительно окажется на поверхности.