Жаркая осень в Акадии - Харников Александр Петрович. Страница 10

– Не знал, – и я посмотрел на человека, прозванного Акадским Иудой, с несколько большим интересом. – Расскажите.

– Так вот. Седьмого числа в городок пришли корабли из Квебека. Прибыли какие-то вооружённые люди – около десятка людей, именующих себя русскими, и около двух рот то ли шотландцев, то ли ирландцев. А ещё какие-то индейцы.

– Русские, говоришь… – Я вспомнил, что именно про русских рассказывали после разгрома при какой-то Мононгахеле, недалеко от форта Дюкень. – Интересно, но их всего десяток?

– Или чуть больше – впрочем, как минимум парочка новоприбывших, вероятно, англичане. По крайней мере, русские общаются с ними именно на этом языке.

– Проклятые предатели, – вырвалось у меня. Пишон скривился, что меня, конечно, обрадовало, но вслух я лишь сказал:

– Я не про вас, я про них. Ну если этих всего, скажем даже, дюжина, плюс какие-то там шотландцы, то почему это должно меня заинтересовать?

– Потому, что первым делом они, во-первых, занялись устройством всех местных, особенно беженцев из Акадии.

– Ну и зачем им это? Всё равно мы рано или поздно заберём себе и остров Святого Иоанна, и Королевский остров.

– Вы совершенно правы, мсье ле колонель. Но есть и во-вторых. Русские объявили о приёме всех желающих – и французов, и индейцев – в некое новообразованное ополчение. Причём ходят слухи, что целью его является, ни много ни мало, освобождение то ли перешейка Шиньекто, то ли всей Акадии.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся я. – Сколько их, ты сказал? Не более дюжины? Плюс какое-то количество сброда то ли из Шотландии, то ли из Ирландии? Ну-ну.

– Но русские же помогли французам разгромить Брэддока у Мононгахелы, – осторожно заметил Иуда. – По крайней мере, об этом только и говорят в форте в последнее время.

– Так вот. Человек, которого лягушатники отпустили, рассказал, что этих русских было не менее роты, наверное, даже больше. Впрочем, Брэддок, упокой, Господи, его душу, совершил одну большую ошибку – он слишком полагался на колониалов.

– Но, мсье, у вас здесь менее трехсот солдат регулярной армии и свыше двух тысяч новоанглийского ополчения… И вы, тем не менее, победили при Босежуре – после чего форт Гаспаро сдался, а форт Менагуэш сожгли сами французы, когда поняли, что против вас у них нет шансов. И это несмотря на то, что почти вся ваша армия состоит из, как вы выразились, колониалов.

– Поговори тут ещё у меня. Сколько у тебя людей в Порт-ля-Жуа?

– Двое, мсье. Один из них записался в это ополчение, чтобы держать меня – нас – в курсе. Вторая… как бы это получше объяснить… представитель определённой профессии, и именно от неё я получаю самую ценную информацию. Есть и третий – он траппер, то появляется в Порт-ля-Жуа, то исчезает, но он – мой связной.

– Понятно. Ну что ж, Пишон, работай дальше. И держи меня в курсе.

Иуда вышел, а я подумал: «Как бы то ни было, бояться, как мне кажется, нечего. Разве что подойдут дополнительные силы и, в частности, основные силы русских – но это произойдёт нескоро. Так что до весеннего таяния льдов ничего не произойдёт».

15 сентября 1755 года. Восточная Акадия.

Жан Прюдомм, бывший рыбак, а ныне «лесной бегун»

С холма, именуемого горой Гаспаро, было хорошо видно пожарище на месте одноимённого села, ещё недавно славившегося разноцветными домами и церковью Святого Николя, покровителя рыбаков, чья стройная, как свечка, колокольня, окрашенная в синий цвет, казалось бы, тянулась к небу. Не горела лишь новая рыбацкая слобода по ту сторону речки Гаспаро – до неё отряд англичан-колониалов пока ещё не добрался. Но я знал, что пройдет два-три часа, и дом, который я построил своими руками – вон он, на берегу реки, покрашенный дорогой красной краской, – вспыхнет, как свечка, а затем рухнет и превратится в груду головёшек. Видите, с другой стороны реки догорает длинное здание коптильни, одно из немногих, построенных из кирпича, а рядом с ним искрится то, что ещё полчаса назад было родительским домом.

Родился я в этом доме двадцать один год назад, в семье коптильщика Анри Прюдомма. Прюдоммов в нашем селении было много – кто выращивал пшеницу и ячмень, как мой кузен Мартен, кто, как другой мой кузен, Франсуа, возделывал виноградники – вон на тех террасах, с таким трудом когда-то врезанных в склон горы всей роднёй. А мой старший брат, Андре, унаследовал семейную коптильню на берегу реки Гаспаро. Мы же с покойным Анри, моим младшим братом, названным в честь отца, ловили рыбу гаспаро, которую поставляли старшему брату. Надо сказать, что жили мы весьма неплохо – Андре был прижимистым с кем угодно, но не с братьями и не с роднёй, и, кроме того, покупал рыбу у других только тогда, когда того, что поставляли мы, не хватало.

Осенью позапрошлого года мы с Анри пошли в залив – гаспаро приходит в реку лишь весной, а в остальное время года рыбачить приходилось в море. Время от времени мы видели английские корабли – они нас не трогали, а мы их хоть не слишком любили, но ничего поделать не могли. И когда мы заметили английский фрегат, двигающийся по направлению к нам, мы подняли паруса, дабы уйти с его пути. Неожиданно на борту его расцвёл цветок выстрела, ядро разбило наш ялик – и убило Анри. Меня же выловили англичане, но это было лишь началом моей эпопеи. Несколько дней подряд меня били, вопрошая, кого мы поджидали в заливе и какие сведения мы должны были передать людям «папистского священника Ле Лутра». Мои заверения в том, что мы всего лишь мирные рыбаки, их не интересовали. В конце концов мне объявили, что меня наутро повесят на рее, и оставили на палубе, привязав к мачте. Часового ко мне не приставили – мол, этот не убежит.

Разбудил меня ночной холод – в наших краях сентябрьские дни бывают тёплыми, но ночью нередко становится весьма прохладно. Не знаю уж, каким образом я смог распутать узел и на четвереньках добраться до борта. Помню ещё, что я вывалился через планширь и бултыхнулся в море.

Очнулся я абсолютно голым – я лежал у примитивного очага, в котором весело пылали дрова, а меня чем-то растирала весьма миловидная молодая индианка. А рядом сидел светловолосый бородатый крепыш лет, наверное, тридцати. Увидев, что я открыл глаза, он произнёс с акцентом уроженца Бретани:

– Слава богу! А мы уже почти потеряли надежду…

– Где я?

– У друзей. Это, конечно, если англичане для вас – враги.

– Теперь – да.

Белый заговорил с индианкой на их языке. Меня поразило, сколь мелодичен был её голос, да и сама она была достаточно красива, хоть и непривычной для нас красотой. Через две минуты белый сказал мне:

– Как вы себя чувствуете?

– Слабовато, но говорить могу.

– Хорошо. Нагусет, – он показал глазами на индианку, – говорит, что вам необходимо поесть. Она приготовила бульон из оленины. А после обеда вы нам расскажете, кто вы и как вы оказались в море.

Выслушав мой рассказ, Жан-Батист – так, оказывается, звали белого – вздохнул и сказал:

– У англичан, судя по всему, была информация, что ночью в заливе должна была состояться встреча. И то, что они приняли вас за нас, спасло нам жизнь. Так что мы в долгу перед вами и перед вашим покойным братом. Но что хотите теперь делать вы?

– Вернуться в Гаспаро, наверное…

– Вы говорили англичанам, как вас зовут?

– Говорил…

Жан-Батист покачал головой:

– Жаль. Ну что ж, давайте сделаем так. Я отправлю в Гаспаро весточку, что вы живы, – и узнаю, что там происходит.

– Не могли бы вы доставить письмо моей невесте, Анн-Мари Тибодо?

– Можете послать ей то, что хотите сказать, на словах.

Вскоре мне принесли весьма неутешительные новости. Мой дом и всё, что мне принадлежало, конфисковали прибывшие накануне английские чиновники. За мою голову была объявлена награда – согласно Жану-Батисту (связного я не видел), «за живого или мёртвого». А от невесты мне всё-таки принесли письмо: