Неженка (СИ) - "Ann Lee". Страница 28

— Слушай, ну у мужиков тоже бывает снижение активности…

— У моего мужика, никогда не бывает снижение активности, — возразила Алле Мария, излишне громко, так, что на нас заозирались с соседних столиков.

Она допила оставшиеся полбокала, и икнула.

— Он хочет всегда и везде, — добавила она уже тише, — а теперь, даже не смотрит в мою сторону, и ночует постоянно у матери. Постоянно. Мы не видимся практически. А сегодня прилетел с утра, говорит надо поговорить, я даже побыстрее из дома смоталась, чтобы как можно дольше оттянуть этот разговор. Боже, какая я дура. Я так люблю его. А он бросит меня. Бросит.

У Марии на глаза навернулись слёзы, и Алочка бросилась её утешать. Мне тоже было жаль девушку. Маша утерла глаза, и налила себе ещё вина.

— Маш, ну ты хоть поешь, ведь только пьёшь, — укорила её Алла.

— Пусть, зато мне не так больно будет, когда он бросит меня, — всхлипнула она.

— Когда он придёт? — спросила Алочка.

— Да вот сейчас должен подойти, — и она резко поставила на столик бокал, задев свою вилку, и она упала под стол.

— Я подниму, — и я нырнула под стол, шаря под длинной скатертью рукой, потом и вовсе присела на корточки.

— Блядь, Маш, я тебе сказал, что поговорить надо, а ты с собой целый бабский батальон привела! — услышала я до боли знакомый голос. — Привет Ал!

— Привет, Матвей! — холодно поздоровалась Алла.

А я, медленно поднялась из под стола, сжимая в руке вилку. Мозг ещё пытался найти рациональные причины происходящему, но здравый смысл, штука не оспаривая. И факт оставался фактом. Пусть и сердце моё перестало биться, болезненно сжавшись. Я смотрела в светлые, до боли родные глаза, и словно потихоньку умирала. Клетка за клеткой наступало отмирание. Даже боли не было, была пустота. Там где сердце, пустота. Словно меня выжали, и вытряхнули все чувства. Я как в наркотическом дурмане, шарю взглядом по его лицу, по цепляющим его чужим женским рукам, что тянут его к себе. Он молчит. Да мне и не нужны его слова. Ничего мне теперь не нужно.

Алочка озадаченно переводит взгляд с меня на него. Мария зовет его. А он молчит. И я молчу. Кладу на стол вилку, разворачиваюсь на каблуках и бегу к выходу.

— Люба, подожди! — Матвей бежит за мной.

Я запрыгиваю в машину, и выворачиваю с парковки, выжимаю газ. Втискиваюсь в поток машин, и несусь, лавируя между ними.

Куда?

Не знаю. Просто подальше от всего этого бреда. Замечаю позади, его большую, черную машину. И это подстёгивает меня вжать педаль газа сильнее. Не хочу, чтобы догнал. Пусть отстанет.

Почему так плохо видно?

Провожу по лицу, и понимаю что это слёзы, и моментально срываюсь в истерику. Плачу навзрыд, растирая по щекам слёзы вперемешку с тушью. Обида разъедает всю сущность. Давит, жжёт, отъедает куски плоти. Не могу поверить, и в тоже время, прокручиваю последнюю сцену перед глазами. Вспоминаю слова Марии. А потом ещё и фото в альбоме его матери. Ведь он развлечение себе искал под новый год, в отсутствие подруги. Вот и нашел. Какая я дура. Мне же столько лет, а я…

Я всхлипываю. Даже не знаю, где я нахожусь. Лечу вперед. Он за мной, не отстаёт.

Я отвлекаюсь, и не замечаю очередную машину, резко затормозившую передо мной. Вжимаю педаль тормоза, и мир вокруг начинает кружиться. Меня заносит. Визг тормозов. Меня неотвратимо куда-то несёт. Я пытаюсь справиться с управлением, но не могу. Сильный толчок, и подушки безопасности вышибают воздух из лёгких.

Темнота.

— Люба! Люба! — зовёт кто-то.

Зачем? Так хорошо в этой уютной темноте. Дышать, правда, трудно. Ну и ладно.

— Люба, очнись, — до боли знакомый, низкий голос.

Разлепляю глаза. На меня с тревогой смотрит Матвей, держит меня на руках. Вокруг столпотворение. Все гомонят.

— Жива! Жива! — слышаться чужие голоса.

— Ненавижу тебя! — еле ворочаю губами, во рту вкус крови. Пытаюсь оттолкнуть его, но тут, же кривлюсь от боли.

— Да я и сам себя ненавижу, Неженка, — сдавленно говорит он.

— Вот и прекрасно, — выдыхаю я, и опять проваливаюсь во тьму. Там спокойней.

9

Матвей сходил с ума. Сперва от дикого страха за Неженку, когда она умчалась на машине, прекрасно понимая, что в её состоянии, не очень умно устраивать гонки.

Потом чуть сердце не остановилось, когда её машину мотало по скользкой дороге.

Мгновения, когда он бежал к ней, словно растянулись в года. А самое страшное, когда он с испугу не смог нащупать её пульс.

Проклянул всё.

Себя, Машку, саму Любу.

Молился, за те пять секунд, что пришло осознание, что она жива, и относительно не пострадала, он молился, впервые в жизни просил Бога о ней! Держал в своих руках, холодея всем телом, и молился.

Всё слилось в какую-то сплошную срань. Как такое могло случиться? Такой подставы от судьбы он не ожидал. И положа руку на сердце, Холод не собирался рассказывать Любе про Машку никогда. Не потому что он отъявленный лжец, хотя не без этого. Он просто знал, Люба не простит. Она уйдёт и оставит его. А ему так понравилось рядом с ней, словно сердце оттаяло. Он и не знал раньше, что так бывает. Столько лет, словно во тьме. И теперь вкусив этой теплоты, и света, он не мог отпустить её. Не мог.

Как бы он жил без неё?

Никак. Не жил.

Держал в своих руках, не замечая, толпы рядом, не замечая сирен скорой, никого и ничего. В голове билась только одна мысль «Если жива, то всё поправимо». Да ненавидит. Но ненавидит, потому что любит. Он очень надеялся, что ещё любит.

Как в бреду, видел врачей скорой, что её забирали. Порывался с ней. Его остановили. Слава Богу, хватило ума, узнать куда везут. Поехал следом. Потом было долго ожидание. Он сидел на лавке в больничном коридоре и смотрел в одну точку. Рядом сновали люди, галдели. А Холод, словно в кромешной тишине сидел. Перед взором глаза зелёные, болью налитые. Блядь, да если она его простит, он больше никогда не причинит ей боли. Никогда. Главное чтобы простила. Выслушала. Поняла. Услышала.

В кармане беспрестанно вибрировал телефон. Звонила Машка. Матвей бы уже швырнул бы его, и разбил на хрен, если бы не связь с матерью. Приходилось терпеть навязчивость бывшей, хотя это его мало сейчас волновало, особенно когда появился врач.

— Ну как она? — спросил он севшим голосом.

— А вы кто? Муж?

— Муж, — соврал Матвей, понимая, что так получить информацию легче.

Высокий молодой врач, с подозрением посмотрел на Матвея, но видимо не нашел в его искажённом переживанием лице ничего опасного, вздохнул.

— Сотрясение, небольшое, — начал он, — и трещина в правом нижнем ребре, а так состояние удовлетворительное.

Матвей выдохнул.

— Можно её увидеть?

— Можно, но не в таком виде. Найдите бахилы, и халат. И вот ещё, привезите из дома, документы, сменную одежду и предметы обихода, в общем, всё чтобы пациентке было удобно.

— Может лекарства, какие?

— Нет, всё есть, — покачал головой врач, и вдруг, протянул руку, и похлопал Матвея по плечу, — да не переживайте так, всё будет нормально, поправится ваша жена, — и улыбнулся, пошел обратно.

Матвей посмотрел ему в след.

Жена.

Попробовал это слово сперва мысленно. Потом произнёс вслух. А что из Любы выйдет ахуенная жена. Лучшая. И он вдруг осознал, что очень хочет, чтобы так и было. Вот только вначале предстояло ещё Любу об этом спросить.

Матвей метнулся вниз, купил в аптеке бахилы и халат, разделся в раздевалке, и полетел опять в травматологическое, на третий этаж.

Он заглянул в палату. Она была одна, занимала одну и четырёх коек. Лежала, прикрыв глаза. В какой-то нелепой больничной сорочке, что виднелась из под одеяла. Холодный свет, что проникал через окно, делал кожу Любы ещё более бледной, оттеняя темные разметавшиеся волосы, и длинные ресницы. На тумбочке рядом лежали её вещи, телефон, иногда вибрировал, иногда высвечивал сообщения на экране.

Матвей стоял на пороге, не в силах пошевелиться, придавленный виной.