Аббатиса - Грофф Лорен. Страница 31

Добрая сестра Руфь предлагает поместить Авис в мизерикорд, до самых родов кормить ее досыта и поить молоком.

Но в мизерикорде холод и сквозняки. Я могу поселить ее в лазарет к слабоумным монахиням, говорит Нест. Это будет наказание, но не пытка. От волнения Нест задирает плечи к самым ушам. Беатрикс сжимает ее руку, и Нест, опомнившись, опускает плечи.

Года вспыхивает, отвечает, что девицу надо строго покарать в назидание остальным, ее надо высечь кнутом по голой спине, чтобы все монахини по очереди ударили ее один раз. Пусть Авис своею шкурой расплатится за грех: разве это такое уж страшное наказание?

Но канторесса Схоластика возражает хрустальным голосом: нельзя бить кнутом беременную девицу. Это жестоко. Она родит мертвого ребенка, а то и вовсе гоблина или дурня.

Хорошо, отвечает Года, тогда ясеневым прутом отхлестать ее по ладоням и коленкам. Это не менее больно. Правила существуют не просто так.

Сходятся на двадцати ударах прутом по ладоням и коленкам, и чтобы до родов девицу держать в лазарете. Если родится девочка и выживет, станет облаткой. Если не девочка, ребенка отдадут на воспитание кому-нибудь из вилланок, а как подрастет, отошлют его из обители. Если Авис выживет, ее родителям сообщат, что она убежала, но в выражениях осторожных, чтобы не заподозрили подвоха, а Авис отправят в служанки в дом одной из благотворительниц, преданных обители, ибо в другой обители такой грешнице не место, а отлучить девицу от церкви и прогнать ее прочь без гроша в кармане значит обречь ее на короткую страшную жизнь в нищете или, что вероятнее, в блуде.

С этими словами по келье пробегает трепет.

Ждать осталось недолго, нежным валлийским голосом произносит Нест. Бедная девочка на удивление ловко скрывала свое положение. Чудо, что обо всем стало известно только сейчас. Нест бледна и измучена, но все так же прелестна.

Авис кипела от гнева, пока обсуждали ее судьбу: она визжит пронзительно и ужасно, не в силах вымолвить ни слова.

Хватит, говорит Нест, совет был к тебе милосерден, и если не замолчишь, мы можем и передумать. Она выпроваживает девицу из кельи, ведет ее в мизерикорд дожидаться порки.

Вскоре монахини видят в окно, как в лазарет отправляют новициаток: в белых уборах они похожи на овечек. Выходит Беатрикс и с нескрываемым облегчением качает головой: никого не попортили, кроме Авис. Из лазарета, шатаясь, выходят бледные новициатки, Мари собирает всех монахинь обители в трапезной и произносит короткую речь.

Потом выходит в промозглый ноябрьский вечер, в клуатр выводят простоволосую Авис в одной сорочке, ставят на колени. В последнем свете дня тонкая ткань сорочки просвечивает, и грех Авис виден всем. Концы ее светлых волос пачкаются, касаясь земли.

Инспекторша вручает розгу аббатисе, наказывать – ее долг и право. Но Мари не решается, она не может ударить девицу, так похожую на королеву в молодости – тот же мятежный пыл, – аббатиса оглядывается, выбирая монахиню, которая сделает то, что не получилось у Мари. Тильда и Года не годятся, они слишком злые, Руфь слишком кроткая, Нест добрая и милосердная. Мари передает розгу Торквери, надеясь, что раз уж магистра не сумела уберечь и наставить девицу, то и воздержится от излишней жестокости.

Ожидания ее не оправдываются, но Мари заставляет себя смотреть.

Стены просторного нового дома аббатисы штукатурят и красят. Крыша уже готова. В доме работают монахини.

Дом величественно вознесся над холмом, изящный и крепкий, с новыми арками, большими окнами, высокими потолками. Комнаты полны света. Здесь живут облатки и новициатки, дом полнится их юными голосами, взлетающими в смехе и пении, здесь поставили столы переписчицы, здесь комнаты новых пансионерок, богатых дам, на старости лет поселившихся в аббатстве, такие дамы привыкли к роскоши, маленьким собачкам, птицам, музыке, мирской прислуге. Со всеми этими насельницами в доме аббатисы царит оживление. Вот, наконец, дом, достойный своей хозяйки, думает Мари, глядя из клуатра на гладкое каменное строение. Дом, достойный Мари.

Священный обряд: здание окропляют святой водой.

Во сне Мари является дурное знамение: она галопом мчит на коне с холма к лесу, вокруг сгущаются тучи, собирается тьма, молния освещает мир, земля трясется, за спиною Мари трещат и валятся с грохотом камни аббатства, слышатся вопли монахинь, на них падает крыша, но обернуться Мари не в силах, она чувствует, что к спине ее, дрожа, прижимается кто-то теплый, тонкие руки крепко ее обхватывают. Она пробуждается в одиночестве.

Схватки у Авис начинаются до срока. Из лазарета доносятся вопли. В саду монахини собирают с холодной земли последнюю капусту, пастернак, репу и складывают в круг; услышав крики, сестры преклоняют колени и молитвенно складывают ладони. На ветвях мушмулы смеются клушицы^[29].

Крики разносятся далеко за пределы сада, они слышны даже в покоях Мари на первом этаже нового, незаконченного дома аббатисы, еще пахнущего краской и штукатуркой. Не выдержав, Мари поднимается, приоресса Тильда заговаривает с ней, но аббатиса не слышит ни слова. Она выходит на холод, идет сперва в овчарню, но овцы лишь молча обращают к ней тупые удивленные морды. Мари поворачивает к ручью, ускоряет шаг, бежит через клуатр в лазарет.

Там тесно, жарко, пахнет ржавью и потом. Авис задыхается, влажные волосы ее блестят, взгляд безумен во мраке кровати. Года возится у нее между ног. Человек намного слабее и намного хуже приспособлен к рождению потомства, говорит Года, чем моя скотина, я не раз удивлялась, почему женщины так часто умирают в родах, теперь же вижу, бедра у них слишком узкие, а головка младенца несоразмерно большая, но почему Бог сотворил человека столь непригодным для деторождения – загадка. А может, и нет, со вздохом продолжает Года, умножая, умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей^[30].

Лучше держи свои наблюдения при себе, сдавленным голосом говорит ей Нест.

Мы не нуждаемся в помощи аббатисы, отрезает Беатрикс, заметив в дверном проеме громаду Мари, замолчи, велит ей Нест, праведно и хорошо, что свет матери нашей с нами.

Мари ставит табурет возле кровати Авис, берет девушку за руку, та сжимает ее так сильно, что пальцы Мари белеют. Она истово молится Пресвятой Деве.

Проходит служба третьего, шестого, девятого часа. В великом мучении Авис это время кажется мгновеньем.

Авис дышит часто и неглубоко, она смертельно бледна. Наконец она, к облегчению, теряет сознание, крики ее умолкают, она забывается сном. Авис истекает кровью, под нее подстилают холстину, пропитанную маслом, чтобы не испачкать третью перемену белья.

В забытьи тело Авис сотрясают конвульсии, показывается головка младенца, пугающе багровая меж худеньких ляжек. Снова конвульсии, и младенец выходит, скользкий и мертвый. Девочка.

Некому исповедовать Авис и отпустить ей грехи, Мари в тревоге глядит на дверь, но никто не приходит, Мари негодует, отказать в милосердии – страшный грех, а самой исповедовать Авис Мари не приходит в голову: сказываются волнение и усталость.

Между ног Авис вновь хлынула кровь, Года в красном по плечи, красное на ее лбу, Нест и Беатрикс зажимают поток крови тряпками, но и тряпки мигом краснеют. Рука Авис в ладони Мари вздрагивает. Жизнь со вздохом улетает из ее тела и больше не возвращается.

Вечером Мари призывает к себе монахинь. Кольцо лиц в свете свечи угрюмо.

Мы вместе решим, как быть, говорит Мари, сама в обсуждении не участвует и предлагает голосовать.

После голосования поднимается Года и произносит, раскрасневшись от праведного негодования и своей победы: мы расцениваем случившееся как предупреждение остальным монахиням, которые могут, поддавшись слабости, согрешить блудом. Да уж, думает Мари, впредь я не допущу подобной ошибки, как с каменщиками, впредь здесь не бывать никому, кроме женщин. Но Года жаждет кого-нибудь наказать, и могилу роют в неосвященной земле за пределами кладбища, под самыми дальними ветками зловещего тиса. Утром без церемоний Авис в саване опускают лицом вниз в могилу, младенца кладут в ногах, чтобы и в Апокалипсис кости ее не восстали по зову ангелов воскресения. Какая безжалостность, думает Мари, за грех плоти.