Филе пятнистого оленя - Ланская Ольга. Страница 15

Я была ему благодарна — мне нравился секс втроем, даже такой вот своеобразный. Мы начали встречаться чаще, и мне было приятно выпить в его обществе немного коньяку, а потом быть обласканной с таким исступленным желанием, которое бывает только у стареющего человека, для которого и один-то оргазм за вечер — уже много. Я все вспоминала, что когда-то давно хотела быть женой писателя. Чтобы слушать по вечерам написанные им несколько страниц великого произведения, которому не суждено быть законченным — такое оно великое.

Он читал бы медленно и нараспев, и сам бы незаметно смахивал слезу, а потом замолкал бы, прикрыв глаза, а на самом деле наблюдая за реакцией слушателя. И я взрывалась бы похвалами, обнимала бы его льстиво и целовала, говоря, что недостойна быть женой такого талантливого человека. И он бы предлагал мне выпить вина, и вечер перетекал бы в пьяную ночь, полную разговоров о литературе, а утром у него бы немело колено, и написанное вчера уже не нравилось, и вновь начинались муки творчества.

Николай был именно таким человеком. Он ходил дома в бархатных тапочках от Версаче с вышитыми на них серебряными головами и аккуратно ставил их перед кроватью, один к одному, перед тем как торопливо забраться на нее и начать меня щипать и тискать. Ему звонили какие-то известные всем — кроме меня, темной, — люди, и он разговаривал с ними непринужденно. Он называл великих поэтов козлами и мог цитировать стихотворение какого-нибудь древнегреческого автора — на древнегреческом языке. В общем, он был совершенно неповторим.

Все развивалось очень бурно — я со дня на день ожидала предложения стать его женой или жить вместе. Я знала уже, что он мечтает о наследнике, и даже думала, что, наверное, смогу его ему подарить — лучшего отца для ребенка и придумать нельзя было. Но внезапно все изменилось, и я знала почему.

Как-то раз, придя в гости, я принесла ему бутылочку «Бордо» и три нарцисса. Он сидел на зеленом бархатном диване и рассматривал старые фотографии. Мне было интересно, он очень хорошо рассказывал, любой невыразительный снимок превращался в кусочек жизни или в целую жизнь — яркую, необыкновенную, запоминающуюся.

— А это вы?

— А… Да, я. Мне здесь двадцать. А эту женщину видишь? Восхитительной красоты была женщина, Валентина Черная, певица, романсы цыганские пела. Вот помню, зашли мы с моим другом как-то…

Его голос еще звучал в моих ушах, а вот взгляд зацепил картинку — не примечательную ничем, снятую плохо и тускло. Но для меня очень значительную. На картинке был Николай, стоящий рядом с каким-то зверем — то ли спящим, то ли убитым. Передний план фотографии занимали рога — огромные, тяжелые, удивительно черные на одинаково сером блеклом фоне.

— И это я. Знаешь, поохотиться любил всегда — сейчас вот стар стал, а раньше, как сезон, все нужное собрал, и в лес. Тесть мой, Никанор Петрович, приучил меня. Вот уж мастер был — великий охотник. На медведя, бывало, с ним ходили. А это вот лось — у нас в подмосковных лесах очень много лосей.

— Лось?

— Ну да, лось. Сохатый. Видишь, огромный какой. А рога — у меня эти рога долго висели на даче, потом другу подарил одному, очень они ему по душе пришлись.

Что мне оставалось? Я только усмехнулась горько, уже зная, что наших с ним встреч немного осталось впереди. Через неделю у Николая случился инфаркт, и я пару раз отнесла в больницу апельсины, а потом последний букетик нарциссов и записку, запечатанную в голубой с серебром конверт. Она была неискренней и сентиментальной: «Милый Николай. Надеюсь на ваше скорейшее выздоровление. К сожалению, я вынуждена уехать, и я не знаю, выпадет ли мне счастье когда-нибудь встретиться с вами. Искренне ваша, А.».

На то были причины. Нет, я вовсе не испугалась его болезни. И не думала, что не стоит связывать свою судьбу с пожилым нездоровым человеком и рожать ему ребенка — я не сомневалась, что денег у Николая хватит на несколько жизней своих и на мою тоже. И я не видела ничего плохого в браке по расчету — тем более Николай мне нравился.

Нет, дело было совсем в другом. Мой престарелый поклонник хватал ртом воздух и демонстрировал на хитрых медицинских аппаратах некачественную работу собственного сердца, тревожа врачей. А они не знали, что надо думать не о том, как спасти Николая от инфаркта. А о том, как удалить с его головы невидимые, но очень тяжелые для его преклонного возраста рога…

Это случайно получилось. Просто по пути домой что-то там сломалось в моем «гольфе», и он задымил из-под капота, выплевывая гневно тосол, напугав меня. Я отогнала его с оживленного весьма Кольца в безлюдный переулок и застыла устало, положив руки на руль, опустив голову обреченно. Стараясь не вдыхать отвратительный запах, лезущий в закрытое окно через щели, не убиваемый даже сильным январским морозом.

Стук в стекло заставил меня вздрогнуть. А глаза удивленно раскрылись, когда я увидела деликатно наклонившегося к окну солидного мужчину в белом пальто. Не белом даже, сливочном, элегантно распахнувшемся при очередном порыве ветра. Моя рука чересчур торопливо нажала на кнопку стеклоподъемника.

— Вам нужна помощь?

— Пожалуй. Хотя я и не привыкла просить, но… Эти чертовы машины ломаются именно тогда, когда на них особенно надеешься.

— Я могу вас подвезти.

— Я слишком далеко живу — было бы неловко пользоваться вашей любезностью…

Я рассматривала его с интересом, и, ей-богу, мне ужасно нравилось то, что я видела. Он напомнил мне что-то давнее, какую-то картинку, которую я не могла вспомнить, и… И мне очень не хотелось, чтобы он сейчас ушел. Вот так просто ушел, пожав плечами, сдержанно улыбнувшись.

— Простите… Могу я вас попросить?.. Я так разнервничалась из-за этой машины. Вы не угостите меня бокалом вина? Обещаю, что вам не будет скучно. А я быстро приду в себя.

Это лживо так было — не в моих привычках просить кого-то меня угостить. Просто я видела в его глазах неподдельный интерес и какую-то тщательно скрываемую веселость — словно ему все это нравилось. Красивая женщина, застрявшая в сломанной машине посреди города. Женщина, вылезающая изящно, поправляющая белый норковый полушубок. Наклоняющаяся вызывающе, чтобы подтянуть длинные лакированные сапожки на высоких каблуках. И вздыхающая печально, прикрывая подведенные черным глаза.

— Надеюсь, вы мне не откажете?

Как же он мог отказать?

Это было так непохоже на все, что случалось со мной когда-либо. Вечер мы провели в каком-то незнакомом мне и очень уютном ресторанчике, до которого нас заботливо довез его серый «Мерседес-220». С ним было очень приятно — он не много рассказывал о себе, предпочитая слушать меня, а я плела типичную свою ахинею, стараясь вести себя так, чтобы он понял, что перед ним не обычная женщина. На все его вопросы я отвечала загадочно, сопровождая каждую фразу особенным взглядом — дерзким, или сладким, или чуть печальным.

— Я не представился. Меня зовут Константин. А вас? — Это было его первой фразой, как только мы сели в машину, безжалостно бросив предательский «гольф» замерзать в снегу.

— Можете называть меня, как вам угодно. Скажу честно — я всегда представляюсь по-разному, чтобы не показаться себе самой однообразной. Если вам нравится имя Анна — пожалуйста, пользуйтесь им.

Он улыбался.

— Ну, пусть будет Анна. И что же это вы на ночь глядя отправляетесь за город?

— Я живу на даче.

— Хорошее место?

— Не хуже других. Несколько облезлых сосен, карканье ворон, камин на первом этаже. Все, что нужно тому, кто любит спокойную жизнь.

— Любите покой? — Он косился на меня, и я видела его глаза — ярко-зеленые, веселые и злые. Мне так редко попадались мужчины с такими глазами, но их и не могло быть больше — хорошего понемножку.

— Когда-то не любила. Вкусы меняются — вы, наверное, знаете это не хуже меня. Теперь предпочитаю тишину.

— У вас была бурная молодость?

Он очень грамотно говорил, литературно даже, но в голосе его чувствовалась усмешка. Не обидная, а, наоборот, льстящая, дразнящая, притягивающая. С таким человеком не могло быть скучно, но меня возбуждало не это, а мысль, что я могла бы сделать его серьезным, сбить с привычной роли. Я представляла уже себя, раздевающуюся медленно у него дома, равнодушно глядя в сторону, и его, делающего вид, что ему это безразлично, так же усмехающегося. И потом встающего и дергающего ремень брюк — красивый такой, блестящий ремень. Показывающего, чтобы я опустилась на колени. И удивленно раскрывающего глаза в ответ на мою фразу, произнесенную жарким шепотом: «О нет, пожалуйста, подождите с этим. Это потом, я вам обещаю. Сначала… Прошу вас — привяжите меня и отхлестайте как следует этим ремнем. Пожалуйста…»