Филе пятнистого оленя - Ланская Ольга. Страница 47

Я замялась.

— Ну… Она вообще-то не мне рассказывала, я просто услышала кое-что. Говорила, что ты был ею сильно увлечен, привозил ей подарки из-за границы… А потом вы расстались, совсем недавно — не знаю почему…

— Мне казалось, что четыре месяца — это не недавно, — произнес он, и я вздрогнула — ведь если верить ее рассказам, они буквально месяц назад встречались, как раз когда он ей якобы делал завуалированное предложение. — Да, точно, четыре месяца — ну три с половиной. Что ж, если тебе интересно…

Я молчала тревожно — не подбирались слова. Я не желала подтверждать, что меня все это очень интересует, но и опасалась, что потом он не скажет. Понимала, что надо использовать момент. И наконец закивала судорожно.

— Мы с ней познакомились как с тобой — я летом к Степанкину приехал по делу, а тут она. Приятная девица, глаза такие красивые, фигура хорошая. Я и не собирался ничего развивать — само собой все получилось. Через пару недель заехал к твоему шефу без звонка, а его нет — а мне спешить некуда, решил немного подождать. На студии пусто, ей, видимо, делать нечего, а может, просто пококетничать захотелось — ну и в итоге поехали ко мне попить кофе. Ну и попили…

Моя рука дрогнула, и сигарету зазнобило в пальцах — похожая ситуация. А чего я ожидала, собственно?

— А на следующий день уже у нее попили, а потом опять. Лето, дел у меня особых нет, а с ней было очень неплохо, что скрывать. Хорошее тело, сексуальная и внешне классная. Встречались каждый день в течение целой недели — просто фантастика. Я даже не думал, что так бывает — чтобы и секс отличный, и женщина такая эффектная и приятная. — Он усмехнулся, кажется, не замечая застывшую на моем лице восковую улыбку — впрочем, я сама напросилась. — А потом вдруг начались какие-то сложности. И часто встречаться она уже не может, и тон какой-то обиженный. Я только потом подумал, что она, наверное, оскорбилась, что я не понял ее намека — она все говорила, что хочет себе купить дизайнерские джинсы, а мне и в голову не пришло, что это она у меня просит сто долларов. Сказала бы открыто, я бы дал, какие проблемы…

Я смотрела на него пристально — выглядывая сожаление, боль, хотя бы печаль легкую. Но он улыбался, и искренне — он ни о чем не жалел.

— А потом я улетел, в Испанию, кажется. Привез ей духи — она намекала, что хотела бы такие. Но все уже не так было. Встречались еще несколько раз — такое ощущение, что ее подменили. Подсунули сестру-близнеца — тело то же, а человек совсем другой. Характер паскудный, в постели с ней уже скучно, и вообще кажется, что она фригидная, а все разговоры о проблемах и деньгах. И квартиру ей надо отремонтировать, а денег не хватает, и о шубе она мечтает, и все в таком роде. Сильная хитрость такая — жалкая, дешевая, как у рязанской проститутки…

Я улыбнулась — мне почему-то стало радостно. Эгоистичная я натура все-таки, да еще и уверенность в себе теряю легко. Стыдно.

Он поправил волосы — короткие и мокрые, блестящие от мелких капель пота, серебристых таких ягодок.

— Я не жадный — просто не люблю, когда все так очевидно. Более того, я не против платить за удовольствие, если без денег никак — но надо хотя бы постепенно увеличивать запросы, с малого начинать. Зачем с ходу все вываливать, глупо ведь? Тем более сразу видно, что хотя она и говорит, что были богатые любовники, ничего она с них не поимела, разве что по мелочи. И вообще такое ощущение, словно она сама не знает, чего хочет от мужчины — то ли чувств, то ли финансов. То на деньги мне намекает, то вдруг начинает упрекать, что мне от нее нужен только секс. И истории рассказывает, которые друг другу противоречат — то вокруг нее куча мужчин, то оказывается, что все ее бросали. То ей нужны деньги, то она отказалась встречаться с иностранцем, который ей обещал солидную материальную поддержку…

Он покачал головой, закурил, и вдруг улыбка сползла с лица, напугав меня почему-то, — а сам он стал очень серьезным.

— Знаешь, у меня сложилось впечатление, что она… — Он затянулся, выпустил неспешно ароматный дым. — Несчастный человек, как бы выспренно это ни звучало. Сама не знает, чего хочет, и это ей мешает, и ломает ее отношения с мужчинами. То такая искренняя, открытая, сексуальная, страстная — то фригидная паскуда. Мне даже немного жаль ее стало — и смешно одновременно. То намек на ремонт, с которым надо бы помочь, — то упреки, что я ее использую…

Я хихикнула хитро.

— О, вы можете использовать меня — сколько вам будет угодно, и я обещаю вас не упрекать. — Я кокетливо распахнула халат и грудки обхватила, твердые, как зимние яблоки. И глаза закатила страстно. — Используйте меня почаще…

Он улыбнулся, и сигара между зубов дрогнула, качнулась и поднялась вновь непристойно.

— Можешь не сомневаться…

…Он еще долго мне рассказывал. И я то смеялась в голос, то кивала головой изумленно, расширяла глаза — вся история предстала в таком удивительном свете, таком неожиданном, что даже дух захватывало. А он повествовал легко, красочно, с острым юмором — и вел себя совсем не так, как мог вести переживший трагедию расставания человек, как мужчина, потерявший любовь.

Я отчетливо видела ее перед глазами, двигающуюся и говорящую, лежащую с ним на простынях. Представляла ее недовольное лицо, такое красивое и так испорченное всегда этой кислой миной. Слышала ее голос — то мягкий, вкрадчивый, то гневный, скрежещущий, неприятный совсем. И думала, что ее великое искусство, которое прежде всех побеждало, вдруг бессильным оказалось, встретив сопротивление умного человека. И хитрость и расчетливость, слишком для него явные, поднялись со дна, как осадок в испорченном напитке, — и замутили, загрязнили все.

— А закончилось все просто анекдотично. Я в очередной раз за границу улетел, в Голландию, в Гаагу — а там огромный квартал красных фонарей, девицы всех цветов и размеров, ну я туда и ходил каждый день от делать нечего. С одной стороны, противно — презервативы ненавижу, и девицы по большей части потасканны, и страсти притворные не терплю, — а с другой — удобно. Ну и спросил себя — может быть, сделать ей ремонт, на котором она зациклилась? В конце концов, за все надо платить — так почему нет? А потом подумал — а за что мне ей-то платить? За скучный секс? За паскудство, которое все равно будет прорываться периодически? За разговоры о том, что мне от нее нужно только одно, хотя я за это и плачу? Но когда вернулся, все же решил ей позвонить — вдруг изменилась за время моего отсутствия, стала такой же, какой была в самом начале? Если честно, жалко было с ней расставаться — вот и позвонил. Ну и приехал, презенты привез — комплект белья и шарфик дизайнерский, кажется, — а у нее во взгляде такая решительность, словно собралась отношения выяснять. И с ходу мне заявляет, что встречаться мы больше не можем. Ну не можем — так не можем, но ведь надо попрощаться, верно? Я ей и сказал — может, тогда напоследок…

Он сделал жест, должный означать, что он расстегивает ремень на брюках.

— А она разозлилась, покраснела, словно я ее оскорбил. «Как ты можешь так говорить!..» Как будто мы все это время стихи Блока при луне читали. Смех, да и только — и уже никаких сожалений нет. Ладно, говорю, Лариса, прощай — мне с тобой было очень приятно, искренне завидую тому, кто будет после меня. Чисто из вежливости сказал — и пошел к двери. А она вдруг меня догоняет и начинает упрекать, что я некрасиво себя веду — что ее отказ от секса не повод уходить так вот сразу. А что мне еще у нее делать, спрашивается? Но все же вернулся в комнату, думал, она мне что-то сказать хочет, объяснить, черт поймет. Сидим, курим, она мне высказывает претензии и раз в десять минут заявляет, чтобы я ее не упрашивал — все равно она мне не отдастся. Я ей говорю — Лариса, да я тебя и не упрашиваю, — а она словно не слышит. И опять за свое — не упрашивай, ничего не будет. Но если наконец перестанешь стесняться и признаешься, что меня любишь, то может быть…

В его зрачках скакало веселье на одной ножке — из одного орехового глаза в другой.