Исход чумы - Волков Тим. Страница 9

– Хорошо, – не слушая его, рассеянно произнес Петр Алексеевич. И вдруг, взглянув подчиненному прямо в глаза, спросил: – А с людьми что?

– Что с людьми? – не понял Своркин. – Обслуживающий персонал чувствует себя хорошо, ходят на осмотр каждый…

– Я не об этом, – сморщился Петр Алексеевич.

– А о чем?

– Про наших жителей. Что-то происходит. Я это чувствую. Зреет какое-то недовольство. Понимаешь? Какое-то напряжение.

Своркин тряхнул головой, улыбнулся.

– Ну что вы! Это вам кажется.

– Не кажется, – с нажимом произнес хозяин «Купола». – Что-то есть. Только не могу сказать точно. Пока не могу.

Своркин задумался. Потом медленно заговорил:

– Может, и в самом деле есть напряженность. Но она понятная. Не каждый смог оплатить присутствие своих близких на «Куполе». Вспомните, только тридцать процентов людей внесли оплату за свои семьи. Еще сорок – только за своих жен и мужей. Кто-то за любовниц, хех! Но есть и те, кто платил только за себя. Их понять тоже можно – они до конца не верили в такой вариант исхода. А он вот случился. У этих людей, у этих одиночек, все близкие там, за периметром, остались. Поэтому и переживают.

– А что переживать? Умерли уже все, – произнес без всякой злобы Петр Алексеевич.

Ему и в самом деле было искренне непонятно это переживание – ведь и так понятно, что случилось, и произошедшего не изменить. Так чего горевать?

Своркин сморщился. Продолжил:

– Поэтому и напряжение некоторое есть. Но это пройдет, не переживайте. Рано или поздно, но пройдет. Отвлекутся на других, переключатся. Вон уже и уборщиц несколько к себе в каюты забрали – якобы убираться некому. Мы уж строго, по уставу, но они добровольно, по любви, говорят, хех!

Петр Алексеевич задумчиво посмотрел на Своркина, покачал головой:

– Нет. Не в этом дело. Что-то другое.

– Да что может быть другое? – нервно хохотнул Своркин. – Не может быть тут другого. Да, есть, конечно, нервозность и на сокращение пайков. Но ведь тоже вынужденная мера, все это прекрасно понимают. В первый год обжирались, а теперь, когда провизия сократилась на складах, не сильно хотят аппетиты умерить.

Петр Алексеевич задумчиво кивнул.

– Разрешите выдать за ужином дополнительную порцию виски людям – и все как рукой снимет! – весело продолжил Своркин. – Никакого напряжения, только веселье. А можно чего и покрепче. В запасах седьмого склада есть еще веселая пыль, могу выдать, если разрешите.

Петр Алексеевич не ответил.

Некоторое время молчали. Своркин следил за хозяином, не смея сказать что-то еще. Повадки Петра Алексеевича, выученные за долгое время, подсказывали – сейчас лучше не лезть. Переждать.

– Вот что, Своркин, – наконец произнес хозяин. – Потрись среди людей, послушай, кто что говорит, кого что беспокоит. Ненавязчиво, просто будь рядом. Народ молчать не будет. Все равно все сидят в саунах или кухнях и обсуждают – вполголоса, наедине. Но говорят, а значит, мы должны знать, о чем говорят. Выясни настроения. И докладывай мне. Каждый день. Слышишь?

– Хорошо, – кивнул Своркин, низко поклонившись. – Могу идти?

– Иди, – бросил Петр Алексеевич, вновь возвращая взгляд на карту.

Своркин тихо фыркнул, вышел из кабинета.

Глава 3. Пораженный

– Как это – три года назад? – Максим удивленно глянул на парня, улыбнулся. – Разыгрываешь меня?

Но судя по выражению Егорки, тот не шутил.

– Нет, не разыгрываю.

– Что за ерунда?! Три года назад… Нет, ты явно что-то путаешь.

– Я тоже иногда думаю, что время – странная штука, – вдруг задумчиво произнес Егорка. – Вроде идешь-идешь-идешь, а смотришь – только полчаса всего прошло. А начнешь вечером вспоминать какие-нибудь моменты, кажется, вот только недавно было, а уже, оказывается, столько лет прошло. Я своих родителей как сейчас помню. Вот прям четко лица. И как мама мне про кепку все говорила – чтобы надевал, а то голову напечет, а я не соглашался. И как отец пассатижи искал, у меня спрашивал, куда я их заныкал. А я их спрятал, потому что пластик от ручки случайно сломал, когда велосипед чинил.

«Какие пассатижи?! Какая кепка?!» – хотел воскликнуть Макс, но растерянность была такой, что язык онемел.

А Егорка продолжал, увлекшись:

– Даже голоса их слышу, словно вот они секунду назад говорили со мной. А ведь родители мои в первую волну умерли.

– В первую волну? – наконец смог вымолвить Максим.

– Ага. Сначала мать, потом батя. Быстро сгорели.

– Что за первая волна? – осипшим голосом спросил парень.

В голове вспыли слова Большакова о том, что вся эта эпидемия – это только первая волна. Возможно, будет и другая, более мощная. Профессор это говорил, когда собрал команду, чтобы отправить в Зону для исследования и нахождения источника заразы. И группа Максима справилась с этой задачей. А теперь… чертовщина какая-то происходит! Три года прошло! Ну что за бред?!

– Не может быть, чтобы три года… – не унимался Максим. – Я ведь сам, только что… в Аномальную Зону полетел, как только все началось…

– Мы не в Аномальной Зоне, – вкрадчиво ответил Егор.

– А где?

– В Стране Печали.

– Твою мать! – внезапно разозлился Максим. – Что за бред?! Что за бред ты несешь? Ты что, больной? С головой не все в порядке? Ведь верно? А я-то думаю, что за ахинею ты тут заливаешь! А ты того, не в себе. Все понятно.

Егорка благоразумно не стал возражать.

Максим встал, начал ходить из стороны в сторону. Потом взял себя в руки, вновь сел.

Вот если бы Егорка стал спорить, доказывать, что он никакой не больной, не сумасшедший, то тогда парень был бы спокоен. Но Егорка молчал. И это молчание еще больше растревожило Макса. Словно бы Егорка говорил – дело твое, хочешь верь, хочешь – не верь.

– Егор, ты что за пургу мне тут несешь? – уже другим, более спокойным тоном спросил Макс. – Я надеюсь, ты понимаешь, что сейчас не лучшее время шутки шутить?

– Я не шучу, – совсем тихо ответил Егор. – И не убеждаю никого. Не верите – ваше право.

Парень откусил еще мяса, принялся жевать, но уже не так яростно, лениво.

– Можешь нарисовать, где мы, а где Зона? – после паузы спросил Максим. – Ну, хотя бы схематично?

– Могу, – внезапно ответил Егорка. – У меня по географии всегда твердая пятерка была.

Парень снял зубами с самодельного шампура последний кусок мяса, начал вычерчивать на земле карту.

По ней получалось, что Аномальная Зона находится от места их нынешнего пребывания… далеко. Если масштабировать, то километров за четыреста-пятьсот. Схема была грубоватой, поэтому разбег в цифрах так велик. Но даже этого карикатурного чертежа хватило, чтобы понять, что ушел Макс очень далеко.

– Ничего не понимаю… – Максим потер виски – голова начинала раскалываться.

Не должен был так далеко уйти. Ну, километров десять, может, двадцать, но не пятьсот же! Да еще эта информация про три года…

– А вы что, не помните ничего?

– А что я должен помнить?

– Ну как же. Первая волна, вторая, третья.

– Да какие, к черту, волны?! Я помню, что эта вся эпидемия только начиналась, меня и вызвало министерство и Большаков, мой старый друг, чтобы помочь. Потом закрутилось все, завертелось – полетели в Зону на отбор проб, потом нападение на группу, побег. Потом…

Максим вдруг задумался.

Дальнейшие воспоминания терялись в тумане. Помнил базу Кропоткина. Помнил его отчаянное письмо. Помнил, что нашел антидот, пошел спасать родных. Шел… Сколько шел? Уже не вспомнить. Даже остановки и привалы не мог выудить из памяти. А ведь должен же был останавливаться. Должен был чем-то питаться, что-то пить. Но вместо этого – сплошной туман. Словно вырезали при монтаже ненужные куски.

Хотя нет. Что-то вырисовывалось, какой-то силуэт.

Максим присел на камень, закрыл глаза. Начал напрягать память, пытаясь выцарапать оттуда хоть что-то.

Шел через Аномальную Зону, через северную ее часть. Миновал Химкомбинат, перебежками преодолел Опытное Поле. Потом…