Шоу - Росса Барбара. Страница 13

– Ты как здесь?

– Достало всё, – сквозь зубы произнес Виктор, отвернувшись при этом.

Даже элементарного сочувствия Виэра не смогла из себя выжать. Никакого сопереживания проблемам, которые еще недавно были для них общими. Виктор был редактором того самого издания, где она работала, и которое прославилось своей нетерпимостью к политике руководства, обнажая правду, без которой все-таки плохо живется на свете. Последний материал – о подковерных договоренностях и дележе портфелей, а также стоимости каждой из этих позиций – стал последней каплей в терпении администрации, и, соответственно, точкой в карьере Виктора Ч.

И если она смогла, вспомнив собственные старые увлечения, отключиться от политики, как от переменного тока, просто выдернув штепсель из розетки, то Виктор ничего другого делать не умел – только бороться с несправедливостью. Даже понимая свою обреченность, он не подстраховался другой профессией, женой, детьми, родителями. Тем более счетом в банке. И это органическое одиночество делало его проницаемым для всех бед мира.

Еще издалека увидев Виктора, она подумала: как он похож на того оленя, что приготовлен на заклание.

– Совсем туго приходится? – выдавила из себя Виэра.

Она давно заметила за собой, что боится заразиться несчастьем и поэтому избегает всякого рода больных и неудачников. И теперь она даже не подошла к Виктору на более близкое расстояние и не обняла, не поцеловала его по-дружески. Чтобы не надышаться невзначай его бедами. Чтобы они, словно прилипчивая зараза, грипп или герпес, не передались ей и не смяли ее крахмального самодовольства.

– Не то слово. Классика жанра, – сказал он, усмехнувшись, – ни друзей, ни денег. Ты на письма не отвечаешь, смс от тебя не получаю… Вот я и приехал.

«Ты же сильный парень, – подумала Виэра, – ну что так скис…». А вслух спросила, включив знакомый алгоритм и вспомнив, что когда-то была стремительной и точной в вопросах.

– Что конкретно тебе инкриминируют?

– Не сегодня-завтра дадут подписку о невыезде. А потом, по-видимому, «закроют». Шьют нарушение закона о прессе – подтасовка, сама понимаешь. Наркотики подбросили в машину – еле отбрыкался. Жесткий диск дома изъяли.

Он смачно сплюнул и выкинул вслед окурок.

«Как это всё далеко… в дальней дали… в скучной серой бессмысленной тягомотине, в этой нелепой борьбе даже не за место под солнцем»…

Виэра обернулась на шатер, как бы ища поддержку в его тонких, подверженных всем ветрам стенах, таких, тем не менее, надежных на поверку. Она испытала желание подпитаться от призрачного мира своих сегодняшних иллюзий, защищаясь от того мира, где иллюзий лишают насильно – как девственности.

– Идиоты. И что будешь делать?

«Какой помощи он от меня ждет? Что я могу, слабая женщина?» – она любила иногда вспомнить об этом, прикинуться таковой в своих собственных глазах.

– Думаю, поеду в провинцию, затеряюсь. Там ведь нужны здоровые и непьющие борцы с несправедливостью, – усмехнулся Виктор, поправляя сумку на плече. – Я просто так приехал. Хотя, если ты согласишься, можем поехать вместе.

Он спрятал глаза и произнес свое предложение, глядя куда-то в сторону – в сторону далекого, уже проснувшегося, шумящего и жующего города.

– А если всерьез, мне предложили место главного редактора в одной захолустной газете. Зато очень старой. С хорошей репутацией.

– Нет, Виктор, я не поеду… с журналистикой покончено: ни она мне, ни я ей не нужна.

– Напрасно ты так. Про тебя всё время спрашивают, звонят – все тебя потеряли.

– Главное, чтоб потеряли те, кому мы успели крови попортить.

– Ну, от этих не убежишь… Но ты не бойся! Ты же у нас священная корова. Тебя не тронут. Во избежание народного гнева.

– Не преувеличивай, пожалуйста… Где ты остановился? Хочешь, у меня заночуй.

Он взглянул на нее поверх стекол очков.

– Заманчивое предложение. Однако я вынужден его отклонить. У меня билет на вечерний самолет. Не поверишь, просто приехал на тебя посмотреть.

И, понизив голос, добавил:

– Встреча у меня сейчас с одним иностранцем.

– Ты даже Шоу не посмотришь?!

– Нет. Из опасения, что влипну в него, как и ты, – пошутил Виктор.

– То есть ты пошел? – практически подавляя нечаянную радость, произнесла она.

– Да. Тебе, наверное, некогда.

Он поправил сумку на плече.

«Что там? – автоматически подумала Виэра. – Зубная щетка, дезодорант, книга, свежая газета. Да, еще очередное расследование на флешке и пара компрометирующих кого-нибудь документов под грифом «секретно». Заранее откопированных, а копия хранится в банковской ячейке… Какая сейчас может быть политика?! Вот уж где шоу…»

Виктор махнул рукой, звякнул металлическим засовом на воротах. И пошел обреченно навстречу нелегкой своей судьбе, из которой уже не выскользнуть до самого конца.

А к воротам в это время подходил Кин. С легким рюкзачком за плечами, с плеером в ушах, он как ни в чем не бывало махнул ей рукой и преувеличенно вежливо поздоровался. И чтоб не слышать своего громко застучавшего сердца, Виэра окликнула Виктора – «Подожди!» Подбежала к нему, срывая с руки браслет. Он был рекламным, с фирменным логотипом Шоу, каучуковым, дешевым. И все-таки это было что-то материальное – что могло напоминать ему о ней. Такие детали имеют значение в определенные минуты жизни. Даже хорошо, что дешевый: если что, никто не позарится…

Виктор дождался ее и деловито сунул браслет в карман джинсов.

– Надень, слышишь, – попросила Виэра. – И до встречи!

– До встречи, Виэра…

Надевая браслет, он не смотрел ей в глаза. Он знал. Как тот самый олень, предназначенный для заклания. Это было на Севере. Тогда для туристов и журналистов устраивали этнографическое шоу: привозили в реконструированную деревню, где аборигены показывали старинный, лишь в отдаленных местах сохранившийся ритуал жертвоприношения оленя. Сначала катали желающих на оленьих упряжках по тонкому ледяному насту, потом водили по чумам, показывая особенности жизни кочевых народов, давая примерить жесткую одежду из тщательно выделанных шкур. А он, этот несчастный олень, всё это время стоял на взгорке и ждал своего часа. Он никому не смотрел в глаза. Стоял там одинокий, отлученный от тепла соплеменников и заботы хозяев.

И когда Виэра, одурманенная морозным воздухом, даже не задумываясь о преступности происходящего (вот она, сила публичности!) подошла, чтоб погладить животное, то заметила, что олень отвел глаза. Свои красивые, глубокие, как черные омуты нечеловеческой памяти, глаза он отвел от ее взгляда… И ее рука не смогла к нему прикоснуться – это было бы нестерпимой фальшью. Ему, на краю бездны, было стыдно за нее. За то, что ей придется стать соучастницей несправедливости мира, где он, живое существо со своей памятью, сердцем, любовью, борьбой, повинуясь чужой и глупой затее, скоро расстанется с Белым Светом на глазах у кучки безумцев, попутавших жизнь и шоу…

Так и происходит, потому что один человек, даже самый сильный, не может противостоять толпе, если она заряжена на злое… И кому-то – обычно самому невинному – приходится расплачиваться.

А потом, разомлевшая от быстрого поруба оленьей жизни с подробными объяснениями, куда и как правильно наносить удар, толпа получала из рук палача стаканы с густой темно-вишневой кровью… И снег покрылся каплями еще живой жидкости, и глаза оленя были закрыты: ему было до последнего мгновения стыдно за них, его убивших.

…Виэра медленно возвратилась к офису. Заметила, что Кин стоял у входа в шатер и, по-видимому, наблюдал за разворачивающейся вдали сценой прощания. А это значит, он сегодня же узнает, кто этот человек, зачем он приезжал, и обязательно придумает ответный ход с присущей ему безудержной фантазией. «Ведь мы с ним в непрестанном, непрекращающемся диалоге, – думала Виэра, – который выражается не в долгих или коротких беседах, и даже не во взглядах и нечаянных прикосновениях. Он выражается в поступках и действиях. И выплескивается в Шоу, становясь его плотью. Придавая ему остроту, непостижимую для непосвященных, но необходимую двоим. Ему – Артисту и ей – Зрителю.