Люди Флинта - Алексеев Валерий Алексеевич. Страница 6

— Ну, что вы на меня уставились? — засмеялась Ленка. — Мне просто интересно, что это вы так рано поднялись. Я еще на работу не успела уехать. Или новое начальство покою не дает? Эх вы, карасики…

— Кончай дразниться, — грустно сказал Левка. — Садись лучше с нами, поговорим.

— Да о чем мне с вами говорить? — удивилась Ленка. — Если вы даже на танцы не ходите.

Мы промолчали.

— Ну ладно, — сказала Ленка. — Глупости все это. Я у вас вот что хотела спросить. Значит, правда, что у нас здесь будут город строить?

— Ну, город не город, — скромно сказал я. — Небоскребов, конечно, не будет…

— А почему это, интересно, не будет? — обиделась Ленка. — Чем мы хуже других? Взять построить дом этажей в тридцать пять и заселить туда все второе отделение. Лифт пустить, горячую воду — все, как полагается. Вентиляцию устроить сквозную, чтобы летом не приходилось ставни закрывать от жары. А что? На одних крышах какая будет экономия! И потом, ведь красиво как! Едешь по степи на мотоцикле, все ровнехонько, и вдруг — тарарах!

Она так смешно присела, сказав это свое «тарарах», что мы тоже засмеялись.

— Экономически не оправданно, — возразил Левка.

— Ну прямо! — махнула рукой Ленка. — Все, что здорово, все оправданно. Зато представляете: ночью танцы на крыше, на тридцать пятом этаже. Кругом звезды, степь на тысячу километров, а под самым небом — музыка, прожектора! Целина танцует…

Это и в самом деле было здорово придумано. Я представил себе голубые стеклянные небоскребы, расставленные по степи, как столбы, до самого Алтая, — и мне даже жарко стало от восхищения.

Ленка долго на нас смотрела, потом сунула руки в карманы брюк, отвернулась и тихо сказала:

— Вы тут стройте получше, ребята… И поскорее. А то знаете красивого как хочется!

Мы знали. Мы очень хорошо знали, как живется в этих пыльных, слепых, без единого деревца, поселках, построенных наспех, на первое время, да так и оставшихся на вторые и на третьи времена. Хорошо, если в клубе вечером фильм — все-таки свет в окошке. А если нет? До Кустаная не близко, дай бог выбраться в месяц раз… Ленка стоила красивого; а разве Семен не стоил? А разве Анюта не стоила? Да и как вообще можно жить без красоты?

Мы не слышали, как скрипнула дверь, как ступеньки веранды зашевелились под ногами Криса, и, когда капитан неожиданно вырос у меня за спиной, я даже привстал от неожиданности.

Свою стриженую голову Крис повязал Анютиным розовым платком, крупный нос его был аккуратно заклеен белой бумажкой, отчего лицо Криса приобрело необыкновенное выражение свирепого веселья. Горлышко бутылки трогательно выглядывало из кармана рейтуз. Он взглянул на Ленку светло и бездумно — так пираты глядят на свою добычу, — настоящие пираты, а не такие, как мы с Левкой, лопухи.

— Что глядишь? — смело спросила Ленка, не отступая под его взглядом. — Понравилась, да?

Мы с замиранием сердца ждали ответа. Крис помолчал, смерил ее взглядом с ног до головы и вдруг негромко сказал:

— А ну, брысь отсюда.

Мы с Левкой похолодели. Так при нас не разговаривал с женщинами никто. А ведь это была Ленка!

Ленка удивленно отступила на шаг, пожала плечами и взялась за руль своего велосипеда. Руль был заржавлен. «Красивого хочется…» — вспомнилось мне.

— Подумаешь, — коротко засмеялась Ленка. — Нужны вы мне, как таракану белый бантик!

И, не оглядываясь, полетела по дороге. Крис медленно нагнулся, взял из травы треногу, положил ее на плечо и коротко сказал:

— Пошли.

— Ну зачем ты так? — жалобно сказал Левка. — Она же неплохая девчонка…

Наступила пауза.

— Бунтовать? — недоуменно спросил Крис.

Мы молчали. Мы поняли, что нашей личной свободе наступил конец.

— Смирно! — неожиданно приказал Крис.

Мы с Левкой вскочили и вытянулись.

— Запомните, и покрепче, — наставительно сказал Генка, — все, что я сейчас вам скажу. Вы смотрели на эту, мягко говоря, женщину с таким обожанием, что меня теперь три дня будет мучить изжога. Но вы молоды, наивны, и я вам это прощаю. Женщины, дети мои, всю жизнь ноют о вечной любви: ах, мол, если бы нашлось сердце, которое могло бы ответить на мое чувство со всей глубиной и преданностью, на которые я способна… А когда такая вечная любовь им попадается, они даже толком не знают, что с ней делать, на что приспособить, куда приткнуть. Обслюнявят и выбросят за ненадобностью вашу, вечную то есть, любовь. Для них эта самая штука — такая же непрактичная игрушка, как вечный двигатель для инженера. Усвоили? Ну, хватит об этом. Задание будет таким. Алик со мной на нивелировку, Лева— углублять ямы для реперов.

— Но почему… — возмущенно начал Левка.

— Ты рыжий, — невозмутимо перебил его Крис, — и будешь отсвечивать мне в трубу нивелира. Нужен темно-красный светофильтр, а его у меня нет. Все ясно?

Я ликовал.

— Две короткие информации, — сказал Крис, поднимая с земли сундучок. — Первое: работать сегодня придется на совесть, так как Петрович имеет обыкновение заезжать на следующий день. Он считает этот финт необыкновенно оригинальным. И второе: вы мне дороги как рабсила, и если я еще раз увижу вас в обществе этой фемины, при всем моем к вам уважении мне придется вас умертвить.

Мы остановились у первого репера, зарытого нами вчера. Репер был окружен кольцевой канавкой. Черный, как свежая клумба, холмик резко выделялся среди желтой травы. Из земли выступала только бетонная макушка и кусочек железного стержня.

Я швырнул рейку на землю так, что она задребезжала, словно гитара, и присел на жесткую траву, обхватив руками колени. Солнце уже пекло до одурения. В небе медленно, словно нехотя, плыло все то же облачко, теперь уже ни на что не похожее.

Метрах в семистах от нас, там, где ровная, как стол, центральная площадка переходила в неглубокую низину, ожесточенно трудился маленький, как рыжий земляной муравей, Левка. Он то исчезал в яме по пояс, то проваливался с головой, и только лопата взлетала над кучей, выбрасывая комья земли. Я долго смотрел, как он работает, потом встал и побрел к Крису, колдовавшему над установленным на треноге нивелиром.

— Черт, — сказал Крис, когда я подошел, — весь прибор растрясли эти проклятые дороги. Уровень как с ума сошел…

— Где?

Я наклонился и с видом знатока заглянул в трубу. Ничего там не было видно, никакого уровня, только вдали струилось мутно-зеленое нечто. Я тронул рукой боковой винт — и вдруг в расчерченном круге вспыхнула ослепительно желтая ветка травы.

— Вот что, друг. — Крис свирепо взглянул на меня поверх белого листка на носу. — Бери свою рейку и мотай в… ну, хотя бы вон к той навозной куче у старой фермы. И стой там, пока я тебя не позову.

— Так далеко? — недоверчиво спросил я. — А нивелир добьет?

Я хотел выразить свое сомнение в том, что в трубу нивелира можно будет увидеть цифры на моей рейке, — ведь до навозной кучи метров сто пятьдесят. Возможно, на профессиональном языке это называлось не «добьет», а как-то по-другому, но я точно знал, что, если Крис перепутает цифры на рейке, произойдет какая-то катастрофа.

Крис молча посмотрел на меня своими холодными серыми глазами и, не сказав ни слова, склонился над прибором. Я счел за благо удалиться.

«Ну ладно, — думал я, волоча горячую от солнца рейку к скотному двору. — Я дилетант, я недоучка, но можно же ответить по-человечески…»

— Эй, Крис! — прокричал я, подойдя к куче старого сухого навоза. — С какой стороны становиться? Или все равно?

— Что?! — Крис выпрямился и долго смотрел в мою сторону.

— С правой или с левой? — сложив ладони рупором, повторил я.

Крис неопределенно махнул рукой и снова наклонился к уровню.

Я подумал немного и встал с левой стороны.

Держать длинную плоскую рейку совсем не так просто, как кажется. Во-первых, она начинает качаться от ветра вперед-назад. Во-вторых, ты сам начинаешь шататься вместе с ней вправо-влево. А в-третьих, тебя начинает мотать от солнца во всех трех измерениях. А нивелировщики почему-то принимают это как свое личное оскорбление. Они выпрямляются над треногой нивелира и долго-долго смотрят на тебя, ничего не говоря. Потом подбирают с земли что-нибудь тяжелое, чаще всего обломок кирпича, и идут к тебе объясняться.