Кольцо с шипами Карина Рейн (СИ) - Рейн Карина. Страница 21

Очаровательные годы ждут меня в этом доме, чувствую.

Как ни пытаюсь, заснуть не получается ни через час, ни через три; циферблат показывает второй час ночи, а я даже глаза закрыть не могу. Примерно с полчаса назад Демид перестал нарезать круги по дому и стучаться в мою дверь, просясь внутрь, чтобы извиниться. Я пыталась убедить себя в том, что он просто заснул, но маленький червячок страха не давал успокоиться: вдруг ему стало плохо?

Со вздохом поднимаюсь на ноги, отодвигаю кресло и выглядываю в коридор; дом встречает меня пугающей тишиной, так что я сломя голову несусь в гостиную. Пусто. Обхожу все комнаты в доме и везде натыкаюсь на пугающую пустоту. Меня уже начинает бить озноб: вдруг в его светлую головушку пришла идея прогуляться? Пьяный богач ночью один на улице — лучшего подарка для грабителей и придумать нельзя.

Уже собираюсь в панике звонить Андрею, чтоб помог мне с поисками, когда в моей собственно голове мелькает мысль о том, что на самом деле я проверила ещё не весь дом. Оставляю телефон на тумбочке в своей спальне и поднимаюсь по лестнице наверх — туда, где бассейн; верхняя дверь оказывается приоткрыта, и я просовываю в образовавшуюся щель голову: Пригожин сидит на бортике, опустив ноги в воду — прямо с брюками и в ботинках…

— А ещё меня называют неадекватной… — бурчу, опускаясь рядом с ним на корточки. — Сколько ты выпил?

— Не знаю, — вздыхает, не отрывая взгляда от водной глади.

— Достаточно, чтобы потерять разум, видимо, — снова ворчу, но притронуться к нему боюсь: вдруг вспылит.

— Тебе же всё равно, — переводит затуманенный взор на меня. — Я ведь не член твоей семьи, так что не извольте беспокоиться, Ульяна Николаевна.

Вздыхаю и усаживаюсь рядом.

— Дурак ты, Пригожин. Зачем вообще было пить?

— Ты самая невозможная женщина из всех, что я встречал, — хмурится, выдавая обвинение.

— Девушка, — машинально поправляю и тут же краснею.

— Это досадное упущение, которое ты никак не даёшь мне исправить, — фыркает мужчина. — Знаешь, за все тридцать лет я ни разу не притрагивался к спиртному — ни на спор, ни на «слабо», ни на какие уговоры не поддавался.

— Ага, но держишь в доме мини-бар, — не верю.

— Это для друзей, — отмахивается. — Не в этом суть. Смысл в браке, если жена не подпускает даже к себе — не то, что в спальню?

Он проводит костяшками пальцем по моему бедру от колена вверх, а я слежу за этим движением, как кролик за удавом; едва его рука добирается до кромки моих пижамных шорт, как я перехватываю её и переплетаю наши пальцы.

— Я позволяю притрагиваться к себе — видишь? — подсовываю наши руки ему под нос.

— Я имел в виду совершенно другое.

— И у пьяного тебя на уме только одно.

— Последний раз женщина была в моей постели год назад.

Если б я в это время что-то пила — точно подавилась бы, потому что воздержание у таких, как он — это всё равно, что для апостолов хождение Иисуса по воде.

Чудо.

Обвинить Демида во лжи не успеваю: чуть отодвинувшись, он ложиться на бортик, вытащив ноги из воды, и кладёт голову мне на колени.

— Только не здесь, давай вернёмся в дом, — упрашиваю упрямого.

— Ты дома, любовь моя, — бурчит в мои коленки, которые покрываются гусиной кожей от его дыхания.

Несмотря на то, что бассейн был крытый и вроде как считался частью дома, здесь всё же было довольно прохладно — холоднее, чем в квартире; если Пригожин проведёт здесь в таком состоянии ещё хотя бы полчаса — точно сляжет с воспалением лёгких.

Да и я вместе с ним.

— Не вздумай здесь засыпать! — тормошу его за плечо. — Идём в постель!

Не сразу понимаю, почему Пригожин вдруг встрепенулся — даже обратно сел; прикусываю язык, который несётся впереди мыслей, но уже поздно.

— Ты будешь со мной? — соблазнительно улыбается.

Даже под градусом он умудряется выдать именно обаятельную улыбку, а не пьяную гримасу, как бывает у других.

— Просто ляжем спать, — говорю в надежде на то, что хоть это сдвинет его с места — самой мне его точно на ноги не поднять.

Демид охотно встаёт и даже помогает мне подняться следом; он долго и как-то странно смотрит на меня, но я никак не могу уловить то, что плещется в его глазах. Он явно хочет что-то сказать, но то ли не хочет снова скандалить, то ли думает, что я ещё не готова к подобным разговорам. Мы осторожно спускаемся вниз, где я помогаю ему снять верхнюю одежду, и отправляю в душ — отогреваться; пока он моется, делаю некрепкий чай с мёдом и возвращаюсь в комнату. Пригожин входит туда, пошатываясь, и вся его одежда — это полотенце вокруг бёдер и капельки воды по телу. От удивления мои глаза распахиваются, а щёки предательски краснеют.

— Соблазнить меня у тебя не получится, — предупреждаю, но сама в это не верю.

— Попытаться всё же стоит, — усмехается.

Отвернуться успеваю в самый последний момент — слышу, как за спиной с тихим шорохом падает банная принадлежность, и готова дать себе затрещину: даже не подумала о том, что он может воспользоваться ситуацией. И Пригожин тоже хорош — так ловко имитировал сильное опьянение, что я, идиотка, сразу поверила!

— Да расслабься, а то будто кочергу проглотила, — со смешком роняет, и я слышу, как он копается в комоде. — Можешь поворачиваться.

— Лучше спрячься под одеялом, — качаю головой.

Очередной тяжёлый вздох, и вот Демид шуршит по кровати.

— Теперь довольна?

Поворачиваюсь и натыкаюсь на чертей в ответном чернеющем взгляде; Демид укрыт одеялом по пояс, а вот верхняя его часть была целиком оставлена мне на обозрение.

Ещё и развалился, закинув руки за голову.

— Молодец, а теперь спи. И я пойду спать.

— Не-а. Договор какой был? Ты спишь со мной. Не заставляй меня возвращаться к бассейну.

Мой рот от удивления открывается — вот ведь манипулятор! Но уйти действительно не могу — он точно выполнит свою угрозу, и тогда ещё и лечи его неделю, а то и больше…

— Хорошо, но руки не распускай, — тыкаю в него пальцем. — Мы просто спим, и всё.

— Как скажешь.

Обхожу кровать с другой стороны и ныряю под одеяло, улёгшись как можно дальше от Пригожина — насколько позволяла ширина кровати. А позволяла она не много, так что если я вдруг во сне неаккуратно повернусь на левый бок — перекочую спать прямо на пол.

— Не будь ребёнком, ложись нормально, — ворчит, устраиваясь поудобнее. — Я ведь сказал, что не трону.

Придвигаюсь буквально на сантиметр — только чтоб окончательно не свалиться — и слышу обречённый стон в подушку. Тихонько смеюсь, чтобы Демид не услышал, и честно пытаюсь заснуть, но его присутствие для меня — как будильник для спящего. Затихаю и прислушиваюсь к ровному и размеренному дыханию мужа, который уже, наверно, десятый сон видит, пока я тут ворочаюсь. Закрываю глаза и считаю про себя его вдохи-выдохи, и, в конечном счёте, мне удаётся провалиться в царство Морфея.

Пробуждения выдаётся нелёгким — хотя бы по тому, что подушка была нереально твёрдая, будто за ночь в камень превратилась; да ещё как-то странно двигалась — может, это меня так качает? Надышалась за ночь перегара от Пригожина и теперь страдаю от похмелья? Пытаюсь приподняться, но «подушка» не даёт: её крепкие руки надёжно держат меня в кольце, прижимая к себе. Разлепляю глаза и подтверждаю свои опасения: я сплю на груди мужа — очень горячей и мощной, между прочим — закинув на него левую ногу, да ещё обнимаю его к тому же! Шевельнуться боюсь: не дай Бог разбужу, и он увидит всю эту картину — это ж до конца жизни потом отнекиваться будешь.

Сглатываю и чувствую неприятное ощущение в горле — пересохло, что ли? — но больше всего меня озадачивает не это: как так вышло, что я оказалась так близко к Демиду? Вряд ли я, даже сонная, полезла бы к нему обниматься — я всё ещё в своём уме, чтобы не делать глупости; он тоже не стал бы притягивать меня к себе — удивительно, но насчёт его слов о неприкосновенности я ему верила безоговорочно.

Ну и как тогда мы оказались в обнимку?