Вспомни меня (ЛП) - Бобульски Челси. Страница 3

Папа обнимает меня за плечи, пока один из служащих толкает наш багаж в очередь у домика, а другой отгоняет нашу машину. Её двигатель грохочет, как будто под капотом у неё отбойный молоток.

— Готова?

Я говорю ему то, что он хочет услышать.

— Ещё бы.

— Это моя девочка.

Я пытаюсь проглотить страх, подступающий к горлу, пока мы поднимаемся по лестнице — с папой всё будет хорошо, всё будет хорошо, всё будет хорошо, — но моё сердце колотится в груди, когда мы приближаемся к дверям, а голова кажется воздушным шариком, парящим над моими плечами, как будто она не получает достаточно крови, чтобы утяжелить её.

Ожидайте только хорошее.

Мантра заставляет мои ноги двигаться, но по мере того, как зияющая темнота вестибюля становится всё ближе, другая мысль врезается в мой мозг…

БЕГИ.

Я замираю.

Папа хмуро смотрит на меня.

— Всё в порядке?

Нет. Я никогда в жизни не чувствовала, что что-то было столь неправильно, как сейчас, но это чувство приходит из ниоткуда, и я знаю, что оно коренится в более глубокой проблеме. Более глубоком страхе.

Я повыше закидываю рюкзак на плечо, а голос доктора Роби эхом отдаётся в моей голове «Позвони мне, если тебе что-нибудь понадобится» вместе с воспоминанием о взгляде, который он бросил на меня, когда я уходила с последнего приёма — это был взгляд, в котором говорилось, что он сомневается, что со мной всё будет в порядке, хотя он и не стал спорить, когда я сказала ему, что не буду искать другого психотерапевта в Южной Каролине.

Взгляд, который я бросила в ответ, был упрямым, вызывающим. В нём говорилось, что он больше никогда обо мне не услышит.

Я, наконец, собираюсь доказать и ему, и папе, что то, через что я прошла после смерти мамы, было временным явлением, единственной рябью на спокойном пруду, а не пожизненной проблемой, нуждающейся в постоянном вмешательстве. Это не определяло меня тогда, и я не позволю этому определять меня сейчас.

Со мной всё будет в порядке.

Я в порядке.

— Да, — вру я, шлепая туфлями по кирпичам.

Папа обнимает меня за плечи и ведёт к входной двери.

— Всё хорошо.

ГЛАВА 3

ЛИЯ

Я ЕДВА НЕ ОТКАЗЫВАЮСЬ ПРОЙТИ ЧЕРЕЗ двери, даже когда мама, папа и Бенни подталкивают меня вперёд. Они должны чувствовать страх внутри меня, знание того, что если я не убегу сейчас, у меня не будет другого шанса. Но потом мама твёрдой рукой берёт меня за руку и, как капитан, управляющий кораблём, тащит меня в вестибюль.

Мама останавливается, как только мы входим, и кладёт руку на грудь.

— О, Аурелия, разве тут не прекрасно?

Отель прекрасен, с его высокими колоннами и панельным потолком, выполненным из того же полированного красного дерева. На каждой колонне изящно вырезаны те же узоры из плюща, цветов магнолии, пальмовых листьев и озорных херувимов, играющих на арфах и лютнях, что и на парадных дверях отеля. Рядом с лестницей стоит золотая клетка лифта, а с галереи второго этажа открывается вид на главный вестибюль и вход в отель, и, вероятно, именно поэтому так много дам сидит там, наблюдая за прибытием новых гостей «Гранда». Но отель почему-то напоминает мне Колизей, как будто я вхожу через одни ворота и жду, когда лев появится через другие.

Я замечаю его раньше, чем он замечает меня, он входит в вестибюль с тремя другими джентльменами. Все в белых рубашках и брюках и с теннисными ракетками в руках. Я отворачиваюсь и прячусь за колонной, а мама кричит:

— Лонни! Сюда.

Я крепко зажмуриваюсь, ударяясь головой о колонну. «Просто помни, что ты любишь её, — говорю я себе, — и что она желает тебе добра».

— Миссис Сарджент, — говорит Лон, его голос грохочет в моей груди, как пушечный выстрел. — Где Аурелия?

Я делаю глубокий вдох, нацепляю свою привычную улыбку и выхожу из-за колонны.

— Привет, Лон, — говорю я, заставляя свой голос звучать радостно, чего я не чувствую. — Чудесно видеть тебя снова.

Он берёт меня за руку и проводит губами по костяшкам пальцев в перчатке. Я прикусываю язык, чтобы не высунуть его.

Дело не в том, что Лон совершенно отвратителен. Мои друзья все позеленели от зависти, что я заполучила красивого холостяка с состоянием в придачу, но, хотя я могу оценить его не гротескные черты чисто аналитически, они не вызывают у меня симпатию к нему.

— Теперь мы будем гораздо чаще видеться друг с другом, — говорит он.

Его запах — вызывающая кашель смесь бергамотового одеколона, кофе и сигар — проникает в мои ноздри, вызывая тупую боль в левой роговице.

— Полагаю, что да, — отвечаю я, запах щекочет моё горло.

Мама незаметно щипает меня за запястье, и я широко улыбаюсь.

— Я не могла бы быть более рада этой перспективе.

— Я тоже.

Мать спрашивает Лона о его игре в теннис и мужчинах, с которыми он играл. «Деловые партнеры», отвечает Лон, которые также будут проводить лето в отеле, позволяя ему участвовать как в работе, так и в играх, пока они здесь. Я пользуюсь возможностью и медленно отступаю назад, пока жжение в горле не утихает.

— Конечно, во время вашего медового месяца в сентябре работы не будет, — легкомысленно упрекает его мама.

— Конечно, — говорит Лон, переводя взгляд на меня. — Я бы и не мечтал об этом.

Он ждёт, что я что-то скажу — возможно, что я рада, что в это время он будет уделять мне всё своё внимание, или что я не могу дождаться сентября, — но всё, о чём я могу думать, это тот факт, что менее чем через три месяца я буду вынуждена делить постель с этим человеком, который купается в одеколоне и курит ужасное количество сигар и который мне совершенно незнаком.

Поэтому я вообще ничего не говорю.

Отец возвращается после регистрации и останавливается рядом с Лоном, пожимает ему руку.

— Лон. Рад тебя видеть. Твой отец здесь?

— Полагаю, совершает утреннюю прогулку по пляжу. Пока мы здесь, у него очень строгий график. За все годы, что мы проводили лето в «Гранд Отеле», он ещё ни разу не нарушил его. Вы уже зарегистрировались?

— Да. Мне сказали, что наши чемоданы скоро должны быть доставлены.

— Я не буду вас задерживать. Мне нужно переодеться к обеду.

Он поворачивается ко мне и снова берёт меня за руку.

— Увидимся в столовой, скажем, через час?

Я застенчиво наклоняю голову, как учила меня мама, мгновенно презирая себя за это.

— Я бы ни за что на свете не пропустила это.

Лон ухмыляется.

— Замечательно. Прошу меня извинить.

Мать смотрит ему вслед, её взгляд устремлен немного дальше на юг, чем подобает настоящей леди.

— Он довольно атлетичный мужчина, не так ли?

«Почему бы тебе тогда не выйти за него замуж?» — думаю я, едва удерживая язык за зубами.

— Идёмте, дамы, — командует нам отец, пересекая вестибюль и направляясь к лифту.

Мама и Бенни проскальзывают в лифт следом за ним, и я остаюсь одна с другой стороны, но даже по настоянию оператора я, кажется, не могу переступить порог. Моё сердце учащается, когда я думаю о песне, о птичке в позолоченной клетке, и затем внезапно моя жизнь проносится перед моими глазами, моё прошлое, настоящее и будущее смешиваются воедино, и одна ужасная правда становится очевидной:

Ни один день не отличается от остальных.

Я буду жить и умру тем же человеком, в той же позолоченной клетке, что и в тот день, когда я родилась, и даже несмотря на то, что я чувствовала правду об этом до этой самой минуты — чувствовала, как она сжимает мне горло посреди ночи, когда я не могла заснуть, — полный эффект не поражал меня до этих пор, пока я не увидела чёткое, визуальное представление этого: мои родители и брат, счастливо устроившиеся в маленькой, тесной кабине лифта, а я по другую её сторону, уверенная, что мне там не место.

Отец прищуривает глаза.

— Аурелия, — бормочет он себе под нос. — Заходи в этот чёртов лифт.