Вспомни меня (ЛП) - Бобульски Челси. Страница 32

Сэмюэл Клеменс, более известный в народе как Марк Твен, выходит из экипажа. Толпа, собравшаяся на крыльце и вокруг лужайки перед домом, бурно аплодирует. Дети и взрослые всех возрастов прижимают к груди свои любимые книги мистера Твена, надеясь получить автограф.

Алек наклоняется и шепчет:

— Я мог бы оттолкнуть всех с дороги, чтобы ты могла подойти ближе.

Я отвечаю на его поддразнивающее предложение с притворным возмущением.

— Конечно, вы не были бы настолько грубы, чтобы толкать детей, мистер Петров.

— Дети отходчивы.

Я смеюсь, слишком громко для приличия. Несколько женщин бросают взгляды в мою сторону, но затем вспыхивает искра и раздаётся громкий взрыв, когда фотограф, который всё утро ждал прибытия мистера Твена, делает свой снимок, и женщины снова обращают своё внимание на автора.

Дети окружают писателя, как только он выходит на крыльцо. Алек выгибает бровь, глядя на меня, но я качаю головой.

— Нет необходимости быть грубым. Я уверена, что у меня будет возможность поговорить с ним сегодня вечером на празднике.

Алек вздыхает.

— Главное, что ты знаешь, что я сделаю это для тебя, если ты попросишь.

— Нет ничего такого, чего бы вы ни сделали для меня, не так ли, мистер Петров?

Его улыбка исчезает.

— Нет ничего, чего бы я ни сделал для тебя, Лия.

Мои лёгкие горят, и мне приходится напоминать себе, что нужно дышать.

— Ты чем-нибудь занята сегодня днём? — спрашивает он.

Я качаю головой.

— А что?

— У меня есть идея.

* * *

Алек упаковывает закуски для пикника и уводит меня на верховую прогулку к маяку. Я надеваю платье, позаимствованное у Мойры, и широкополую шляпу поверх своих кудрей, чтобы скрыть себя от посетителей отеля, которые могут меня заметить. Алек носит кепку газетчика, низко надвинутую на глаза, но праздничная толпа, по правде говоря, это благословение. Никто ни на кого не смотрит слишком пристально — все слишком озабочены тем, чтобы встать в очередь на экскурсию по маяку или выбрать идеальное место для пикника.

Мы обедаем на лужайке под сенью высокого кипариса. Глядя на горизонт, не видя ничего, кроме воды и неба, легко поверить, что мы сидим на краю света.

— Я хочу познакомить тебя с моей мамой, — внезапно говорит Алек. — Сегодня вечером, после ужина. Как ты думаешь, ты сможешь уйти?

Я колеблюсь. Было намного легче думать о встрече с матерью Алека в ту ночь в танцевальном павильоне, когда мы с Алеком только познакомились и наши чувства друг к другу не проникли так глубоко в наши души. Теперь эта мысль приводит меня в ужас. Что, если я ей не понравлюсь? Что, если мои нервы превратят меня в неуклюжую идиотку?

— Возможно, я смогу, — говорю я, срывая травинку, — но ты уверен, что это то, что мы должны делать?

Чем больше людей знает о нас, тем опаснее всё это становится.

— Она ничего не скажет, она никогда не сделает ничего, что может причинить мне боль. На днях она спросила меня, что делает меня таким счастливым в последнее время, и я хочу показать ей. Я хочу, чтобы она узнала тебя, Лия, и чтобы ты узнала её.

Страх скручивает мой желудок. Если бы мы были кем-то другими, если бы я была такой, как Мойра или Клара, я, вероятно, уже встретила бы мать Алека. Мы могли бы даже поделиться секретными шутками о его привычках, например, о том, как он проводит руками по волосам, когда нервничает, или о том, как он запихивает еду в рот, как будто он постоянно находится на грани голодной смерти, хотя он явно сыт. Но я не такая, как Мойра или Клара — я никогда не буду такой, — и как бы сильно я ни хотела встретиться с ней, увидеть, откуда родом Алек, я боюсь, что его мать не сочтёт меня достаточно хорошей для своего сына.

Оправдание начинает формироваться на моих губах, но затем Алек смотрит на меня своими полными надежды глазами, и отказать ему невозможно.

ГЛАВА 32

НЕЛЛ

Я НЕ МОГУ УСНУТЬ. Я СЛИШКОМ ВЗВИНЧЕНА, и понимание того, что я не могу доверять себе, чтобы не вылезти из окна пятого этажа, не помогает делу.

Я подумываю о том, чтобы прокрасться в обеденный зал, но балет больше не является тем убежищем, которым он когда-то был. Потому что, если моё первое предположение было верным, если это действительно просто галлюцинации, то потеря себя в танце ничем не помогла в сдерживании видения, равно как и применение техник, которым я научилась у доктора Роби. И если Алек прав — если он вообще был настоящим и если наш разговор вообще состоялся — тогда здесь происходит что-то ещё, и пока я не выясню, что это такое, я нигде не буду в безопасности.

Ты должна была вспомнить меня.

Вспомнить, как он делал что?

Я выхожу за дверь при первом же намёке на рассвет. Беру в дорогу чашку кофе и рогалик из пекарни и направляюсь в кладовку. Дверь заперта, поэтому я прижимаюсь спиной к стене и сползаю вниз, садясь на пол и скрещивая ноги.

Что-то царапает внутреннюю сторону моей руки. Я протягиваю руку за спину и нащупываю уголок бумаги, торчащий из моих джинсов, джинсов, которые я не носила больше недели, сменив их на шорты и штаны для йоги. Я тяну его и снова вижу заголовок:

МОЛОДАЯ СВЕТСКАЯ ЛЬВИЦА УБИТА В РОСКОШНОМ ОТЕЛЕ

Я провожу большим пальцем по надписи (кровь, так много крови), затем засовываю ее обратно в карман.

К тому времени, как Макс и София приходят, чтобы отпереть дверь, я уже давно доела свой рогалик и выпила кофе. Мне кажется, я смотрю на чашку уже несколько часов, пытаясь собраться с мыслями. Пытаюсь вспомнить. Но всё, что я могу вспомнить, это царапину на колене от падения с подоконника и ощущение щеки Алека, прижатой к моей.

Я не могу сказать тебе, что происходит.

Почему?

Потому что тогда ты сойдёшь с ума.

Туфли на высоком каблуке и пара кед «Конверс» останавливаются передо мной.

— Счастливого Четвёртого июля! — говорит Макс.

— Что? — я моргаю, глядя на него. — Ой. Да. Счастливого Четвёртого июля.

Макс хмурит брови.

— Ты в порядке?

Мой голос хриплый, как обвал:

— Не могла уснуть.

София вставляет ключ от кладовки в замок и открывает дверь.

— Может, тебе стоит вернуться в свою комнату? Полежать немного?

— Нет, — говорю я, поднимаясь. — Я хочу работать.

Она кивает.

— Хорошо. Поправляйся.

Я следую за Максом в комнату, а София уходит, стуча каблуками по коридору. Я направляюсь в отведённый мне раздел, но мои мысли продолжают возвращаться к заголовку статьи, лежащей в моём кармане, и вместо того, чтобы просматривать кипы бумаг, которые нужно отсортировать, я вытаскиваю статью из кармана, моё сердце замирает при слове УБИТА.

Что с тобой случилось?

Мой взгляд поднимается к статье о Дне независимости над заголовком и задерживается на фотографии Марка Твена, поднимающегося по лестнице в «Гранд».

Но я сосредотачиваюсь не на авторе.

На заднем плане, на крыльце, позади ребёнка, наполовину свисающего с перил, и женщины с волосами, собранными на макушке, похожими на облако, стоит девушка, которая выглядит… до чёртиков… как я.

Я склоняюсь ближе.

То же лицо в форме сердечка, тот же заостренный подбородок. Её глаза сощурены от смеха, так что я не могу сказать, похожи ли они на мои, но на её шее есть пятнышко, которое может быть тенью… или очень знакомой родинкой.

Мои руки дрожат, пока я смотрю на фотографию. Является ли она давно потерянным предком? Двойник? Мираж, созданный моим недосыпающим мозгом?

Вспомни меня.

Мой взгляд перемещается к парню, стоящему рядом с ней. Его лицо наполовину скрыто пуделевой причёской пожилой женщины, но я бы узнала эту улыбку и эти глубоко посаженные глаза где угодно.

Алек.

Жгучая боль пронзает мой череп и, кажется, что мой мозг раскалывается. Я вскрикиваю и прижимаю ладони к вискам. Изображения возникают на внутренней стороне моих век, как фильм, прокручиваемый в ускоренной перемотке.