Нужные вещи - Кинг Стивен. Страница 50

— Ты оставил мысли о самоубийстве и теперь думаешь об убийстве, — сказала она. — Поэтому и злишься, Алан.

Он покачал головой и хотел снова заговорить, но она протянула руку через стол и прижала свой искривленный палец к его губам. Тише, замолчи. Жест так удивил его, что он действительно замолчал.

— Да, сказала она. — Я на этот раз не собираюсь тебя поучать, Алан. Много годы утекло с тех пор, как я в последний раз ужинала наедине с мужчиной, и не собираюсь портить удовольствия, играя роль Миссис Главной Обвинительницы. Но нельзя злиться на людей — во всяком случае так, как делаешь это ты — только за то, что они попали в аварию. Как бы там ни было, но в таком случае всегда большой процент надо класть на случайность и непреднамеренность. Если бы Энни и Тодд погибли по вине отказавших тормозов, ты бы грыз себя за то, что не проверил их, или снес голову Сонни Джекёту за нерадивую работу, когда последний раз привозил ему машину в ремонт. Но ты бы не винил ее. Разве не так?

— Наверное, так.

— Не наверное, а наверняка. Почему ты не считаешь, что это был несчастный случай, Алан? Ты уверен, что произошел спазм потому, что так тебе сказал доктор Ван Аллен. А тебе никогда не приходило в голову, что она могла резко свернуть с дороги, увидев оленя? Разве не могло быть все так просто?

Могло. Олень, птица или, в конце концов, выехавшая на встречную полосу чужая машина.

— Да, но пристяжной ремень…

— Да забудь ты этот ремень! — воскликнула она с такой страстью, что посетители за другими столиками обернулись. — Может быть, у нее тогда болела голова, и она в первый раз в жизни забыла пристегнуться, но это вовсе не значит, что Энни намеренно разбила машину. Та же головная боль — вероятно, одна из самых сильных — могла быть причиной и того, что ремень Тодда оказался пристегнутым. И все-таки это не главное.

— Что же тогда?

— А то, что здесь куча всяких «может быть», — которые питают твое озлобление. Но даже если самое худшее из твоих предположений верно, правды ты никогда не узнаешь.

— Не узнаю.

— А если бы узнал… — Она пристально посмотрела ему в глаза. На столе между ними стояла свеча. Ее глаза в свете пламени казались темнее, и Алан видел, как в каждом плясал огонек. — Знаешь, опухоль мозга тоже несчастный случай. Здесь не может быть обвиняемых. Алан, нет — как вы их называете — преступников. Пока тебе это не станет ясно, шансов нет никаких.

— Каких шансов?

— Наших, — спокойно отозвалась Полли. — Ты мне очень нравишься. Алан, и я еще недостаточно стара, чтобы не рискнуть, но слишком стара, чтобы не иметь неудачного опыта и не знать, куда могут завести чувства, если их выпустить из-под контроля. Я не позволю им теперь разбушеваться до тех пор, пока ты не оставишь Энни и Тодда в покое.

Алан потерял дар речи. Она серьезно смотрела на него, сидя за столом старой загородной харчевни, отблеск оранжевого пламени камина плясал по ее шелковистым щекам и левому виску. А снаружи заунывным кларнетом распевал под карнизами ветер.

— Я слишком много сказала? — спросила Полли. — Если так, то попрошу тебя отвезти меня домой. Я терпеть не могу попадать в двусмысленное положение, но не более того, как что-то задумывать исподтишка. Он протянул руку и дотронулся до ее пальцев. — Нет, Полли, ты сказала совсем не слишком много. Я люблю тебя слушать.

Она улыбнулась, и улыбка осветила все лицо.

— Тогда ты получишь свой шанс.

Так это и началось. У них не возникало чувства вины, когда они встречались, но они ощущали необходимость вести себя осторожно — не только потому, что это был маленький городок, и Алан занимал в нем видную должность, а Полли требовалось поддерживать репутацию в обществе, чтобы продолжать свое дело — но потому, что оба понимали возможность обвинения. Они оба были недостаточно стары, чтобы не воспользоваться шансом, но в достаточно солидном возрасте, чтобы оставаться предусмотрительными. Осторожность никогда не помешает.

Затем, однажды в мае, они стали физически близки, и Полли рассказала ему обо всех годах между Тогда и Теперь… Он не до конца ей поверил и остался в надежде, что наступит день, когда она расскажет всю правду, не распахивая при этом так широко глаза и не теребя слишком часто мочку левого уха. Он понял, что ей было трудно решиться рассказать даже то, что он услышал, и поэтому готов был ждать продолжения. Надо быть терпеливыми. И осторожными. Достаточно и того, вполне достаточно, что он окончательно влюбятся в Полли, когда долгое лето проходило мимо них по Мейн Стрит.

Теперь же, глядя в потолок в спальне Полли, он думал, не настало ли время снова заговорить о женитьбе. Он уже пытался однажды, в августе, но она тогда снова сделала этот жест — шшш, замолчи. Теперь, думал он…

Но длинный состав раздумий стал постепенно разваливаться и сходить с рельсов…

Алан заснул.

Во сне он бродил по какому-то гигантскому магазину, шел вдоль прилавка, длинного, нескончаемого. В магазине было все, все, что он когда— то хотел приобрести, но не мог себе позволить — часы с заводом от взмаха рукой, широкополая мягкая шляпа от Аберкромби и Фитч, восьмимиллиметровая кинокамера фирмы Белл энд Хауэлл, сотни других предметов — но что-то еще оставалось позади, за плечом, то, чего он не видел.

«Мы называем такие вещицы „дразнилками“, — старина», — произнес голос.

Этот голос был Алану знаком. Он принадлежал сучьему щеголю, ездившему на «торонадо». Джорджу Старку.

«Мы этот магазин называем Эндсвилль, — сказал тот же голос. — Здесь продается все, что душе угодно».

Алан увидел большую змею, похожую на питона, с головкой как у гремучей, ползающей среди множества компьютеров на приливке с табличкой СВОБОДНО В ПРОДАЖЕ. Он хотел убежать, но рука, без линий на ладони, схватила его за плечо и остановила.

«Не стесняйся, старина»— настойчиво сказал голос. — Бери, что хочешь. Бери то, на что глаза глядят… и плати».

Но какую бы вещь Алан не взял в руки, она тут же превращалась в почерневший, обугленный ремень, которым был пристегнут его сын.

Глава восьмая

У Дэнфорта Китона опухоли мозга не было, но головной болью он страдал жестокой, когда ранним субботним утром сидел в своем кабинете. На столе рядом с кипой налоговых квитанций за 1982-1989 годы лежала корреспонденция — письма из Бюро Налоговой Инспекции штата Мэн и копии писем, которые он посылал в ответ.

Последнее время у него все стало валиться из рук. Китон это понимал, но ничего не мог поделать с собой.

Вчера вечером он ездил в Люистон, возвратился в Рок около половины первого ночи и до утра мерил шагами свой домашний кабинет, пока его жена, выпив снотворное, крепко спала наверху, в спальне. Он обратил внимание, что то и дело косит на небольшой гардероб в углу кабинета. Там, на верхней полке лежали свитера. Большинство из них были старые и тронутые молью. Под ними пряталась деревянная резная шкатулка, смастеренная отцом еще до того, как болезнь нависла над ним грозовой тучей, отняв память и навыки. В шкатулке хранился револьвер.

Китон обнаружил, что все чаще возвращается мысленно к револьверу. Не для себя, нет — во всяком случае до поры до времени. Для Них. Преследователей.

Без четверти шесть он вышел из дома и поехал тихими рассветными улицами к зданию Муниципалитета. Эдди Уорбертон, с метлой в руках и сигаретой Честерфилд в зубах (золотой орден Святого Кристофера, приобретенный им накануне в Нужных Вещах, был надежно спрятан под рабочей синей блузой) провожал его взглядом, пока Китон медленно поднимался на второй этаж. Они не обменялись ни словом. Эдди за последний год успел привыкнуть к появлению Китона в неурочные часы, а Китон вообще давно перестал замечать Эдди.

Китон собрал бумаги, справился с желанием разорвать их на клочки и пустить по ветру, и стал просматривать и сортировать. Письма Бюро Налоговой Инспекции в одну кипу, свои ответы — в другую. Эти письма он хранил в нижнем ящике шкафа и ключ от этого ящика был только у него.