Бескрайние земли - Амаду Жоржи. Страница 22

— Это не ребенок, чума какая-то…

Для доны Аны кухня была лучшим убежищем. Когда она слишком уж напроказит, то скрывается там, у юбок своей «черной мамы», зная, что туда за ней никто не придет, даже дона Филомена, даже сам старый Марселино, даже ее отец Синьо. В таких случаях негритянка готовилась к отпору, чтобы защитить свою «синьорочку».

Раймунда выполняла мелкие домашние работы, готовила, но, кроме того, в каза-гранде ее обучили шитью, вышиванию, научили немного читать, писать свою фамилию, а также складывать и вычитать. Бадаро были уверены, что таким путем они оплачивают свой долг. Ризолета умерла с именем доны Аны на устах, глядя на свою «белую дочку», которая не отходила от нее. Старый Марселино же был похоронен два года тому назад, а спустя год умерла и его дочь, вышедшая замуж за торговца и скончавшаяся в Баие, так и не привыкнув к далекому городу. Она ослабела, у нее начался туберкулез. Дона Филомена взяла Раймунду с кухни и сделала ее служанкой. И она покровительствовала мулатке все время, до самой своей смерти. Потом, когда жена Синьо умерла от чахотки, остались двое крестных — Синьо и дона Ана; и вскоре для Раймунды началась обычная жизнь домашней прислуги: она стирала, чинила белье, ходила на реку за водой, готовила сладости. Разве только на праздниках дона Ана дарила ей кусок материи на платье, а Синьо — башмаки и немного денег. Она не получала жалования, да и на что ей были деньги, если в доме Бадаро она имела все необходимое? Когда Синьо давал ей на праздник Сан-Жоана и на рождество по десять мильрейсов, то обычно говорил:

— Сохрани это себе на приданое…

Ему даже и в голову не приходило, что у Раймунды могут появиться какие-то желания. Между тем с детства сердце Раймунды было полно неосуществимых грез. Сначала она мечтала о куклах и игрушках, какие выписывались для доны Аны из Баии: Раймунде запрещалось их брать. Сколько шлепков заработала она от негритянки Ризолеты за то, что трогала игрушки своей молочной сестры. Потом это было желание вскочить, подобно доне Ане, на хорошо оседланную лошадь и поскакать по полям. И, наконец, она хотела иметь, как и та, красивые вещи — ожерелье, сережки, испанский гребень. Она добыла себе один такой гребень, роясь в мусоре, выброшенном доной Аной, но у него были сломаны зубья, их осталось всего два или три. И вот, сидя в своей комнатушке, освещавшейся по вечерам небольшой лампой, она втыкала гребень в волосы и улыбалась самой себе. Вероятно, это была ее первая улыбка за день, потому что у Раймунды лицо всегда оставалось серьезным и сердитым, замкнутым для всех.

Жука, не пропускавший ни одной женщины, будь то проститутка, или замужняя сеньора из города, или мулаточка с плантации, никогда не приставал к Раймунде, — возможно, он находил ее дурнушкой — приплюснутый нос, представлявший контраст с почти белым лицом. Она была злая, сама дона Ана это замечала. И на фазенде говорили, что у Раймунды недоброе сердце. Она, казалось, ко всем относилась одинаково, жила своей молчаливой жизнью, работала за четверых, получала то, что ей давали, бормоча при этом слова благодарности. Так она выросла, стала уже девушкой. У нее начали появляться женихи, потому что все были уверены, что Синьо Бадаро непременно поможет тому, кто женится на его крестнице, молочной сестре доны Аны. Претендовал на нее белобрысый приказчик, служивший в лавке на фазенде и приехавший из Баии, — он знал бухгалтерию и почитывал книги. Приказчик был худ и немощен, носил очки. Раймунда не дала своего согласия, расплакалась, когда Синьо заговорил с ней об этом, и заявила:

— Нет, нет!

Синьо пожал плечами, давая понять, что ему это, собственно, безразлично.

— Не хочешь, ну и делу конец… Я не собираюсь тебя неволить…

Жука попробовал было вмешаться:

— Но ведь это хорошая партия для тебя… Образованный парень, белый… Другого такого не встретится. Не знаю, что только он нашел в мулатке.

Однако Раймунда стала умолять Синьо, и тот сообщил приказчику об ее отказе. Жука Бадаро при случае не преминул спросить приказчика, что тот нашел хорошего в этой вечно нахмуренной мулатке.

Не прочь был на ней жениться и Агостиньо, надсмотрщик с одной из плантаций Бадаро. Он пробовал об этом заговорить с Раймундой, но она грубо ему ответила. Дона Ана нашла этому объяснение:

— Раймунда никогда нас не покинет. Она ходит всегда хмурая, но она любит нас…

И неожиданно она растрогалась, вспомнила Ризолету. В такие дни она всегда дарила мулатке какое-нибудь старое платье или монетку в два мильрейса. Но подобные разговоры о Раймунде были редкими, у Бадаро не всегда было время думать о будущем молочной сестры доны Аны.

Антонио Витор уже давно на нее заглядывался. На фазенде женщина — роскошь, а его молодому телу нужна была женщина. Ему недостаточно было любви проституток из поселков, куда он иногда ездил. Ему хотелось, чтобы чье-то тело согревало его в течение долгих холодных месяцев зимы — с мая по сентябрь, когда непрерывно шли дожди.

Антонио Витор поджидал ее на опушке леса. Пройдет немного времени и послышится голос Раймунды, а затем на тропинке появится и она сама. Может быть, лицом она и не красавица, но у Антонио Витора не выходило из головы ее крепкое тело, пышные ягодицы, упругие груди, широкие бедра.

В сумеречном небе чувствовалось приближение ночи. Река текла спокойно. На воду падали листья. Возможно, ночью будет дождь. В лесу запели цикады. Сколько было разговоров об огромных богатствах, которые можно нажить здесь на юге… Антончо обещал вернуться в один прекрасный день богатым, хорошо одетым, в ботинках со скрипом. Теперь он уже об этом не думал. Теперь он — жагунсо Жуки Бадаро, прославившийся меткостью своих выстрелов. Воспоминания об Эстансии, об Ивоне, отдавшейся ему у моста, улетучились из его памяти. Теперь он уже не мечтает, как в ту ночь на борту парохода. Теперь у него только одно желание — жениться на мулатке Раймунде и зажить с нею вдвоем в глинобитной хижине. Жениться на Раймунде, иметь ее около себя, чтобы отдохнуть с ней после утомительного дня работы, после долгих поездок по тяжелым дорогам, после какого-нибудь убийства. Отдохнуть, прижавшись к ней… Склонить ей на плечо голову и ни о чем не думать.

На тропинке послышался голос Раймунды. Антонио Витор поднял голову и привстал, готовый помочь ей наполнить бидон водой.

Ночь окутывает лес, спокойно течет река.

9

Люди остановились перед каза-гранде Обезьяньей фазенды.

Официальное ее название было гораздо красивее — Фазенда Аурисидия. Так назвал ее Манека Дантас в честь жены, толстой и ленивой матроны, единственным интересом которой в жизни были дети да еще сладости, которые она умела готовить, как никто. Но, к великому огорчению полковника, это название не привилось, и все продолжали именовать фазенду Обезьяньей, по имени первой разбитой там небольшой плантации, вкрапившейся в леса Секейро-Гранде, между обширными владениями Бадаро и Орасио, где носились стада обезьян. Лишь в официальных документах на владение землей удержалось название Аурисидия. И только Манека Дантас говорил: «Там, в Аурисидии…». Все прочие, упоминая о фазенде, называли ее Обезьяньей.

Люди остановились, опустили на землю гамак с продетым через него шестом: в нем совершал свое последнее путешествие покойник. Из слабо освещенной залы послышался голос доны Аурисидии, лениво сдвинувшей с места свое жирное тело:

— Кто там?

— С миром, дона, — ответил ей один из пришедших.

Сын Аурисидии сбегал на веранду и вернулся с известием:

— Мама, там стоит двое каких-то людей с мертвецом… Покойник такой тощий.

Прежде чем подняться, дона Аурисидия, бывшая в свое время учительницей, мягко поправила сына:

— Надо говорить не стоит, Руи, а стоят…

Она направилась к двери, мальчик ухватился за ее юбку. Младшие дети спали. Люди сидели на веранде, на полу виднелся гамак с покойником.

— Пошли вам господи доброй ночи… — сказал один из них, старик с седыми курчавыми волосами.