Пыль на трассе - Маклин Алистер. Страница 3

2

Французы, даже когда они с виду расслабленны и неэмоциональны, не считают нужным скрывать чувства, а уж многочисленные болельщики, собравшиеся в тот день в Клермон-Ферране, люди весьма эмоциональные и экспансивные, в полной мере придерживались своих латинских норм поведения. Когда Харлоу с опущенной головой не прошел даже, а протащился вдоль дорожки к ремонтной базе «Коронадо» после окончания расследования, толпа заявила о себе во весь голос. Люди улюлюкали, свистели, топали ногами, просто кричали в ярости, по-галльски махали стиснутыми кулаками, и в этом было что-то пугающее. Сцена была не просто отвратительная, казалось, подай кто-нибудь сигнал — и толпа, полная жажды мщения, кинется на Джонни Харлоу, это не укрылось и от полицейских, они сомкнули свои ряды, чтобы в случае чего обеспечить Харлоу защиту. По лицам стражей порядка, однако, было ясно, что от своей миссии они не в восторге, да и отворачивались они от Харлоу, то есть разделяли чувства болельщиков.

В нескольких шагах за Харлоу, между Даннетом и Макалпином шел еще один человек, явно бывший одного мнения с полицией и зрителями. На нем был такой же комбинезон, как и на Харлоу, гневно сверкая глазами, он вращал за ремешок свой гоночный шлем. Это — Николо Траккья, по сути дела, гонщик номер два в команде «Коронадо». Как всегда вызывающе красив — темные курчавые волосы, сияющий и идеально ровный ряд зубов, который сгодился бы для рекламы самому знаменитому протезисту, загар, рядом с которым померкнет загар спасателя на водах. В эту минуту вид у Траккьи был не особенно счастливый — он вовсю хмурился. Его взгляд — почти легендарный — надолго оставался в памяти, в ком-то будил уважение, в ком-то поклонение, а в ком-то и просто страх, но никого не оставлял равнодушным. О ближних Траккья был невысокого мнения и считал, что большинство, в особенности большинство его коллег по «Гран-при», — это задержавшиеся в развитии молокососы.

Круг его общения, разумеется, был ограничен. Траккья страдал еще и оттого, что прекрасно сознавал: гонщик он хоть и блестящий, но Харлоу чуть-чуть лучше. Сознавал он и другое: как ни старайся, как ни выкладывайся, а это «чуть-чуть» ему не преодолеть. Сейчас, разговаривая с Макалпином, он даже не пытался понизить голос, хотя в данных обстоятельствах это не имело никакого значения — толпа ревела так, что услышать его Харлоу все равно не мог. Впрочем, было ясно, что Траккья не стал бы понижать голос при любых условиях.

— Акт воли господней! — с неподдельной горечью вскричал он. — С ума сойти! Вы слышали, какое объяснение дали эти кретины? Акт воли господней! Акт убийства, вот что это такое!

— Успокойся, малыш, успокойся. — Макалпин положил руку на плечо Траккьи, но тот сердито стряхнул ее. Макалпин вздохнул. — На самый худой конец — непредумышленное убийство. И даже это чересчур. Ты прекрасно знаешь, сколько гонщиков «Гран-при» погибло за прошлые четыре года, потому что их машины потеряли управление.

— Потеряли управление? — Траккья на миг лишился дара речи, что было ему совсем не свойственно, и поднял голову, безмолвно взывая к небесам. — Господи, Мак, мы же все видели на экране! Пять раз! Он убрал ногу с тормоза и перегородил дорогу Жету. Акт воли господней! Ну да, конечно. Это акт воли господней, потому что он выиграл одиннадцать «Гран-при» за семнадцать месяцев, выиграл прошлогодний чемпионат и, похоже, выиграет и этот.

— Что ты хочешь сказать?

— Прекрасно знаете что. Снимите его с гонок, и заодно можно снимать всех нас. Ведь он же чемпион! Если уж он так ездит, чего ждать от остальных, да? Мы-то знаем, что это неправда, а зрители? Такой шум поднимут, только держись. Господь свидетель, уже полно боссов и начальников всех мастей, которые мечтают прикрыть гонки «Гран-при» во всем мире, а многие страны ищут благовидный предлог, чтобы улизнуть от своих обязательств перед чемпионатом. Вот он, предлог, лучше не придумаешь. Так что наши Джонни Харлоу нам нужны, верно, Мак? Даже если иногда они оставляют за собой трупы.

— Мне казалось, Никки, что он твой друг.

— Конечно, Мак. Он мой друг. Но моим другом был и Жету.

На это Макалпину ответить было нечего, Траккья, видимо, выговорился, смолк и снова стал хмуриться. Так в молчании и под защитой все растущего эскорта полицейских эти четверо дошли до ремонтной базы «Коронадо». Ни на кого не глядя, не произнося ни слова, Харлоу направился к маленькому навесу в дальнем конце зоны. Со своей стороны никто — там были еще Джейкобсон и два его помощника — не попытался заговорить с ним или остановить его, никто не обменялся многозначительными взглядами: подчеркивать очевидное не требуется. Джейкобсон, вовсе не глядя на Харлоу, подошел к Макалпину. Старший механик — общепризнанный гений своего дела — человек худощавый, высокий и крепко сбитый. Лицо темное, с глубокими морщинами, казалось, он давно не улыбался, не собирался делать исключения из правила и сейчас.

Он спросил:

— Харлоу, конечно, оправдали?

— Конечно? Не понимаю.

— Это вам я должен растолковывать? Обвинить Харлоу — значит отбросить гонки на десять лет назад. Кто же такое позволит — слишком много миллионов вложено. Или не так, мистер Макалпин?

Макалпин задумчиво посмотрел на него, ничего не ответил, бросил короткий взгляд на все еще хмурого Траккью, отвернулся и пошел к разбитой и обгоревшей до пузырей «коронадо», которую уже поставили на четыре колеса. Он неспешно, как бы созерцающе, оглядел ее, задержался у кабины, покрутил руль, не оказавший ни малейшего сопротивления, потом выпрямился.

— Да, — произнес он. — Дела.

Джейкобсон холодно посмотрел на него. Глаза его умели быть такими же пугающе-грозными, как хмурый взгляд Траккьи. Он сказал:

— Машину готовил я, мистер Макалпин.

Плечи Макалпина приподнялись и тут же опустились, он выдержал долгую паузу.

— Знаю, Джейкобсон, знаю. В своем деле вам нет равных. У вас огромный опыт, и вести пустые разговоры я не собираюсь. Сломаться может любая машина. Сколько времени понадобится?

— Хотите, чтобы я начал сейчас же?

— Да.

— Четыре часа. — Джейкобсон был немногословен, все-таки чувствовал себя уязвленным. — Максимум шесть.

Макалпин кивнул, взял Даннета под руку, чтобы уйти вместе с ним, потом остановился. Траккья и Рори стояли рядом, они говорили полушепотом и неразборчиво, но слов не требовалось — на их лицах читалась красноречивая враждебность, а смотрели они в сторону навеса, на Харлоу и его бутылку бренди. Макалпин вздохнул и вместе с Даннетом пошел к выходу.

— Джонни сейчас на друзей не богат, да?

— Не сейчас, а уже давно. Вот и еще один его несостоявшийся друг.

— О господи. — Похоже, вздохи становились неотъемлемой чертой Макалпина. — Боюсь, Нойбауэр собрался метать громы и молнии.

К ним с видом громовержца широким шагом приближался человек в небесно-голубом гоночном комбинезоне. Высокий блондин, Нойбауэр внешне очень походил на скандинава, хотя на самом деле был австрийцем. Гонщик номер один в команде «Кальяри» — слово «Кальяри» было яркой краской написано поперек груди его комбинезона, — он постоянно блистал на трассах «Гран-при» и стал признанным коронованным принцем этих гонок, его считали неизбежным преемником Харлоу. Как и Траккья, он был человеком холодным, малообщительным, терпеть не мог дураков и не скрывал этой своей неприязни. Как и у Траккьи, круг близких знакомых был ограничен очень маленькой группой; и никого не удивляло, что эти два индивидуалиста, яростно соперничавшие на трассе, за ее пределами — близкие друзья.

Нойбауэр, с холодно-голубыми сверкающими глазами и поджатыми губами, был явно не в себе, и настроение его не улучшилось, когда массивный торс Макалпина загородил ему дорогу. Нойбауэру пришлось остановиться, человек внушительных размеров, Макалпину он все же уступал. Сквозь стиснутые зубы он бросил:

— Дайте дорогу.

Макалпин посмотрел на него с легким удивлением.

— Что ты сказал?