Дар ушкуйнику (СИ) - Луковская Татьяна. Страница 20

– Ну, коли выбрала себя губить, я препятствовать не стану. Каждый свой выбор сам делает – в праведности жить, али в грех впадать, – Евпраксия снова села на лавку. – К отцу на могилу сходи.

– Схожу, – выдавила из себя Дарена.

– Ступай, Дарьюшка, ступай, – махнула сухой рукой Евпраксия.

И никакой от нее злости, раздражения, словно старая княгиня услышала именно то, что хотела.

Прочь, к тетке, к снегу, в мороз! Дарена, не стесняясь, побежала, скрипя половицами. Уйти, выпорхнуть из опостылевших стен.

Но не тут-то было.

– Постой, чего бежишь как блажная?! – раздался за спиной звонкий голосок Соломонии.

Дарья неохотно остановилась, племянница догнала ее, тяжело дыша.

– Чего тебе? – надменно проговорила Дарья.

– Я все слышала, – со злостью поговорила Солошка. А задыхается-то она не от бега, а от клокочущей ярости.

– Не совестно чужие разговоры слушать? – широко улыбнулась Дарья.

– А не совестно пред чужим нареченным стелиться! – вскрикнула Соломония.

– Я как-то не пойму, – Дарья насмешливо прищурилась, – то тебе ушкуя дикого не надобно, княжича пронского подавай, то нареченный больно нужен. Нужен, так чего ж меня к нему толкала, али пакость свою забыла?

– Нужен – не нужен, не твоя забота! – подражая Дарье, гордо задрала подбородок Соломония. – А позорить себя, да с моим женихом путаться не позволю!

– Да что ж ты сделаешь? – снова показала белые зубки Дарья.

Соломония опешила. Несколько мгновений она стояла, ловя ртом воздух. Казалось, Дарья видела мелькающие на лбу племянницы мысли.

– Мать моя теперь здесь старшая, она мать князя, – Соломония уперла руки в бока, выбрав тактику угроз. – Скажет, и тебя прочь из града погонят. В ногах будешь лежать, да нас сжалиться просить.

– Ну, попробуйте, – холодно произнесла Дарья и, не став выслушивать дальше, поспешила прочь.

Евфимию она не боялась, может, и напрасно. Власть и верно утекала из слабеющих старческих рук в молодые да хваткие. Поживем – увидим.

В Дарьиных покоях было тихо, только из малой трапезной доносилось шушуканье и сдавленные смешки. Снова Терентий подкормиться заглянул. От него легко узнать все вести и последние сплетни, в том числе и, что в граде уже толкуют об княжьей дочке да ушкуйнике. С чего вообще все всполошились, неужели кто-то видел, как они с Микулой миловались? Расспросить бы осторожно, но как-то сегодня не хотелось. Не теперь, потом.

Шубка, убрус, сапожки – обрядилась, можно выходить.

– Устя, хватит его кормить, пост, – крикнула Дарена на ходу, заглядывая в трапезную, где за миской с кашей рядком сидели челядинка и дьяк, – к тетке ночевать идем.

– Темно уж, – пробурчал Терентий, с сожалением глядя, как Устинья отодвигает миску и плетенку с пирогами.

– Вот именно, нечего тут рассиживаться, – поспешила за хозяйкой Устя.

Гриди стояли уже наготове.

Дарья нетерпеливо сбежала с крыльца и чуть не сбила Микулу. Что?! На ловы же уехал! Да что ж он под ногами все время крутится?!

Ушкуйники действительно вернулись, двор был полон людей, мелькали светцы. Конюхи принимали разгоряченных коней.

Дарена, не глядя на ватамана, коротко кивнула и поспешила дальше.

– Ты куда это собралась, на ночь глядя? – резко развернувшись, поспешил за ней Микула.

– К тетке. Светлая княгиня разрешила, – пробормотала Дарена, еще ускоряя шаг.

– Утром бы и пошла, какая нужда в потьмах бродить, – не отставал ватаман.

– Я с гридями, есть кому защитить, – указала Дарья на сопровождающих ее двух воинов.

– И только-то? Сам провожу. Ратша! – крикнул он вою в красивой шапке. – Скажи, приду скоро.

– Не надобно со мной идти! – взвилась Дарена. – И так про нас не пойми что плетут. Евпраксия уж думает, куда моего байстрюка от тебя пристраивать.

– Что? – опешил Микула, округляя глаза.

– Сами дойдем, – горделивым жестом плотней запахнула Дарена убрус.

– Сказал – провожу, значит провожу, – упрямо проворчал ватаман. – Гриди твои подтвердят, что все чинно было, – отставать он никуда не собирался.

Ну, пусть уже идет, как от него отвязаться-то?

Так они и пошли, молча, рядом, не поворачивая друг к другу головы. За спинами, не мешая, тихо ступали люди княжьей дочки. А сама эта глупенькая дочка путалась в подоле длиннополой шубейки… и мыслях. Споткнулась. Ох! Подхватил под локоть. Отпрянула. Снова пошли. И ни словечка.

У теткиных ворот Микула поклонился, уронил на снег шапку, быстро поднял, стряхивая снег: «Ночи доброй, благослови Бог», – буркнул под нос да побрел прочь. А она уж насочиняла, как гриди да Устя во двор войдут, а они останутся стоять у ворот, словами потаенными перекинутся… да может еще чего. Да не больно-то и хотелось. И без него бы дошли, без провожатых.

– Корила Устю за Терентия: ведь знает, что дьяку не ровня, что замуж никогда не позовет, а все ж привечает, только сердечко себе тревожит да делает вид, что в шутку все, на потеху. А чем я-то лучше? От чужого нареченного ласки как дворовая кошка жду. Так и пусть к Солошке бежит, уж она небось ждет, а мне и не надобно.

Глава XVI. В ночи

Туда Микула шел как в тумане, все время ощущая присутствие ладушки, спотыкаясь и рассматривая снег под ногами, поэтому плохо запомнил обратную дорогу. Нет, заблудиться здесь было сложно, княжий детинец, вон он, виден со всех сторон, но как до него добраться быстрей, не петляя по спящим улицам и не пересекая торга, сообразить было сложно. Постояв немного у широкой площади, Микула решил прошмыгнуть за церковью в переулок и попытать счастье сразу оказаться у Серебряных ворот. «А все она опять виновата. И кто ее надоумил по гостям ночью ходить. Ночью благонравным девицам спать надобно. И ведь никто не остановил, не сказал – куда это ты всего с двумя гридями? Княгини-то куда смотрели? Срочно ее замуж надобно выдавать, чтоб муж разумный около себя держал и глупостей творить не давал. Дитя б ей в люльку сострогал, и пусть себе качает да песни мурлычет. Маета с ней одна». Микула ворчал и ворчал про себя, благо некому было остановить.

Внезапно переулок загородили три тени. Ночь была беззвездной, но все ж не сложно было различить широкие мужские плечи и блеск обнаженных мечей. Намерения у этой ватаги явно были не добрыми. Микула приостановился, тоже вынимая из ножен меч.

– Забыли чего, люди добрые? – спокойным ровным тоном проговорил он, выжидая.

– Кошель у тебя с пояса срезать, – прохрипел крайний.

Не услышав, а скорее звериным чутьем почуяв, Микула быстро обернулся – так и есть, позади стояло еще двое, западня захлопывалась. Пятеро – не добро. Были б простые тати, так и полошиться нечего, но по хватке, развороту фигур Микула точно определил воев. Ох, не хотелось бы так глупо сгинуть посреди посада.

Он шагнул к забору, чтобы защитить спину. Дешево свою жизнь вятский ватаман отдавать не собирался. Хорошо, что кольчугу не успел скинуть. Тени начали двигаться, сжимая кольцо. Приближались четверо, два ширококостных, крепких, двое пожиже, скорее отроки. «С этих и стоит начать, а там поглядим», – быстро прокручивал Микула.

Пятый тать остался в стороне, он тихим шепотом и жестами отдавал приказы. «Вожак», – определил Микула. Среднего роста, сухой. Кого он напоминал, было ощущение чего-то знакомого? «Неужто Дедята?! Похож, очень похож. Обещал же встретить, коли от девки не отстану, вот и встретил».

Кинулись разом, по звуку легкого свиста вожака, но Микула, опережая в скорости, ломанулся на самого тощего, плашмя ударил молодчика по голове и одновременно пнул ногой, и тут же скрестил меч со вторым, по крупнее. Темноту расцветил пучок искр. Тощий упал, но крепкий так просто не сдавался, напирая. Сзади уже подбегали другие. Надо быстрее, быстрее! Мощным взмахом, вложив всю силу, Микула опрокинул здоровяка, чиркнув по шее. Со стоном тать рухнул. Осталось трое. Микула повернулся, и вовремя, ринулись сразу вдвоем. Пришлось отпрыгнуть, перескакивая через тело. Щуплый начал подниматься, Микула успел пнуть его еще раз, вырубая, и снова изготовился.