Три розы - Гарвуд Джулия. Страница 55

Возможность поговорить с Адамом наедине представилась в день рождения мамы Роуз. Женевьев спускалась вниз по лестнице на первый этаж, а Адам именно в эту минуту входил в библиотеку и, слава Богу, был один. Она глубоко вздохнула, собираясь с духом, и поспешно двинулась за ним.

Но в библиотеку Женевьев попала только через два часа. Сначала ее перехватила Мэри Роуз. Сказав, что ей надо покормить и перепеленать дочку, она попросила Женевьев проследить, чтобы мужчины расставили столы для пикника как полагается. За прошедшую неделю Женевьев очень сблизилась с Мэри Роуз и была рада помочь молодой женщине. А через час Дуглас вручил ей десятимесячного Паркера, а сам отправился помогать устанавливать помост для оркестра, нанятого Трэвисом.

Паркер был совершенно очаровательный, и Женевьев с удовольствием занялась им. Обычно ребенок начинал капризничать, кричать, плакать и вырываться, как только кто-то из посторонних брал его на руки или когда незнакомые люди подходили к нему ближе чем на десять шагов. Дуглас и Изабель считали, что это от застенчивости. Но ко всеобщему удивлению, Женевьев он принял сразу, даже потянулся к ней ручонками, требуя немедленно взять его. Вот и сейчас он радостно улыбнулся. У Женевьев на шее были разноцветные бусы, и она не сомневалась, что как только Паркер доберется до них, он потянет их к себе в рот.

Женевьев решила пойти в библиотеку вместе с этим кудрявым херувимом, но потом передумала. Паркер — беспокойный ребенок и будет только мешать ее разговору с Адамом. Малыш сучил ножками, махал кулачками, смеялся, и Женевьев знала, что, если она попытается уложить его в колыбель, у нее ничего не получится. Девушка понесла его на веранду, уселась в кресло-качалку, принесенное Дугласом, и прижала ребенка к груди.

Паркеру нравилось качаться, он радостно подпрыгивал у Женевьев на руках, а она наклонялась к нему и шептала ласковые слова.

— Харрисон, помоги-ка нам! И позови Адама! — крикнул Коул.

На веранде показался муж Мэри Роуз с малышкой Викторией. Он с виноватым видом остановился перед Женевьев. Та все поняла без слов — и молча передвинула Паркера немного влево, освобождая место его семимесячной кузине.

— Я оставлю тебе Викторию всего на несколько минут. Надо помочь сколотить помост. — Он говорил с шотландским акцентом. — Она накормлена и перепеленута. Жена помогает на кухне, но если ты не уверена, что…

— Я справлюсь, — успокоила его Женевьев.

Харрисон усадил Викторию рядом с Паркером, погладил обоих детей по головке, снял сюртук и, бросив его на перила, сбежал по ступенькам вниз.

Девушка еле успевала управляться с детьми. Паркер все время тянулся к сестренке, но как только Женевьев Удавалось отцепить его руки от малышки, он немедленно совал в рот большой палец и начинал его сосать, громко причмокивая.

По ступенькам взбежал Трэвис. Увидев на руках у Женевьев племянника и племянницу, он улыбнулся.

— Как здорово у тебя получается! — одобрительно окликнул он.

— Да вроде бы неплохо, — согласилась Женевьев, робко улыбаясь и глядя на своих подопечных, которые дружно пускали слюни. — Правда, они прелестные? — она.

— Точно, — кивнул Трэвис. — Но отличаются друг от друга, как ночь и день: заметь, у Виктории на голове пушок, а у Паркера — настоящие кудри.

— Ничего, будет и у Виктории копна волос, — ответила Женевьев, нежно дотронувшись до макушки девочки. — А где Харрисон?

— Пошел на кухню взять молоток, а потом в библиотеку за Адамом, чтобы тот помог нам, — может заняться своими бумагами и после праздника. Оркестранты придут в три, к этому времени все должно быть готово.

Как только он ушел в дом, Женевьев начала укачивать детей. Веранду овевал легкий теплый ветерок, напоенный сладким ароматом горных роз; до Женевьев доносилось негромкое щебетание птиц… От полноты чувств девушка запела по-французски колыбельную, которую когда-то пела ей мать. Слова были простые, мелодия безыскусная, незатейливая, но удивительно красивая. Женевьев закрыла глаза. На несколько мгновений окружающий мир словно исчез: она вернулась в беззаботное детство, в родной дом. Вот большое уютное кресло, в котором она так любила сидеть; вот и ее кроватка, рядом мама, она поет… А на ступеньках веранды отдыхает отец — девушка слышит его смех, и на сердце у нее становится так тепло…

На пороге стоял Адам и смотрел на нее. Голос Женевьев, чистый и нежный, красивого тембра, был похож на голос ангела, сошедшего с небес. А как прекрасно ее лицо! Чем больше Адам слушал, тем сильнее завораживало его пение девушки. Очарованный, он стоял затаив дыхание и мечтал об одном — только бы эта дивная мелодия никогда не кончалась.

Адам был не единственный, на кого пение Женевьев произвело такое впечатление. Один за другим мужчины, работавшие во дворе, бросали дела и, замерев, слушали. Харрисон, забыв о том, что хотел поднять упавший молоток, словно загипнотизированный направился к веранде, а следом за ним Трэвис прямо с поклажей на плечах, благо она была нетяжелой. Дуглас, зажав зубами гвоздь, потянулся за молотком, но, услышав пение Женевьев, медленно опустил руку и, как все остальные, повернулся в сторону веранды…

Наемные работники проявляли свои чувства смелее. Они побросали инструменты и дружно двинулись вперед, словно влекомые неведомой силой, устоять против которой было невозможно.

Лишь у Паркера и Виктории голос Женевьев не вызвал никаких эмоций: при первых же звуках колыбельной оба крепко заснули. Допев до конца, Женевьев обратила внимание на странную тишину. Она открыла глаза и увидела толпу, наблюдавшую за ней. Один из мужчин захлопал, но стоящий рядом ткнул его локтем в бок, и снова стало тихо. Все же слушателям очень хотелось выразить свое восхищение, поэтому через несколько секунд все заулыбались, замахали шляпами.

Смущенная таким вниманием, девушка робко улыбнулась. Заметив, что издали за ней наблюдает Адам, она напряглась еще сильнее.

Он улыбнулся. Она так удивилась, что засияла в ответ. Адам казался… счастливым. Сурового и грозного мужчины больше не было, сердце Женевьев забилось тяжело и быстро. Нежность, которую она увидела в глазах Адама, сделала его лицо еще привлекательнее… если такое возможно.

Он отодвинул дверь и вошел на веранду. Женевьев оставила качалку и просто смотрела на Адама. Он больше не улыбался, но лицо его оставалось довольным. Она почувствовала, что краснеет, и постаралась взять себя в руки. Да что с ней такое? Ведет себя так, словно ни один мужчина на нее никогда раньше не смотрел! Женевьев почувствовала, что обычная смелость вдруг куда-то испарилась и она снова превратилась в застенчивую, неуклюжую девочку, впервые попробовавшую петь в церковном хоре. Слава Богу, Адам никогда не узнает, как сильно заставил ее нервничать.

Он опустился перед ней на одно колено. Что он собирается делать?.. Адам дотянулся до Паркера. С удивительной для такого гиганта нежностью он взял спящего ребенка, потом встал, прижал Паркера к плечу, одной рукой поддерживая его за спинку, а другую протянул Женевьев.

Крепко обняв спящую Викторию, она с помощью Адама выбралась из кресла-качалки. Несколько секунд они стояли и смотрели друг на друга, сердца их бились в унисон. Оба не сказали ни слова, но молчание это не было неловким. Пальцы Адама сплелись с пальцами Женевьев, и она не знала, как лучше поступить: расцепить их или нет.

Он решил это за нее, повернувшись к двери. Женевьев выпустила его руку: она догадалась, что Адам собирается положить Паркера в колыбель и хочет, чтобы она с Викторией пошла следом.

Через несколько минут оба младенца мирно спали в своих постельках. Женевьев подоткнула одеяло малышки; краем глаза она увидела, что Адам спокойно выходит из комнаты.

«Ну нет, — подумала она, — сейчас ты от меня не уйдешь!»

Женевьев проверила, хорошо ли укрыт Паркер, и, подобрав юбки, бросилась за Адамом.

Оказывается, он ждал ее на лестничной площадке. Женевьев этого не предполагала и, стремительно выскочив из-за угла, так сильно толкнула Адама, что он едва не перелетел через перила. О Господи! Будь он на пару дюймов ниже и на несколько фунтов легче, она, пожалуй, стала бы убийцей.