Золотой характер - Ардов Виктор Ефимович. Страница 37

— Прежде чем начинать, Юрий Петрович, я бы хотел задать вам один вопрос.

Продолжая ввинчивать пробочник в пробку, Балкин бодро откликнулся:

— Задавайте, задавайте, Алексей Ильин! Я вас знаю, сейчас что-нибудь отчубучите!.. Шутник!..

— На какие средства вы построила дачку, Юрий Петрович? — тем же громким голосом задал свой вопрос Граев.

Пробочник застыл в руке Балкина. За столом наступила неприятная, напряженная тишина.

— В каком смысле? — наконец, выдавил из себя Балкин.

— В самом прямом, — повторил Граев. — Я спрашиваю: на какие средства вы построили свою «латифундию», Юрий Петрович? По-моему, вопрос очень легкий.

Балкин пожал плечами и потянул пробку. Она аппетитно щелкнула.

— Откладывал по десятке! — сказал он, глупо хохотнув.

Ах, как хотелось ему, чтобы сидящие за столом поддержали его шутку, замяли бестактность этого грубияна художника, утопили в вине его безжалостный, отвратительный, такой простой и такой страшно сложный для него, для Балкина, вопрос. Но сидевшие за столом молчали, рассматривая скатерть, тарелки, бокалы, делая все, чтобы не встретиться глазами с бегающим взглядам потного, как загнанная мышь, хозяина «латифундии».

Граев резко поднялся из-за стола.

— Ваш ответ меня не удовлетворяет, Юрий Петрович! — сказал он, сам поражаясь своей выдержке. — Идем, Ксана! Василий, ты останешься?

Композитор с некоторым сожалением посмотрел на стол, ломящийся от яств и питий, но встал и сказал, густо краснея:

— Иду, конечно! Действительно, Юрий Петрович, странно все как-то, ей-богу!.. Мы, конечно, ничего не имеем против, но надо же объяснить людям… Оксана Павловна, ваш зонтик у меня!

— Позвольте! — закричал Балкин. — Не уходите! Сейчас все выясним, договоримся!.. Маруся, куда ты смотришь?

Но было уже поздно: Граев и Алмазов быстро спускались вниз по ступенькам веранды.

…До самой станции они шли молча. Граев широко шагал впереди, что-то насвистывая и резко махая палкой. Алмазов вел под руку хмурую Ксану. Изредка он тяжело вздыхал.

До поезда оставалось сорок пять минут. Композитор взглянул на буфетную стойку, уставленную бутылками и блюдами с закуской, и сделал несчастное лицо.

— От какого ужина ушли! — сказал он жалобно. — Давайте хоть здесь выпьем и закусим.

Они уселись за столик, и только сделали заказ, как вдруг в дверях станционного буфета появился Нестор Васильевич, тот самый знакомый актер-комик, которого Граев успел заметить за балкинским столом.

— И ты, Брут! — сказал Граев. — Присаживайтесь, Нестор Васильевич. У нас здесь свое новоселье!

Актер присел к столу, снял шляпу и обмахнул ею потное лицо.

— После вас все разбежались, — сказал он, усмехаясь, — под разными предлогами. И никто ни к чему не притронулся. Первым профессор этот дал ходу. Извините, говорит, голова что-то разболелась. За ним — доктор Волков, потом другие. Юрий Петрович перестал даже упрашивать остаться. Сидит и молча коньяк хлещет. А его супруга только за голову хватается и стонет: «У меня одних салатов пять сортов остается. Что я с ними буду делать?!»

— А вы как ушли? — спросил актера Алмазов.

— Сказал, что на концерт нужно. Совсем, мол, забыл про концерт. Шапку в охапку — и рысью!.. Я, ей-богу, не хотел к нему ехать. Темноватый он человек. Но ведь липучий, черт, и настойчивый!.. Не хочешь, а едешь. Хорошо, что вы его в упор своим вопросом резанули! Я, уходя, палку забыл. Вернулся с полдороги — жалко стало. Зашел на участок. Они меня не видят. Я стал за дерево, слушаю. Юрий Петрович сидит совсем уже «еле можаху», а его «четвертинка» стоит над ним и, как полагается, пилит: «Говорила тебе, старому идиоту, позови только своих — Наума Сергеевича и Жоржика. Не слушался — вот и получай!» А он мычит в ответ: «Дура, мне общество нужно, а не жоржики. Зови хоть сторожа, пусть лопает!» А она: «Звала, не идет!» Комедия!.. Я не стал палку брать, так ушел, на цыпочках.

Граев разлил вино по бокалам, поднял свой.

— Вот и давайте выпьем за наше общество! — сказал он серьезно. — За то, чтобы не проникали к нам такие, как этот Балкин, мой и, надеюсь, наш общий — бывший знакомый! Ксаночка, ты согласна со мной?

Ксана вспыхнула, потупилась, подняла свой бокал и чокнулась с мужем.

Рисунок Е. Щеглова

СО СВОИМ БАГАЖОМ

Рисунок Е. Щеглова

ЛЕЖАЧЕГО НЕ БЬЮТ!

М. Локтюхов

ИВАН КУЗЬМИЧ ЗАНЕМОГ…

День начался.

В просторный кабинет Ивана Кузьмича вошел начальник планового отдела и, осторожно коснувшись кончиками пальцев края стола, печальным голосом доложил, что план полугодия выполнен всего-навсего на семьдесят три процента.

Иван Кузьмич, человек богатырского телосложения, как-то странно посмотрел ему в правое ухо, схватился руками за сердце и безмолвно поник в мягком кресле.

В этот день в приемной Ивана Кузьмича было тихо. Курьеры и машинистки ходили на цыпочках.

Каждому, кто переступал порог приемной, секретарша, как гусыня, шипела навстречу:

— Тише, ради бога! Занемог Иван Кузьмич… — и таинственно прикладывала палец к губам.

Иван Кузьмич уехал с работы раньше обычного. Он вышел из кабинета озабоченный и усталый. От всей его фигуры веяло подавленностью и скорбью.

На другой день на службу позвонила жена Ивана Кузьмича и сообщила, что у него повысилось кровяное давление.

— Подумайте только! — с ужасом говорила секретарша. — У Ивана Кузьмича повысилось давление!

— А кто ему нагнал? — спрашивали сотрудники.

— Нагнали! У нас кому хочешь нагонят! — говорила рыжеволосая секретарша и закатывала вверх белесые глаза с накрашенными ресницами.

Через месяц, выдержав предписанный врачами постельный режим, Иван Кузьмич уехал в санаторий. Чтобы успокоить свои, как он говорил, расшатавшиеся нервы, Иван Кузьмич целыми днями удил рыбу. Забравшись в тенистый уголок на берегу речушки, он усаживался на корягу, спускал ноги в живительную прохладу воды, насаживал червячка на крючок удочки и, поплевав на него, бросал в воду. Потом подолгу смотрел, как по речной глади медленно расходятся водяные круги.

Вечерами, прогуливаясь по тенистым аллеям парка и вдыхая вечернюю свежесть, Иван Кузьмич набирался сил. Раз в неделю звонил своему заместителю и как бы невзначай спрашивал:

— Ну, а как там с планом?

И когда узнал, что дела наконец улучшились и план будет выполнен, зашел к главному врачу санатория и заявил, что он не может и не хочет оставаться здесь, когда там решается судьба государственного плана.

Иван Кузьмич прервал отпуск и неожиданно вернулся на службу.

Сотрудники с тревогой спрашивали:

— А как здоровье Ивана Кузьмича?

— Слава богу, поправляется, — важно говорила секретарша и, круто повернувшись, исчезала в кабинете.

Между тем Иван Кузьмич не торопясь приступил к делу. Он долго и обстоятельно беседовал со своим заместителем.

— Я здесь один совсем замотался, — рассказывал заместитель. — Совещания, заседания, напряженное положение с планом. Вертелся как белка в колесе.

— Ну, ничего, ничего, — говорил Иван Кузьмич. — Труд строителей никогда не был легким.

Было чудесное время года — лето. Золотая пора для строителей. Дела шли день ото дня лучше. Иван Кузьмич был доволен. В газете появилось сообщение, что возглавляемые им организации успешно выполняют план. Он посещал стройки, дружески беседовал с рабочими, но никогда не подымался выше второго этажа. Когда его приглашали на третий или четвертый этаж, делал скорбное лицо, прикладывал ладонь к сердцу и тихо говорил:

— Не могу, братцы. Сердце.

Зато заседания и совещания Иван Кузьмич посещал охотно. При удобном случае говорил об успехах своего коллектива, но делал это всегда осторожно, скромно, потупив голову. Если его спрашивали, как коллектив добился хороших результатов, тихо и поучительно произносил: