Спорим, она будет моей? (СИ) - Перевязко Мария. Страница 20

«Э, нет, — думаю я. — Это сейчас я себя ненавижу. А потом меня не смогут достать ни ты, ни Федя, ни телки с крашенными волосами и сорок вторым размером одежды. Потому что потом я стану неуязвим. Я стану победителем, и все вы будете меня уважать».

Подхожу к ее пятиэтажке неспешным размеренным шагом. Останавливаюсь возле подъезда и достаю телефон. Она берет трубку после пятого гудка. Все-таки решилась. Это меня радует.

— Что надо? — грубо спрашивает она.

Значит, мой номер не удалила. Еще один хороший знак.

— Спустись вниз. Я у твоего подъезда.

— С чего бы это? Калиновский, я же ведь просила, — она понижает голос до возмущенного шепота, — я же ведь просила оставить меня в покое.

А если бы действительно этого хотела, трубки бы не брала, заблокировала бы. Эх, девочки, вас так просто раскусить. Любопытно тебе, видно же.

— Спустись. Тебе понравится то, что я скажу.

Слушаю ее задумчивое молчание. Вместо ответа она сбрасывает звонок. Чертыхаюсь и смотрю на то, как солнце скрывается за домами. Невооруженным глазом можно увидеть, как быстро оно садится.

Значит, все же я ошибся, и она не так любопытна, как я думал. И такое случается. Значит, придумаю что-то другое.

Вдруг слышу длинный пронзительный писк, это открывается дверь подъезда. Она в халате, сверху накинула куртку, но все равно вид забавный, такой домашний. Зато темные волосы распущены и в беспорядке лежат на плечах. Последний луч солнца падает на них, и они переливаются на свету. Она выглядит…

— Это что? Подожди, это… Ты издеваешься, что ли?!

Я протягиваю ей свой дар, и она крутит пальцем у виска.

— Ты совсем ненормальный?

— Я подумал, что…

— …будет забавно, да? Ты всегда так думаешь!

— Ты же сказала, что не боишься мышей.

— Да, не боюсь. Это ж надо было, — ворчит она, — клетку с мышью мне притащил. Совсем мозги растерял. Проваливайте оба!

Она собирается уходить, и я ставлю клетку на землю и тянусь к крохотной решетчатой дверце.

— Ты что делаешь?! — почти визжит она.

— А что? Если не хочешь, чтобы она жила у тебя, пусть живет на воле.

Она подхватывает клетку и почти что прижимает ее к груди. Очень трогательное зрелище.

— Она же домашняя! Ей нельзя на воле!

Я улыбаюсь. Она еще хмурится, разглядывает животину, вроде бы даже замечаю тень улыбки на ее губах. Потом выражение ее лица резко меняется, переводит взгляд на меня.

— Это всё? Теперь отстанешь? Жест я оценила.

— Нет, не всё. Я решил, что все должно быть по-честному. Я выставил тебя плаксой при всей школе. Теперь твоя очередь.

Она наклоняет голову, как будто говорит с полоумным, и переспрашивает:

— Хочешь, чтобы я унизила тебя перед всеми?

Развожу руки в стороны и киваю, мол, воля твоя. Я вижу, как она собирается отсечь мое предложение на корню, но в ней есть это… Желание поквитаться. Я вижу это в ней.

После затянувшихся размышлений, ее глаза сужаются, как у хищной птицы.

— Я подумаю об этом.

Она вводит код домофона и открывает дверь. Клетку бережно прикрывает курткой.

— А ты говоришь, я не могу.

— Не можешь что? — она поворачивает ко мне голову.

— Удивить тебя.

Глава 22. Олеся

— Что это у тебя? — упавшим голос спрашивает мама, когда я возвращаюсь обратно в квартиру.

Она прекрасно видит клетку и ее маленького пушистого обитателя. Я даже немного побаиваюсь, как бы мама не хлопнулась в обморок.

— Это для биологии! — нахожусь я и тащу своего нового друга в свою комнату.

— Как для биологии? — верещит мама из коридора. — Надолго ЭТО с нами?! Ты же знаешь, я до ужаса боюсь мышей!

— А это и не мышь, — терпеливо и громко объясняю ей. — Это землеройка!

— Час от часу не легче, — тихо ворчит мама и умолкает: наверное, не выдерживает и уходит.

Ставлю клетку в угол комнаты на пол и рассматриваю крохотное животное. Глазки-бусинки следят за мной с интересом. Задумываюсь о том, что зверька надо покормить и двигаюсь к двери. Поднимаю глаза и натыкаюсь взглядом на маму. Она стоит, прислонившись к дверному косяку, и следит за мной мрачным взглядом.

— Кто тебе принес клетку?

— Гм. Подруга.

— Подруга, значит? — повторяет мама, не сводя с меня напряженных глаз.

У нее такой вид, как будто она что-то знает. Что-то такое, чего не знаю даже я.

Я кое-как огибаю ее и иду на кухню, она семенит за мной. Раньше все было по-другому. Раньше я ничего от нее не скрывала, и уж тем более не врала. Но теперь мне ложь дается как-то проще. Особо не чувствую угрызений совести. Маме знать про всё ни к чему. Тем более я догадываюсь, что бы она сказала. Не принимай подарки, игнорируй, уходи, склони голову, сдайся, позволь вытирать о тебя ноги! Надоело!

Она всю жизнь велит мне все игнорировать. Но разве так можно жить? Она-то не игнорировала. Она радовалась жизни. И подарки принимала. И на свидания бегала. И даже родила ребенка. Кто виноват в том, что мой отец сбежал? Это вовсе не значит, что моя жизнь сложится точно так же, как и ее. Я понимаю… Вернее, я понимала, что она хочет оградить меня от всего этого. Хочет предостеречь меня от ошибок, которые она сама совершила. Но это уж слишком… Нельзя жить, постоянно закрывая на все глаза.

Открываю холодильник и пялюсь в одну точку. Спиной чувствую ее задумчивый взгляд. Резко поворачиваюсь к ней и в отчаяние сжимаю кулаки.

— Это была не подруга, это был парень. Богатый, красивый и избалованный. Как раз такой, каких нужно игнорировать, мама.

Она меняется в лице, явно не ожидала от меня таких жестких слов. Хочет что-то ответить, но я ей не даю. Нужно пользоваться моментом, пока во мне есть эта удивительная решимость.

— И я больше не могу носить эти дурацкие юбки. Они же уродливые! И в них тяжело ходить. И жарко. И стыдно, если уж быть совсем честной.

— Но…

— И каблуки! — меня уже понесло, ничего не поделаешь. ­— Я низкая, мама. Практически все девочки в школе носят каблуки, и в этом нет ничего такого!

Я беру передышку и вдыхаю побольше воздуха. Мама смотрит на меня каким-то новым печальным взглядом.

Холодильник отчаянно вопит, требует, чтобы закрыли дверцу.

— У тебя переходный возраст, — успокаивающе говорит мама. — В тебе играют гормоны. Но ничего, это пройдет. А насчет этих мальчиков… Ты знаешь мое отношение. Я не хочу, чтобы…

— …чтобы я повторила твою судьбу! Знаю, слышала! — огрызаюсь я и захлопываю холодильник. — Ведь твоя судьба так ужасна. Скажи, ты жалеешь, что родила меня?

Глаза мамы выкатываются из орбит. Она в ужасе на меня смотрит, будто бы я сказала что-то необратимое, по-настоящему жестокое. Но меня давно мучает этот вопрос. Поэтому я наблюдаю за ней внимательным холодным взглядом.

— Разумеется, нет, милая! Не было и дня, чтобы я пожалела об этом. Но ты не представляешь, как тяжело воспитывать дочь одной. Ни за что не пожелаю тебе этого.

А вот теперь мне неловко. Мама считала, что воспитывает меня правильно. Она оберегала меня, поддерживала, помогала, как могла. А я… неблагодарная дочь. Что здесь скажешь?..

Вообще-то я хочу извиниться. Но язык не поворачивается. Все, что она делала «во благо» превратило меня в слабое беззащитное существо. В Плаксу. Они правы, что так меня называют. Все они правы.

Я быстро отвожу взгляд. Я сделала маме больно и больше не могу смотреть ей в глаза. Шагаю в свою комнату стремительно, по пути задевая предметы мебели. Новые синяки – ерунда. Да и вообще все – ерунда. Кроме одного. Нужно покормить мышь.

***

Кручу в руках телефон. Уснуть не получается. В любой другой ситуации я бы позвонила Оксане. Но сейчас не могу. Боюсь того, что она может мне сказать. Не хочу потерять ее. Как ей объяснить, что ее Тимофей мне не нужен?

Раньше мы могли звонить друг другу в любое время. Такой был уговор. Если кому-то из нас плохо, второй непременно выслушает.