Твоими глазами - Хёг Питер. Страница 27

— Те, кто совершают самоубийство, — сказала она, — делают это потому, что для них открываются ворота в царство смерти. И их туда затягивает. Если бы там побывать. Выяснить, наконец, в чём там дело. Понять, что происходит с людьми, когда они кончают с собой. Что происходит, когда людей поглощает психоз. Или шизофрения. Если это понять, можно будет разобраться во всём остальном. И это не будет чисто теоретическим построением. Ведь теперь можно отправиться туда самому. И тебя это не поглотит. Отправиться и вернуться. Вместе.

* * *

Мы сидели у неё на террасе, закутавшись в пледы. Море успокоилось. В городе было тихо.

— Я увлеклась медициной, — сказала она. — И одновременно биомедицинским инжинирингом. В каком-то смысле я всегда знала, чего хочу. Создать модель сознания, по которой можно путешествовать. Я была ещё на втором или третьем курсе, когда меня захватила эта идея. Я попыталась создать трёхмерную виртуальную модель. Столкнулась с непреодолимыми трудностями. Нужно создать электростатическое помещение. Стабилизировать газ, на который будет проецироваться изображение. Компенсировать его турбулентность. Потребуются огромные вычислительные мощности. К тому же возникнет множество чисто технических проблем. И тогда я подумала: а что, если заставить сами глаза создавать иллюзию? Что если проецировать изображение прямо на сетчатку? Область фокуса глаза очень ограничена. В этой области мозг считывает 1600 точек на квадратном дюйме. Требуется проектор колоссального разрешения, чтобы создать такую информационную плотность в трёхмерном пространстве. Но если проецировать прямо в зрачок, нам потребуется всего 1600 точек и только там, куда направлено внимание. За пределами этой зоны мозг сам достраивает иллюзию резкости. Это как очки виртуальной реальности. Проекция прямо в глаз. Такая была идея. В этом и в создании защиты. Лазерный луч — это чистые световые колебания. Но они несут и тепловую энергию. Нам нужно было создать защиту, которая отведёт это тепло до того, как свет дойдёт до глаза. Кабир решил эту проблему. Было что-то наивное в этом открытии. Как и во всей затее. Мы не имели никакого представления о том, куда мы движемся. Мы только потом всё поняли. Индустрия виртуальных развлечений — область, в которую вкладывается больше всего денег. Когда я училась в гимназии, все изобретения приходили к нам из НАСА. Тефлон, застёжка-липучка, пенопласт с закрытыми порами, спасательное одеяло, темпур. Сегодня у любого из интернет-гигантов бюджет развития больше, чем у НАСА. Мы запатентовали и проектор, и защиту. И программу, которая графически отображает результаты сканирования. Вот почему тут полиция. Наблюдение вокруг института. Я не могла сразу сказать об этом. Мне нужно было присмотреться к тебе.

— Вы могли бы стать миллиардерами.

На это она ничего не ответила.

— А потом, — спросила она. — Когда мы навестили фрёкен Кристиансен в её сне? Что случилось потом?

*

— Мы как будто позабыли об этом. На следующий день фрёкен Кристиансен появилась поздно. Она пришла, когда мы уже сидели в столовой. Подошла к своему месту. Мы наблюдали за ней, мы все втроём, жевали и наблюдали за ней. Она не поднимала глаз. В какой-то момент, когда мы уже почти закончили с едой, она велела двум детям обойти всех с корзинами для бумаг, чтобы собрать обёртки от бутербродов. Во время этого обхода она подняла голову и посмотрела прямо на нас. Очень коротко. Это был единственный контакт с ней. До следующей встречи — в бочке.

Я на минуту остановился. Казалось, что само понятие времени для меня меняется. И причина тому — сеансы сканирования. В клинике я глазами других людей видел события в Литве, которые происходили задолго до моего рождения. Сексуальное насилие, совершавшееся где-то далеко от меня. Кораблекрушение. Я не просто всё это видел, я видел это как наяву, как будто я сам присутствовал при всех событиях. И здесь, на террасе, когда я сидел напротив Лизы, всё это было со мной.

Время из-за этого становилось чем-то нереальным. Оно как будто служило защитой. Как будто время — составная часть брандмауэра, при помощи которого мы защищаемся от реальности. Как будто чтобы действительность казалась более сносной, чтобы в ней легче было существовать, мы упорядочиваем её во временной последовательности.

— Мы всегда забирались в одну и ту же бочку, — продолжал я. — Клуб неспящих детей. Мы всегда встречались там. В бочке всё ещё витал запах пива. Хотя, наверное, прошло уже много лет с тех пор, как «Карлсберг» перешёл на металлические ёмкости. Думаю, это была бочка на десять тысяч литров. Там мог встать, почти распрямившись, взрослый человек. В ней были прорезаны окошки и дверь. В тот день мы повесили перед дверью занавеску. В тот день мы с Симоном пообещали, что разденемся перед тобой.

*

Однажды Лиза спросила нас:

— Может быть, вы когда-нибудь снимете с себя всю-всю одежду?

Вопрос её прозвучал очень серьёзно, и так же серьёзно мы и ответили:

— Хорошо.

В то время душевые были раздельными, и в городском детском саду, и в летнем. После яслей мальчики и девочки больше не видели друг друга голыми.

Это был серьёзный план. Мы хранили его в тайне. Так же, как и все наши путешествия в джунгли.

Сколько прошло времени, я не помню. Но через несколько дней после путешествия в сон фрёкен Кристиансен мы поняли, что пора этот план осуществить.

День был солнечным. Всех детей уложили спать. Мы втроём встретились, забрались в бочку.

У Лизы с собой была большая чёрная тряпка, мы завесили ею дверной проём, выходивший на железную дорогу. Потом мы с Симоном разделись и встали перед ней.

Не думаю, что кто-то из нас знал слово «ритуал», тогда это слово не часто употреблялось. И тем не менее мы понимали, что совершаем некое ритуальное действие.

Что мы заключили соглашение с чем-то, существующим с незапамятных времён и имеющим значение для всей нашей оставшейся жизни.

Мы стояли голыми перед Лизой. Она сделала знак, чтобы мы сели на скамейку. Потом встала и тоже начала раздеваться.

Бочка была большая, доски — толстые, поэтому внутри всегда было прохладно. И в тот день тоже. Шершавая скамейка под нашими голыми ягодицами была холодной.

Она раздевалась не так, как мы с Симоном. Мы быстро сняли с себя всю одежду, чтобы оказаться голыми — это было главным. Для неё раздевание было как будто частью ритуала. Она медленно и аккуратно снимала блузку, юбку, майку, трусы и под конец — чулки в клеточку.

Она стояла, выпрямившись в центре бочки, и смотрела нам в глаза со смертельной серьёзностью.

Потом подняла руки над головой и стала медленно поворачиваться перед нами.

Мы были безумно счастливы. Серьёзны и счастливы. Я почувствовал, как волосы на моей коротко постриженной голове поднялись, как встал дыбом пушок на руках и ногах.

Лучик солнца из маленького бокового окна упал на её кожу, осветив переливающийся золотом пушок сзади, ниже талии.

Мы чувствовали глубокую благодарность.

Благодарность эта относилась не только к ней. Она относилась ко всем девочкам. И, на самом деле, как я понял позднее, ко всем женщинам в мире.

Она засмеялась. Счастливо, беззаботно, благодарно, так, как только она умела смеяться.

В эту секунду чёрная ткань сдвинулась в сторону. Лицо фрёкен Кристиансен заполнило весь проём. Наверное, от неожиданности оно показалось нам таким большим. Ведь на самом деле оно не могло быть таким большим, как я его помню.

Она зашла внутрь быстро и проворно. Казалось, она заняла всё пространство бочки.

Она была очень недовольна. Её лицо и всё крепкое, сильное тело содрогалось от неконтролируемого гнева и страха, который рос с каждой секундой — и вот-вот всё это должно было вылиться на нас.

Тут Лиза сдвинулась с места. Она коснулась своей юбки, и вдруг в руке у неё оказалось нечто, что она положила на прикрученный к полу стол прямо перед лицом фрёкен Кристиансен.