Твоими глазами - Хёг Питер. Страница 43

Этот взрослый человек, который тогда был трёхлетним мальчиком, был в ту минуту совсем один. И вот он пытался, сердце его пыталось удержать мать.

— Из-за этого в твоей системе образовалась брешь, — продолжила Лиза. — Тебе придётся смириться с тем, что ты живёшь на краю пропасти. Ещё долго, может быть всю оставшуюся жизнь, ты будешь чувствовать эти три мира: узкую тропинку, по которой ты идёшь и которая есть реальная жизнь, будни, жизнь здесь и сейчас. И с одной стороны всегда будет пропасть, которая называется страх. А с другой — пропасть, откуда открывается тоннель, по которому ушла твоя мать. И вот я спрашиваю тебя: ты сможешь сосуществовать с двумя пропастями? И всё-таки идти по узкой тропинке жизни?

— Это какое-то комплексное уравнение, — сказал он.

Он был математиком, поэтому он использовал такие слова.

— Да, — сказала Лиза. — Это комплексное уравнение. Но, с другой стороны, это очень просто. Ты хочешь жить или хочешь умереть?

Она выключила приборы, шторы, ставни и стены раздвинулись.

На этом сеанс закончился. Молодой человек был явно не в себе. Кто-то из ассистентов проводил его к выходу.

Я взглянул на Лизу. Казалось, я увидел какую-то новую её сторону. Жёсткую.

Возможно, потому, что мы всё ещё были подключены к сканерам, возможно, потому, что ещё не покинули сознание друг друга, мне показалось, что она поняла, о чём я думаю.

Она не дала прямого ответа. Но когда она заговорила, я знал, что это и есть ответ.

— Знаешь, какой способ развития человека самый быстрый?

Я покачал головой.

— Осознанное страдание. Это самый быстрый путь. И мы должны рассказывать об этом тем, у кого хватит сил это услышать.

*

Мы сделали совсем небольшой перерыв, пока её помощники готовили аппаратуру для следующего пациента. Мы провели в её кабинете несколько минут, она написала краткий, конспективный отчёт и зачитала его вслух. Я никак не мог сосредоточиться, я чувствовал, что не могу освободиться от системы молодого человека, как будто я застрял в процессе сканирования.

— «Осознанное страдание», — сказал я. — А как быть с любовью?

— Да, — ответила она. — Может быть, и она тоже.

Я поймал её взгляд.

— Что для тебя самое главное в партнёре? — спросил я.

Она ответила, не задумываясь ни на секунду.

— Чтобы он не боялся следовать за мной в неизведанное.

Она взяла меня за руку. Словно хотела мне что-то сказать.

Но ничего не сказала, а внезапно рассмеялась, искрящимся, радостным смехом.

* * *

Три недели, проведённые в клинике, показались мне одним днём. Так же как одним долгим днём мне казались месяцы и годы в детском саду.

Как будто не было вереницы пациентов, а был только один пациент. Один сеанс, одно сканирование.

И при этом я запомнил каждый случай в отдельности. Каждого человека, каждую историю, каждую минуту всех сеансов.

Такой вот парадокс. Возможно, так бывает, когда приближаешься к вечности. Всё начинает сворачиваться в одно-единственное мгновение, вбирающее в себя множество событий, которые мы обычно распределяем на протяжённом отрезке времени.

Один молодой человек был похож на большого ребёнка. Войдя в зал, он обнялся с ассистентами, они с Лизой обняли друг друга, он привычно уселся на стул, и двигался он так уверенно, что было ясно — он тут не впервые. И чувствует себя как дома.

Но в ту минуту, когда включились приборы, настроение изменилось. От доверительной атмосферы не осталось и следа, на лицах ассистентов появилась озабоченность. Лиза полностью ушла в себя. Казалось, мы сидим в самолёте, летящем на большой высоте, сейчас откроется дверь, и в следующее мгновение все мы окажемся за бортом в состоянии свободного падения.

Лиза бросила на меня взгляд. На её лице я прочитал, что мы уже миновали опушку леса и теперь поднимаемся вверх — к вечным снегам и ледникам. Туда, где ещё страшнее, чем на Пиц-Бернине.

Чтобы ввести меня в курс дела, она коротко изложила историю мальчика. Ему было около двадцати пяти лет, его отец и мать занимали высокие государственные должности. Когда дети были маленькими, родители снимали порнофильмы, где они заставляли участвовать и детей.

Сначала мне показалось, что я ослышался. Потом появилась визуальная часть сканирования. Я увидел виллу, родителей мальчика, камеры, много камер. Группу взрослых и нескольких детей.

Картинки накрыли меня, словно приливная волна, пока Лиза ещё всё это рассказывала, у меня уже не было никакой надежды на спасение. Я увидел, как отец насилует мальчика, потом его младшую сестру, обнажённая мать встаёт на колени над мальчиком и прижимается промежностью к его лицу, и ему кажется, что он сейчас задохнётся.

Мальчик и Лиза проходили эти картины не в первый раз, это было видно. Они шли впереди меня, мимо гротескно переплетённых тел, с невозмутимым спокойствием, я же лишь пытался не отставать.

Сами участники этого действа и всё происходящее не привлекали их внимания. Видимо, это уже как-то предварительно было проработано с мальчиком.

Я не мог определить, были ли эти сцены фрагментами его воспоминаний, или воспоминаний Лизы, или их обоих. Или же это были проекции моего собственного сознания на основе тех сигналов, которые я получал от сканеров и из наших сообщающихся сознаний.

Мы с Лизой и мальчиком шли по комнатам. Я видел антикварные предметы, экзотические сувениры, привезённые из дальних поездок, я узнал копьё масаев и маски из Папуа — Новой Гвинеи.

При других обстоятельствах это вполне могло бы доставить эстетическое удовольствие. Но на фоне сплетённых фигур, в свете софитов, в воздухе, пропитанном выделениями тел, красота предметов и их музейный статус лишь усиливали ощущение кошмара, от которого некуда было деться.

Я всё время отставал от Лизы и мальчика. Я не был так хорошо, как они, знаком с окружавшей нас обстановкой. Меня всё время отвлекали экзотические предметы. Глухое, невыносимое страдание детей. Лица взрослых.

В них не было ничего отталкивающего. Тонкие черты лица, стильные стрижки. Серьги с бриллиантами. Жемчужные ожерелья. Вдоль двух стен стояли стеллажи с книгами. Меня потянуло к корешкам книг. Я подумал, что присутствие книг в этом месте лишь подчёркивает совершающееся насилие. Я всегда считал, что книги — это просвещение, и что просвещение — преграда для такой тьмы, как эта.

Красивый дом, книги, ухоженные тела и лица. И при этом насилие. Мне с трудом удалось пройти мимо. Всё это — высшие круги датского общества.

Лиза с мальчиком были уже далеко. Я рванулся вперёд и догнал их.

Они стояли возле одной из стен виллы. И тут стена исчезла. Перед нами была Дания.

Вот так получилось. Исчезнувшая стена открыла коллективное сознание.

Это была не та Дания, которую я знал. Это была «Тёмная Дания» — так назвала её Лиза.

Это был бесконечный ряд надругательств. Изнасилований. Уродливых сплетений тел. Зима чувств, посреди которой перед нами застыли половые органы и соски.

Мальчик впервые увидел, что насилие может затронуть не только его. Я чувствовал это. Этот сеанс, это путешествие Лиза устроила, чтобы показать всё это. Ему и мне.

Он протянул руку, и она взяла её. Оглянулся и протянул другую руку мне, и я взял её.

Он не мог знать, что я ещё меньше был готов к встрече с тем, что сейчас открылось нам всем.

Так вот мы и стояли, втроём. И смотрели в Ад.

— Теперь уже легче, — сказал мальчик.

Как, находясь в здравом уме, можно сказать, что после увиденного стало легче?

— Значит, были не только мы. Мы, дети. Пережившие это. Было ещё много других людей. Ты думаешь, что не достоин жить. Поэтому такой жгучий стыд. Ты думаешь, что ты самое ничтожное существо на свете. И тут видишь…

Он обвёл рукой пространство перед нами.

— …что есть множество других людей.

— Заметь, это никак не связано с сексом. Никак, совершенно не связано.