Эффект Сюзан - Хёг Питер. Страница 51

По какой-то совершенно неестественной и необъяснимой причине это все равно похоже на музыку.

Мы сидим на кухне. Я приготовила суп из цветной капусты. Лабан откладывает ложку, у меня возникают какие-то недобрые предчувствия. И тут он обращается к близнецам.

— Вскоре после того как вы родились, в консерватории объявили конкурс на должность профессора. Я знал, что это своего рода трамплин для работы за границей и гарантия финансовой стабильности. Мы пригласили ректора и двух преподавателей к себе в гости, эти трое составляли большинство в комиссии, которая принимала решение. Ваша мать приготовила ужин. И тут мы воспользовались эффектом. Он действует не только спонтанно, можно создать его, у нас был опыт допросов и работы с Андреа. Мы знали, как все происходит. Сначала у человека, на которого направлено воздействие, возникает доверие, ощущение, что его понимают и полностью принимают. Чувствуя это доверие, люди открываются, неосознанно, почти автоматически. Потом возникает своего рода притяжение. Жертвам уже некуда деваться. Они на крючке. Умение управлять всем этим — искусство. И суметь остановиться в нужный момент. Дать людям возможность вернуться к самим себе. Если этого не сделать, значит, мы их эксплуатируем и обманываем. В тот вечер мы переступили черту. Если ты переступаешь черту, если используешь открытость другого человека в своих корыстных целях, ты впускаешь тьму в свою искренность. У тебя остается неоплаченный счет на будущее. Я получил должность профессора. Это стало для меня трамплином.

Я встаю и подхожу к окну.

— За десять лет мы, ваша мама и я, пользовались этим несколько раз, и обычно все шло, как по нотам. Потом мы попробовали заработать деньги. И тут уже ничего не получилось. Думаю, мы истратили весь свой запас удачи. Думаю, что все наши сегодняшние проблемы — это плата за те годы.

Я поворачиваюсь к ним.

— Ваш отец — нытик, — говорю я, — я делала все это ради денег и ради того, чтобы у нас была комфортная семейная жизнь, я ни о чем не жалею. Я получила должность лектора без всякого эффекта. Но мы использовали его для получения постов в разных правлениях. Но во всех этих правлениях я работала по-настоящему. Так что я ни о чем не жалею.

Какое-то время все молчат. Оскар смотрит прямо перед собой, как будто погрузившись в себя. Все это напоминает рождественский вечер. Бездомным следует проявлять осмотрительность в отношении тех, кто приглашает их к себе домой.

— А цена всего этого, мама? — спрашивает Тит.

— Никакой цены. Я хотела нормальной жизни. И она у меня была.

Мы молча едим. Потом Оскар кладет на стол фотографию.

Он показывает на трех человек.

— Я познакомился с ними в Гренландии. Датские военные работали с ними дважды. В первый раз, когда пытались скрыть, что американский бомбардировщик B-52 с ядерным оружием потерпел крушение у берегов Гренландии. Второй раз, когда во время очередного обострения Холодной войны по ошибке был сбит датский вертолет скорой помощи. «SecuriCom» нашел вертолет и удалил из тел погибших все следы того, что он был сбит. В семьдесят восьмом году Бота сменяет Форстера на посту премьер-министра. Для реализации своих планов он нанимает помощников, и, среди прочих, «SecuriCom». Меня снова привлекают к работе с фотодокументами, на этот раз для ООН, чтобы был аргумент в пользу ужесточения эмбарго. Позже я снова сталкиваюсь с ними, на этот раз они работают на КГБ, стряпают «мокрые дела», занимаются махинациями и заказными убийствами. И я опять встречаюсь с ними гораздо позже, в Казахстане, куда приезжаю в составе международной комиссии по оценке радиоактивности в природной среде после выпадения радиоактивных осадков из Чернобыля. Мы оказываемся в Алма-Ате. Все наши контакты внезапно куда-то исчезают. Оказывается, Ясир Арафат в городе. Чтобы добиться расположения первого в истории исламского государства, имеющего ядерное оружие. Мы смотрим его выступление перед парламентом. И в его свите я узнаю Графа. И Ясона Альтера.

Он снова разводит пальцы и смотрит на них.

Потом поднимается. Я провожаю его к двери. Ухожу, чтобы скрыться от Лабана и близнецов.

Ночь холодная, темная, пасмурная. Оскар ходит с тростью после того, как отказался от роллатора.

Я вышла без верхней одежды, он снимает свой дождевик и накидывает его мне на плечи. Мы останавливаемся.

— Сюзан. Можно тебя обнять?

Не скажу, что я этого не предполагала. И тем не менее это звучит неожиданно.

Нет ни одной женщины, которая хотя бы раз в жизни не переспала с мужчиной из жалости. Не стану утверждать, что со мной такого не случалось. И, может, не один раз. А почему бы и нет? Женской сексуальностью, если ее в избытке, вполне можно поделиться с нуждающимися.

Но в этом случае речь не идет только о жалости. Я вспоминаю о движениях его тела в холодной воде. О его женской нежности к растениям. О его лице, по которому ползают пчелы.

И тем не менее я не могу сказать ему «да». И он это понимает.

Но я беру его под руку. И провожаю до дверей его дома. Между нами возникает какая-то необъяснимая близость. В некотором смысле он — палач, а мы жертвы. Но в каком-то смысле все наоборот.

Когда я возвращаюсь, и близнецы, и Лабан уже спят. Я слышу их дыхание. Захожу в комнату Лабана и останавливаюсь у его кровати. Его дыхание одновременно глубокое и медленное, легкое, как у ребенка.

Меня накрывает темная волна гнева. Если бы можно было избавиться от вожделения, приняв какую-то таблетку или сделав операцию, что-то вроде лоботомии, и никогда больше не чувствовать влечения? Может быть, кто-то уже придумал такое лекарство? Я сбрасываю с себя одежду, откидываю в сторону его одеяло и ложусь на него. Он всегда просыпается очень медленно, как будто возвращается из каких-то дальних краев. Но эрекция опережает его, и как только она возникает, я сажусь на него верхом. Я двигаюсь, но совсем недолго, всего несколько секунд, пока головокружительная, туманная, неопределенная ярость не обретает форму и не достигает кульминации. Затем встаю и поднимаю с пола свою одежду.

— Спи дальше, — говорю я. — Мне просто нужно было воспользоваться твоим телом.

Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Я ухожу к себе в комнату.

8

На следующий день Оскар выходит в поле со своим стулом, раскладывает его и садится рядом со мной.

— Я садовник.

Я не смотрю на него. Воспоминание о вчерашнем вечере все еще витает в воздухе.

— Был садовником до того, как попал в спецназ. Летом-осенью две тысячи девятого я был в Афганистане, в провинции Гильменд, в «Зеленом поясе», между Гиришком и Шуракианом. Меня отправили составлять карту посевов опиума. Нас было двое растениеводов и биолог, мы работали в полях, под охраной. Однажды на нас напали талибы. Они приехали на пикапах с тяжелыми 12,7-миллиметровыми пулеметами. Нескольких из них мы убили, а остальных оттеснили к дому у реки. Нас прикрывал бомбардировщик, но его сбили. Ночью я залез в тот дом и убил, ножом, восемь человек. Когда я снял с них платки, оказалось, что двое из них — женщины.

Пчелы жужжат. Трава зеленеет. Он смотрит на свои руки.

— Каждый раз, когда я приближаюсь к женщине, я вижу перед собой тех двух.

Я высаживаю последние растения. Это по-прежнему клубника, несколько сортов названы в честь женщин. Хеди Ламарр, королева Луиза, Жа Жа Габор.

— Вся эта война была ошибкой. Когда мы уходили, ситуация была хуже, чем когда мы пришли в две тысячи шестом. Центральное правительство в Кабуле было не в состоянии контролировать провинции. Талибан стал сильнее, торговля опиумом росла. Все противоречия обострились. Датские солдаты погибали напрасно. И за это так никто и не ответил.

Я ничего не отвечаю. Что я сделала такого, что все говорят со мной о войне?

— Погибло семь тысяч мирных афганцев. Внутри страны — сотни тысяч перемещенных. Убиты пятнадцать тысяч талибов. Восемь тысяч афганских полицейских и солдат. Около тысячи солдат НАТО. И все напрасно.