Дона Флор и ее два мужа - Амаду Жоржи. Страница 49

Она взяла себе в помощницы шестнадцатилетнюю девушку, дочь вдовы Марии до Кармо, которая, унаследовав после смерти мужа какаовую плантацию, поселилась вскоре после карнавала в верхней части города и вошла в компанию доны Нормы. Смуглая Mapилда быстро стала подавать надежды. Она подружилась с доной Флор и не отходила от нее ни на шаг, наблюдая, как та готовит то или иное блюдо. И дона Флор с улыбкой глядела на девушку, которая носилась по дому, распевая песенки. У нее были длинные волосы и лицо, как у многих подростков в тропиках, бледное от слабости и лихорадки; если бы Гуляка был жив, не помогли бы никакие предосторожности, он никогда не считался с возрастом.

Итак, жизнь доны Флор была заполнена до предела, время летело быстро, и иногда она даже не успевала сделать все, за что бралась. После стольких хлопот и занятий с ученицами она чувствовала себя такой утомленной, что засыпала, едва только ее голова касалась подушки.

Но откуда же тогда это постоянное ощущение, будто все, что она делает, никому не нужно? Денег при ее скромности и бережливости вполне хватает, чтобы прилично жить, да еще по старой привычке откладывать. Жизнь ее спокойна и даже весела, почему же она кажется такой пустой и бесполезной?

2

Среди множества сплетниц, старых и молодых — ведь сплетнями можно заниматься в любом возрасте, — обитавших по соседству с доной Флор, особенно выделялась дона Динора, прослывшая даже ясновидящей.

Мы уже встречались с нею на страницах этой книги, но ничего не рассказали о ней, и можно было подумать, что она чуть ли не второстепенный персонаж, обыкновенная сплетница. Скорее всего присутствие доны Розилды, к счастью, наконец оказавшейся в Реконкаво, лишило нас возможности уделить достаточно внимания такой выдающейся личности. Однако никогда не поздно исправить допущенную ошибку, справедливость должна восторжествовать.

Многие считали дону Динору вдовой комендадора Педро Ортеги, богатою испанского коммерсанта, отправившегося к праотцам лет десять тому назад. В действительности же она никогда не была замужем, хотя и в девицах проходила недолго; очень рано она сбежала из дому ради увлекательной и в некотором смысле даже блестящей жизни, полной пикантных приключений. Однако теперь — и слава богу! — вы не найдете женщины, более нравственной и более требовательной к соблюдению правил морали. Так преобразила ее счастливая встреча с испанцем, когда, достигнув сорокапятилетнего возраста, она уже стала опасаться за свое будущее, ибо больше всего на свете боялась бедности.

Дона Динора никогда не была красавицей, хотя обладала определенной привлекательностью, которой и была обязана своим успехам у мужчин. Но с годами привлекательность эта исчезла. И тут ей повезло с комендадором. «Я вытащила билет, на который выпал крупный выигрыш», — говорила тогда дона Динора своим подругам. Испанец обеспечил ей будущее и купил домик недалеко от площади Второго июля, где она и поселилась.

Кто знает, может быть, именно из-за боязни состариться в бедности и зарабатывать хлеб на панели дона Динора, заручившись покровительством коммерсанта, из весьма легкомысленной особы быстро превратилась в респектабельную даму и строгую блюстительницу нравов. А когда Педро Ортега отошел в мир иной, доне Диноре было уже за пятьдесят (точнее, пятьдесят три), и за восемь лет своей внебрачной связи она приобрела еще больший вкус к добродетели и к семейной жизни.

Благодарный любовник оставил своей верной и открывшей ему мир неведомых дотоле наслаждений подруге (каким болваном он был, простояв свои лучшие годы за прилавком кондитерской и зная только иссохшее тело жены, мрачной святоши) наследство: помимо дома — убежища греховных страстей, — акции и государственные облигации, а также скромную ренту, достаточную, однако, для того, чтобы обеспечить спокойную старость, которую дона Динора посвятила сплетням и интригам.

Теперь доне Диноре перевалило за шестьдесят; у нее был резкий голос, нервный смех и размашистые жесты. С виду она казалась покладистой, доброй старушкой, на самом же деле была «сосуд с ядом, очковая змея, украшенная птичьими перьями», как охарактеризовал ее почти поэтически Мирандон — постоянная жертва кумушек. Фразу эту он сказал журналисту Джованни Гимараэнсу при виде благочестивой вдовы — столпа морали, — которая возвращалась с обеда у доны Флор по случаю приезда Силвио Калдаса. А потом философски заключил:

— Чем беспутнее в молодости, тем лицемернее в старости. Смесь девственницы и шлюхи…

— Это страшилище? Кто она?

— Когда-то была очень известна, и тогда у нее было не только имя, но и прозвище. О ней много рассказывал Анакреон, он тоже пил из этого кувшина. Ты, наверное, слышал о ней. Ее звали Динора Великолепный Зад.

Джованни был поражен:

— Так это она? Динора Великолепный Зад, о которой столько вспоминают? Боже мой!

Так проходит слава мирская, заключили оба, наблюдая добродетель в таком отталкивающем облике: дона Динора была низкорослой, коренастой, с короткими ногами и низким задом, с большой головой… Одетая в траур, как и положено вдове, с медальоном на шее, где хранилась фотография комендадора, о котором она говорила только как о своем муже и единственном мужчине в ее жизни. Людей вроде Анакреона она считала выродками, и они для нее как бы не существовали, она их просто не замечала.

Дона Динора никогда не говорила ничего в лицо, а пакостила исподтишка, делая вид, будто все понимает и прощает, кому-то сочувствуя, кого-то поддерживая. Так она прослыла доброй и отзывчивой. Когда ее изобличали в интриге, она прикидывалась жертвой: хотела, дескать, совершить доброе дело, а взамен получила черную неблагодарность.

Сеу Зе Сампайо, человек мирный, рано ложился спать, жалуясь на свои мнимые недомогания. Обычно он запасался свежими газетами и старыми журналами, которые обожал читать в постели. Заслышав пронзительный голос доны Диноры, он в ужасе затыкал уши и говорил доне Норме сдержанно, но возмущенно, как человек, который уже не в силах побороть отвращение:

— Вот шлюха, другой такой не сыщешь…

— Зачем же так зло? Она ведь, в общем, безобидная.

Хитрая дона Динора сумела снова улестить дону Норму даже после истории с Дионизией, когда ее престиж едва не пошатнулся. Но провести сеу Сампайо было не так просто.

— Настоящая шлюха… Постарайся, пожалуйста, чтобы она не совала нос ко мне в спальню. Скажи, что я сплю, отдыхаю… Наконец, умер…

Но разве могла дона Норма помешать такому человеку, как дона Динора? На правах друга входила она в самые уважаемые и состоятельные семьи. К беднякам же она относилась свысока, изображая покровительницу беззащитных, и держала их от себя на определенной дистанции. Она проникла в коридор и влезла в спальню.

— Разрешите, сеу Сампайо? — Он ненавидел эту огромную голову, «самую огромную в Баии», ее волосы, крашенные перекисью водорода, ее лошадиную челюсть, ее голос и фальшивую заботливость. — Опять вам неможется, сеу Сампайо? Я всегда твержу: «У сеу Сампайо при крепком сложении очень деликатное здоровье. Чуть что, и он уже лежит в постели и пьет лекарства. Если сеу Сампайо не будет беречь себя, он в один прекрасный день умрет…» Я не устаю это повторять.

Мнительному Зе Сампайо захотелось вытолкать ее вон.

— Вы ошибаетесь, дона Динора, у меня железное здоровье…

Тогда почему вы лежите в постели, сеу Сампайо, а не пойдете побеседовать с кем-нибудь? Вы такой просвещенный… Все говорят, что вы только потому не получили диплома… Ну, в общем, вы знаете, всякое болтают… Если обращать внимание… Я-то не придаю значения этой болтовне… У меня в одно ухо входит, из другого выходит…

Зе Сампайо знал, что она намекает на его молодые годы, когда он, сидя на шее у отца, вел разгульную жизнь. Отец, разозлившись, перестал давать ему деньги, заставил бросить учебу и отправил в магазин приказчиком.

— Мало ли что болтают, дона Динора, разве можно ко всему относиться всерьез…

— Вы считаете, что не надо придавать значения тому, что о нас говорят? Так? — Она таращила свои бычьи глаза, словно Зе Сампайо был оракулом и изрекал неоспоримые истины.