Сделка (СИ) - Вилкс Энни. Страница 14

— Не достаточно тебе клятв? — беззлобно усмехнулся Келлфер.

Илиана зарделась.

— Это же другая клятва.

— Да, но почему ты решила, что я не воспользуюсь этим? О клятвах мне известно больше, чем Дарису.

— Вы лучше.

— Ты так думаешь. — Келлферу понравилось, что на лице Илианы не отразилось сомнения. — Ты хочешь стать его женой?

— Нет, — мотнула она головой. — Я никогда не хотела. Но быть чьей-то женой лучше, чем быть мертвой. Я же всегда могу развестись.

— Ты потрясающе не образована во всем, что касается магии. — Келлфер не спрашивал. — Какую клятву ты дала? Точно. Или я не смогу помочь тебе.

— А вы хотите мне помочь? — в ее голосе прозвучала робкая надежда. Вдруг ее захотелось обнять, крепко, чтобы она почувствовала себя защищенной, а не находящейся среди врагов. — Я же могла навредить вашему сыну случайно. Вы не ненавидите меня?

Сказала — и зажмурилась, ожидая удара. Действительно, почему ненависть не сжигает его сердце?

Нет, невозможно так хорошо играть!

— Я верю, что ты не отдавала себе отчет в своих действиях.

— Спасибо! — воскликнула Илиана.

Она вскочила — но лишь чтобы упасть на колени и поклониться лбом в пол, вытянув вперед руки. Келлфер, не раз встречавшийся с обычаями Пурпурных земель, не удивился, но внутри зарычало непонятное ему самому неудовольствие.

— Не кланяйся мне.

«Я тебе не Дарис, меня не заводит подчинение».

Илиана так же невесомо поднялась и снова села напротив. Глаза ее мерцали в темноте.

— Вы знаете, как это исправить? Скажете мне? Я все сделаю.

— Не знаю, — ответил Келлфер мрачно. — Твой дар — очень большая редкость. Я им не обладаю. Могу предположить, но мне нужно больше информации, а ты даже не знаешь, на что обращать внимание. Пустишь меня в свои воспоминания?

— Ч-что? — переспросила Илиана. — А что вы сможете увидеть?

— Все, — ответил Келлфер. Он знал, что голос его звучит отстраненно, но внутри отчего-то гулко колотилось сердце.

— Может, я все же расскажу? — как-то потухла Илиана. Раньше он бы посчитал это игрой, но сейчас, приглядевшись к девушке, склонен был поверить, что ей просто стыдно. — Я не могу все показать.

— Ты будешь вспоминать произошедшее во всех возможных деталях, а я увижу эти воспоминания. Если твоей мысленной дисциплины достаточно, ты не покажешь мне ничего, что не относится к делу, — пояснил он.

— Но ведь вы же говорили, что лучше не шептать?

— Это такое тонкое воздействие, что след от него даже я не поймал бы.

Илиана встала, чтобы поставить на огонь воду. Келлфер наблюдал, как она ходит туда-сюда, и был рад: он и сам хотел бы отсрочить это логичное, рациональное, единственно верное решение. Илиана установила на дымящиеся угли чугунную чашу и села, скрестив руки и ноги.

— А мои мысли тоже часть воспоминания? То, как они заставляли меня каяться, и что я думала — очень личное. Простите. Я не отказываюсь, но если есть возможность, хотела бы оставить это только в своей памяти.

— Да, мысли — часть воспоминания. Но ты можешь не вспоминать, о чем думала тогда, лишь события.

— Если у меня достаточно мысленной дисциплины, — хмыкнула Илиана. — Вы же понимаете, что никто и никогда меня ей не учил?

— Не страшно. Если твой будущий супруг разрешит, тебя можно обучить в Приюте.

— Он же не разрешит. Вы же видите, какой он.

— Ну почему же. Если снять с него морок, делающий его похотливым животным, под ним обнажится не такая уж и плохая суть, — заметил Келлфер. — Ни один знаток разума, даже обученный, не может создать любви. Дарис по-настоящему любит тебя. И если спросишь меня, он славный парень.

— Мне жить с ним всю жизнь, — вздохнула Илиана. — Можете немного о нем рассказать? Пожалуйста.

— Тянешь время? — приподнял бровь Келлфер.

— Да, — виновато улыбнулась девушка. — И набираюсь храбрости. И правда очень хочу знать, с кем связана и в чьей власти нахожусь.

Она смотрела на Келлфера, ожидая его решения, и накручивала на палец край рукава. Келлфер кивнул:

— Он воспитан матерью, которая его обожает. Он привык к щедрости и теплу. Он участвовал в последней войне, командовал большим отрядом, и вернулся героем. Его подчиненные очень любят его именно за эти щедрость и тепло, которыми он окружает даже тех, кто ему безразличен. Однако есть и другая сторона — парень привык, что все слушаются его и боготворят, привык быть влиятельным. Это сделало его капризным. Он не столько любит власть, сколько боится ее потерять. Не хочешь, чтобы он сжимал пальцы на твоем горле — не перечь ему. — Келлфер остановился, гоня от себя прочь образ Илианы, сидящей в помпезном золотом кресле в гостевом зале Солнечного замка, и, по сути, привязанной к нему. Сейчас девушку стоило хотя бы немного успокоить, а вовсе не пугать. — Он довольно добр, насколько я могу судить. Импульсивен. Довольно умен, находчив. Умеет сострадать, хотя жалеет далеко не всех. Во вверенной ему провинции люди живут счастливо и небедно, и он лично разбирает сложные тяжбы между ними. Совсем не практичен, — Келлфер грустно усмехнулся. — И выполнит твой любой каприз, раз уж так любит.

Чем больше он говорил, тем ниже Илиана склоняла голову.

— Я чудовище, — вдруг надрывно проговорила она. — Правы были пар-оольцы. Может быть, мне место в клетке, а после — на эшафоте. А знаете, я ведь правда подумала, что его возбуждают осужденные на смерть. Я превратила хорошего человека, о котором вы говорите, в… это. Вам пришлось ударить сына из-за меня.

Келлферу показалась, что Илиана плачет, но плечи ее не вздрагивали. Она только закрыла лицо руками и замолкла, не шевелясь, будто слилась с тюком, на котором сидела.

Тишина была звенящей.

Келлфер встал, не особо раздумывая, и сел рядом с девушкой. Та не подняла головы, будто не ощутила его присутствия.

— Это кольцо на моей клетке, — глухо сказала она в собственные ладони. — Я привыкла ненавидеть его, будто оно живое, я считала его худшим изобретением людей, я ненавидела и тех, кто его сделал, и тех, кто повесил на прутья. Мне казалось, оно — воплощение зла и подавляет мою волю, я даже придумала подавленной части меня другое имя. Сейчас я думаю, что кольцо открыло во мне что-то, чего я привыкла не замечать, не создало, а высветило из темноты. Я льстила себе мыслью, что спасаю людей от боли, и что мой дар во благо. Но это не правда. Стоило на меня надавить — и полезла суть. Простите, простите меня.

Тут ее высокий голос, наконец, дрогнул. Не желая больше видеть ее мучений, удивляясь чистоте ее души, Келлфер обнял ее и аккуратно погладил по волосам. Илиана сначала замерла, как зверек, а после мягко отстранилась, и даже немного отсела от него.

— Вы зря меня жалеете, — сказала она без малейшей театральности. — Давайте приступим. Я хочу хотя бы попытаться исправить ошибку. Что мне делать?

Руки тянулись снова ее обнять, и это желание разливалось в груди каким-то надрывным теплом. Ее слова — искренние, страшные, говорящие о ней так много, глубоко поразили Келлфера. Но еще больше его поразила ее реакция на утешение.

Он хорошо знал людей. Если бы кто-то рассказал ему такую историю и процитировал ее слова, он бы посмеялся и вынес вердикт: маска святоши, которая хочет, чтобы ее пожалели.

Но Илиана не просила жалости. Она не жалела себя сама. Единожды поставив свои интересы — саму свою жизнь! — достаточно высоко, чтобы повлиять на другого человека, она была готова съесть себя с потрохами за этот естественный порыв. Ей не нужна была поддержка — она хотела возможности исправить то, что считала ошибкой, и что ни один хотя бы немного эгоистичный человек ошибкой бы не посчитал. Будь Келлфер на ее месте… Да будь любой на ее месте, кто бы рассуждал так?! Кто бы отказался от сочувствия со стороны того, от кого зависит само существование?!

И все же настоящей поддержкой было дать ей то, чего она просила. Келлфер прислушался к себе: это ему до дрожи в руках хотелось ее обнять и снова погладить по волосам, ему хотелось заглянуть в ее небесно-голубые глаза и сказать, что она больше не один на один со своей ужасающей судьбой, что он вытянет ее из того капкана, в котором она оказалась. Келлфер понял это — и остановил себя.