Ведьмы Плоского мира - Пратчетт Терри Дэвид Джон. Страница 97

О нет, королевство не стало утруждать себя занудным мельканием небес, от которого только голова кружится. Оно решило обойти всю эту суматоху сторонкой и зайти в открытую дверь, а не ломиться сквозь толстенную стену, выставляя себя в глупейшем свете. Это и есть основной принцип путешествий во времени, который, к сожалению, так никто и не открыл.

Поцелуй длился пятнадцать с лишним лет. Лягушки так не умеют.

Шут наконец оторвался от Маграт и помотал головой.

— У тебя случайно не возникло ощущения, что мир вокруг нас изменился? — спросил он.

Маграт осторожно оглянулась на лес за спиной.

— По-моему, у нее все-таки получилось, — сказала она.

— Что именно?

— Да так, ничего, — помешкав секунду, пробормотала юная ведьма. — В общем, не важно…

— Тогда как ты посмотришь на то, чтобы провести повторное испытание? Мне кажется, вторая попытка должна выйти лучше.

Маграт кивнула.

На сей раз поцелуй длился всего пятнадцать секунд. Но ощущений было больше.

Стены замка заходили ходуном. Обеденный стол, подпрыгнув, скинул на пол поднос, лишая герцога Флема каши, которую замковый повар впервые посолил в меру.

Землетрясение почувствовали даже привидения, которые набились в хижину нянюшки Ягг, как команда по регби — в телефонную будку.

Толчки не обошли стороной и курятники королевства, в результате чего пальцы, сжимающие петушиные глотки, разжались и… И тридцать два чуть не погибших от удушья кочета, вздохнув полной грудью, исступленно заорали, призывая рассвет. Но они опоздали.

— Чую, ты что-то темнишь, — заявила матушка Ветровоск.

— Еще чаю? — участливо осведомилась нянюшка.

— Надеюсь, ты не будешь лить туда свою отраву? — грозно рыкнула матушка. — Наверное, это с нее меня развезло. Никогда не вела себя так… так… В общем, стыдно.

— Черной Алиссии такое и не снилось, — попыталась подбодрить ее нянюшка. — Нет, я ничего не говорю, сто лет — это все-таки сто лет, но ведь ей-то нужно было справиться с одним-единственным замком… С замком каждый дурак при желании справится.

Матушкин лоб разгладился, так и не успев толком нахмуриться.

— Да и сорняками у нее там все поросло, — отметила она.

— Вот-вот…

— Изумительная работа, — восторженно провозгласил король Веренс. — Призраки только о вас и говорят. Тем более что мы, обретаясь в эфирных слоях, способны оценить все тонкости искусства подобного рода.

— Это очень любезно с твоей стороны, — кивнула нянюшка Ягг и повернулась к полчищу висящих в сторонке привидений, не удостоенных чести сесть за — ну или сквозь — кухонный стол. — А вы, дармоеды, что здесь забыли? А ну кыш к себе в амбар! У, окаянные! Дети могут остаться, — поспешно добавила она. — Бедные малыши…

— Мне кажется, они до сих пор не могут нарадоваться, что вырвались из замка, вот и лезут повсюду, — пояснил король.

Матушка Ветровоск сладко зевнула.

— Вот и славненько, — промолвила она. — А теперь надо бы найти мальчишку. Это наша следующая задача.

— Можем заняться этим сразу после обеда.

— Обеда?..

— Я тут курочку поджарила, — пожала плечами нянюшка. — Кроме того, ты устала. А поиски надо вести на свежую голову — кто знает, сколько мы его искать будем?

— Он в Анк-Морпорке, — махнула рукой матушка. — Попомни мое слово. Все дороги ведут туда. Оттуда и начнем. Когда речь идет о судьбе, можешь даже не метаться — езжай прямиком в Анк-Морпорк и жди человека там, он сам на тебя выйдет.

Нянюшка внезапно просияла.

— Слушай, а ведь наша Карен вышла за тамошнего трактирщика, — вскричала она. — И я все никак не могла собраться посмотреть на ихнего малыша. Нас там и накормят, и напоят, и спать уложат. И все задарма.

— Вообще-то, ехать туда вовсе не обязательно, — заметила матушка. — Главное, чтобы мальчишка сюда явился. Понимаешь, этот город… Настоящая клоака, засосет — не выберешься.

— Это же пять сотен миль! — воскликнула Маграт. — Тебя не будет целую вечность!

— У меня нет другого выхода, — пожал плечами Шут. — Герцог поручил мне важное задание. Я не могу подвести его, он мне верит.

— Ха! Его светлость небось желает укрепить ряды личной гвардии?

— Нет, об этом даже речи не было. Тут совсем другой вопрос…

Шут немного смутился. Он ввел герцога в мир слов. Но разве не предпочтительнее играть словами, чем упражняться в срубании голов? Может, таким образом удастся выгадать лишние часы, месяцы, годы? Наверное, в сложившихся обстоятельствах это наименьшее зло…

— Но ведь ты не обязан ехать! Ты ведь даже не хочешь этого!

— Одно другого не касается. Я принес клятву верности своему господину…

— Да, да, слышала. До последнего вздоха. Но ты же сам не веришь в то, что сейчас говоришь! Ты сам рассказывал мне о том, как люто ненавидишь Гильдию и свое ремесло!

— Верно. Но это ничего не меняет. Я дал слово — и должен его сдержать.

Маграт уже готова была впервые в жизни топнуть ножкой, но вовремя удержала себя от такого низкого поступка.

— И это когда мы только-только начали узнавать друг друга! — вскричала она. — Ты убогая, жалкая личность!

Глаза Шута превратились в узкие щелки.

— Жалкой личностью я стану как раз в том случае, если нарушу данное мною обещание, — сказал он. — Хотя я часто совершаю поступки, за которые потом мне приходится дорого платить. Поэтому — прости. Меня не будет недели две-три, не больше…

— О чем ты говоришь? Разве ты не понимаешь, что я прошу тебя не слушаться его?

— Повторяю, прости меня. Но, может, нам еще удастся увидеться до моего отъезда?

— Я буду мыть голову, — холодно процедила Маграт.

— Когда?

— Всегда!

Хьюл потер переносицу и устало покосился на листы закапанной воском бумаги.

Пьеса двигалась через пень-колоду.

Введя в сюжет неудачно падающий канделябр, Хьюл также выкроил место для негодяя в маске и переписал один из самых смешных участков текста, подкинув пару намеков на то, что главный герой родился в котомке. Только вот роли паяцев ему никак не давались. Каждый раз эти персонажи виделись ему по-новому. Сначала он решил, что шутников будет двое, как велит традиция, но теперь Хьюл все больше склонялся к тому, чтобы создать и прописать образ третьего. Но у этого персонажа тоже должны быть реплики — а здесь фантазия Хьюла полностью отказывала.

Перо, мерно скрипя, лавировало по последнему листу. Хьюл напряженно вспоминал реплики, которые явились ему во сне, — сколько в них было куража, ненаигранного задора!

Из уголка его рта протиснулся наружу язык. На лбу выступила испарина.

«Вот моя наука, куманек, — писал он. — С такой наукой будешь кататься по белу свету в богатой карете. Хотя вот тебе мой совет — не дожидайся, катись прямо сейчас. Если не желаешь прокатиться коляской, можешь катиться колбаской… Постой! Дай-ка мне карандаш. Или мелок…»

Хьюл перестал писать и в ужасе уставился на пассаж. На листе реплики выглядели чистейшей воды ахинеей, блудословием. Нет, нет, это совсем не то, что звучало на подмостках его сознания… Он обмакнул перо в чернильницу и вновь прислушался к отзвукам, бродящим в его голове.

Хьюл отбросил лист. Это же смешно, уж он-то знает — галерка в его сне все животики надорвала. Только на листе смотрится все как-то не так. Не получается, чего-то недостает. А может, третий — лишний? Как ни крути, а двое — это идеальное число: один — толстый, рыжий, другой — тощий и белесый. «Ну и заварил же ты кашу, Стенли! Рассыпчатая, ядреная, пальчики оближешь!» Хьюл хохотал до колик, а коллеги по театру изумленно таращили на него глаза. Однако во сне сцена была уморительной.

Он положил перо на стол и протер глаза. Дело двигалось к полуночи, а богатый жизненный опыт развил у него привычку расходовать свечи бережливо, хотя, если разобраться, нынче актеры могли позволить себе свечей столько, что хватило бы осветить все отхожие места Анк-Морпорка — как бы там ни жался Витоллер.