Княжья воля (СИ) - "Константин". Страница 39

— На полдень, княже.

Князь убирает со стола руки, берет наполненный кубок.

— Нет, я не могу столько ждать! Да и нет в моем княжестве купцов способных отправиться в далекие полуденные дали за какой-то нефтью, даже если я пообещаю за нее отсыпать полной мерой злата.

Полоцкие купцы ерзают, глаза отводят. Ясное дело не в кайф им снаряжать экспедиции на розыски неведомого товара с очень неопределенным исходом.

— Не обязательно искать подходящего человека именно в полоцких землях. Я вот совершенно случайно знаю одного такого в Новгороде и, думаю, что сумею с ним связаться. А пока суд да дело, могу озадачиться и попробовать смешать горючие масла и смолы как заменитель нефти. Если ты пожелаешь, конечно…

Еще бы он не пожелал! Старый барсук сразу прочухал выгоду и преимущества от возможности обладания секретными технологиями. Тут не только курши, все соседи трепетать будут.

Но с куршами какие-то непонятки. Виляет князь, что еще за вече, зачем оно ему? Разве вече походы утверждает? Говорил мне дружище Голец, хитрый, мол, Рогволд, скрытный, что затевает никто толком никогда не знает. К чему были намеки на новгородского князя? С Филином снестись разрешил и то ладно. Всякого нужного мне мастерового позволил брать за ноздри и требовать незамедлительной помощи. За упавший волос с моей буйной головушки обещает круто взыскать с любого — вообще красота! Задача минимум выполнена, теперь ни одна падла, включая Миная, в мою сторону даже высморкается не посмеет. Воды до весны утечет предостаточно, за это время можно город построить, не то что кустарный огнемет смастерить…

Рогволд быстро сворачивает мой вопрос и переключается на бояр, напоминает им свою былую просьбу увеличить личные дружины, особенно укоряет Преня и Тарша в не особой охоте угодить своему князю.

— Как скажешь, Рогволд, — Минай как и остальные бояре наклоняет голову в знак подчинения, но тут же вскидывает упрямый взор. — Но хочу напомнить тебе, князь, что я уже нанял в дружину отличных воинов, как ты и просил. Кормлю их, содержу… Думаю, давно наступила пора поручить мне заботу, которую мы обсуждали еще в Вирове.

Рогволд щурится, точно никак не может взять в фокус широкую физиономию Миная.

— Опять ты за свое, боярин? Говорил я тебе уже, повторю еще: не время нынче смолян межить. Едва твоя дружина появится в тамошних лесах, посадник отправит гонца в Киев. Ссориться со Святославом, когда он на Руси, мне не с руки. Для тебя и людишек твоих у меня другое дело сыщется, не думай. А теперь разрешаю тебе удалиться, вижу как тяжело дышать начинаешь.

Раздосадованный Минай в компании с молчаливым херсиром вразвалку покидает корчму. Воевода Змеебой провожает их тяжелым взглядом. С чего бы это?…

Рогволд неторопливо поднимается с места, обводит гуляющий зал отеческим взором, а затем могучим ревом перекрывает праздничный шум. В относительной тишине князь провозглашает, что очень желает поднять кубок за хозяина пира, за удачу и за богов, которые благоволят Полоцкому княжеству. Под гул одобрения князь мощными глотками опустошает тару, просит привести поближе гусляра и я с волнением осознаю, что пир наш только начинается…

Глава пятнадцатая

Расползлись под утро. Самые стойкие, такие как оба князя, сыновья Рогволда, Змеебой, Вендар, боярин Тарш и еще два десятка взрослых гридней удалились с достоинством и на собственных ногах. Большинство, проспавшись прямо за столом, покидали гостеприимные стены уже засветло. Для некоторых пришлось искать "такси" до укрепленного города, да развозить на телеге по подолу с доставкой к домашнему порогу. Окончательно опустела корчма часа за три до полудня. Облегченно вздохнув, я запираю изнутри все двери, велю персоналу немедленно отдыхать и, спеша подать личный пример, срываюсь в мягкое ложе как зрелая слива с ветки. Все работы на сегодняшний день князем отменены и у нас есть время до вечера, чтобы перевести дух и убраться в зале до прихода той части приглашенных, что по причине ночного дежурства на стенах города присутствовать на общем пиру не смогла. Ожидалось немного, человек тридцать, сущая ерунда по сравнению со вчерашним базаром-вокзалом. Успеем подготовиться по-любому, сначала — поспать… Пробыть в отключке удалось не столь долго как хотелось. Из ватного, без видений сна меня вынимает громкий, сотрясающий всю корчму стук в заднюю дверь. Настойчивый и сильный. Так стучать может только свой… Поднимаюсь с ложа, поправляю шерстяное покрывало на плечах Младины, лежащей на соседнем топчане. Умаялась девка. Умаялась, но ни одним движением, ни единым словом или гримасой не показывала своей дикой усталости. Собственно, на ней весь пир и продержался. Весь вечер, ночь и утро захватила, не захворала бы… Отстранив от вздрагивающей под ударами чьего-то кулака двери подоспевшего к ней Рыка с копьем в руках, я безбоязненно открываю засов и обнаруживаю на пороге Гольца. Молча отворачиваюсь и пускаюсь в обратный путь до лежбища. — Постой, Стяр! — удивленно зовет Голец. — Чего тебе, кайфоломщик? — оглядываюсь через плечо. — Пожрать найди себе чего-нибудь, выпить тоже… сам… Если побазарить приперся, то жди до начала заката, я еще не выспался. — Да я не за тем, — мотает вихрастой башкой старый приятель. — Князь тебе дар прислал, за пир вчерашний, значит… Чего кривишься, заболел? — Кривлюсь, потому что ты не даешь мне поспать. А еще я не люблю подарки. Ждешь одного, а получаешь совсем другое. У меня с детства так. Сплошное разочарование. Нежданчики типа сюрприза вообще не перевариваю и отношусь с подозрением… Ладно, давай, чего там у тебя? Я протягиваю Гольцу раскрытую ладонь, думая: ну чем скуповатый Рогволд может отдариться, в лучшем случае какой-то цацкой… Покумекав, протягиваю и вторую. Рогволд князь все таки, у него и подарки должны быть княжескими… Ухмыльнувшись, Голец разворачивается к двери и быстрыми шагами выходит из корчмы, чтобы тотчас вернуться, не слишком почтительно подталкивая перед собой долговязого, сутулого типа с клиновидным лицом и усталыми, серыми глазами. Одежда беднее некуда, ножа на поясе нету, а наружность гостя кажется мне до боли знакомой, но с ходу понять где встречались не могу. Прическа у него совершенно идиотская — седеющая шевелюра неровно пострижена под очень короткий "горшок", такую примечательность я бы обязательно вспомнил… — Это что за Гулливер? — спрашиваю, растеряв последние шансы на самостоятельную догадку. — На кой ляд ты его сюда приволок? Кто он? — Его зовут Ольсе… — Ольсе? И что дальше? — Теперь он твой. Можешь убить или отпустить, но я на твоем месте оставил бы при себе. Языку нашему он выучился, силы хоть отбавляй, работает неплохо. Забирай, от подарков отказываться не лепо. Ек макарек! Андрюхе Старцеву раба подогнали! Заслужил, по ходу… дорос до собственного холопа. Нет, ну до чего рожа знакомая! Где же я его видел? — Вы там конопли что-ли дунули в детинце своем? — спрашиваю, отказываясь верить в происходящее. — Ничего мы не дули, — обижается Голец. — Князь Рогвод велел отдать его тебе, сказал, что ты сам привел этого Ольсе из похода на земиголов и будешь несказанно рад такому подарку. Точно! Терпила, которому я проткнул ножом плечо и взял в качестве "языка" где-то под Кумсом. Он со своей братвой спалил княжеские лодии, а потом вывел нас на самого Рогволда и на Вилкуса. Разбойная морда! Гляди-ка, живой! В нашем обозе ему плохо было, болела рана и мерз всю дорогу… Вендар еще переживал, что довезет труп вместо живого товара. — И чего мне с ним делать? Лучше б девку какую подарили, если уж на то пошло… в корчме работать некому. — Дрова заготавливать отправь, мало работы что-ли по хозяйству? — Он же свалит, как только за город выберется. — Ты ему на лбу знак выжги, тогда любой вой или свободный людин его как беглого раба зараз прикончит. — Какой еще знак, ты в своем уме, Гольчина? — Какой у тебя на плече. Знак скорпиона. Многие так своих холопов метят… — Не свалю я, — мрачно произносит Ольсе, показывая убитые кариесом зубы. — В родных местах меня давно не ждут. Я здесь жить хочу. Ишь ты, хочет он… И я бы хотел, кабы раскаленным тавром как скоту шкуру припечь грозили. — Ладно, сам разберусь, — говорю и думаю, что никакого скорпиона этому мужику жечь, конечно же, не стану и вообще я против любой формы рабства. В школе так научили… Я против этого в горах с бармалеями воевал. После ухода Гольца, прошу Росу сварганить нам с Ольсе чего-нибудь пошамать. — Чем в детинце занимался? — начинаю разговор как только вдвоем с подаренным мне холопом усаживаемся друг перед другом за центральным столом в пустой корчме. Видно, что латгалу не по себе делить трапезу с новым хозяином — стеснительно ерзает, в глаза не глядит, голову держит в полупоклоне. Ничто рабское человеку не чуждо, поначалу тяжко, потом привыкается… — Конюшни чистил, ямы выгребал, упряжь починял… много чем. — Ты говорил — не ждут тебя дома… — Нет никакого дома, — отвечает Ольсе, опустив глаза. — Даны сожгли вместе со всей семьей. Ест Ольсе вяло, видать покормили перед выходом. Он возвышается над мисками как Дядя Степа над малышами с картинки из детской книжки. Для человека, недавно освоившего словенский язык, изъясняется он прекрасно, совсем без акцента и запас словарный в норме. — Зачем данам жечь латгалов? — А я и не латгал вовсе. Длинными, костистыми пальцами Ольсе выщипывает мякоть из лежащего в миске куска хлеба, неторопливо засовывает в рот. Деревянный кубок на поллитра меда полностью исчезает в его лапе. Четыре шумных глотка и тара пустеет. — Надо полагать, ты также не Ольсе… — делаю осторожное предположение. Я ловлю взгляд его серых прищуренных глаз и понимаю, что попал в точку. — Яромиром когда-то звали, но было это так давно, что Ольсе уже привычнее. Тебе может и привычнее, а мне вот Яромир больше по нраву, роднее как-то… — Где был твой дом, Яромир? Далеко отсюда? — Далеко. На морском берегу, в славных велетских землях. — Велетских? — переспрашиваю я. — Никогда не слыхал о велетах. Значит ты — велет? — Нас еще лютичами кличут за свирепый нрав и воинственность. Прошли времена, когда мы были многочисленней и сильнее, чем сейчас киевские русы, нас боялись и варяги и даны с норгами. Мы строили города, вели торговлю, пахали землю, в набеги ходили морем и сушью, но доброго мира на нашей земле не было, сосед завидовал соседу, один князь ненавидел другого, года не проходило без войны. Кто-то приводил себе в помощь саксов, кто-то ругов или данов. На мою весь напали даны. Загнали жителей в обчищенные до зернышка амбары и сожгли заживо. Я в это время стоял со своим князем у Лютца, ждали мы там дружественное войско саксов и знать не знали, что даны орудуют у нас в тылу… Узнав о случившемся от боярского гонца, я бежал из княжеского войска и отправился в родную весь. Не знаю как у меня получилось обойти засады зоркой вражеской охраны, но я попал куда так торопился… Лучше б не попадал… Как пьяный бродил я по пепелищу, ворошил остывший прах и выл на щербатую луну в дикой тоске и злобе. В тот миг я действительно хотел обратиться в страшного, беспощадного зверя и рвать зубами глотки тем, кто так поступил с моей семьей. Всех богов перебрал — просил дать мне возможность отомстить… Не знаю кто из них услышал мои мольбы, но утром в весь зашел обоз из трех бычьих повозок в сопровождении десятка данов. Они расселились по трем опустевшим без убитых хозяев домам. Весь день шарили по жилищам и клетям, подчищали то, что не смогли найти их предшественники, складывали добычу в телеги. Я прятался в отхожей яме и беззвучно смеялся, предвкушая сладкую месть. Когда наступила ночь, я убил их всех. По двое на каждого из моих родных. Отрезал головы и выложил ими руну "феу" на дороге в весь. Потом я выбрал себе оружие по-лучше и пошел куда глаза глядели, подальше от тех горестных мест… Воевать мне больше не хотелось. Я проходил весь за весью, город за городом, переплывал реки, нигде надолго не задерживался. Шел я так целый год пока на одной проезжей дороге не напоролся на шайку кровожадных татей. Брать с меня нечего, оставили в живе и взяли к себе, а еще через полгода атамана задрала насмерть раненая медведица и меня выбрали главным. Промышляли мы все больше на правом берегу Двины, в латгальских землях. Сытно жили, народец там не пуганый, главное на одном месте не сидеть, перемещаться, постоянно менять сидки… Перебить охрану и поджечь лодии меня уговорил невысокого роста, хорошо одетый незнакомец, наткнувшись на нас в лесу на лежке. Обещал прилично заплатить. После тяжелого боя со стерегущими лодии русами я ног под собой не чуял, вас увидел, подумал, что земиголы… Про пинок в лицо и нож в плечевой сустав Ольсе-Яромир предпочел вслух не вспоминать. Оно и правильно, незачем лишний раз повторять, что враг оказался хитрее, сильнее и удачливее. Заканчивая рассказ, Яромир, посетовал, что сделал неправильный выбор, когда бросил огнища и пошел со своим князем воевать соседей. Останься дома, глядишь, защитились бы от морских собак — данов… Или в вместе с родными навстречу с богами. Впечатляюсь я грустной повестью Яромира как школьник просмотром героической драмы в видеозале. Проникаюсь нехило и наполняюсь уважительным расположением к собственному рабу. Досталось мужику, под сорок лет, ни дома, ни семьи, так еще в холопы попал на чужбине. Теперь земельку в свое удовольствие не попашешь, соседа не ограбишь — кончилась волюшка. В одном ему повезло однозначно. В том, что дважды попал в мои руки. Там в земиголии, когда я его сразу не порешил, верно угадав в нем предводителя шайки, и сегодня. Силищи в нем еще навалом, при таком росте и длине рук боец, наверняка, не самый худший, как и пахарь… Чуднее подарка я в жизни не получал, зато еще раз убедился в верности собственного постулата о нелюбви к сюрпризам. Огорчится Рогволд? Его проблемы… — Ты свободен, Яромир, — говорю, треская опустошенным кубком по столу. — Топай на все четыре стороны, да смотри не вздумай снова податься в разбойники, узнаю — найду и убью. Лютич шумно сглатывает и замораживается с поднесенным ко рту хлебным мякишем. Сильной радости, однако, в глазах не заметно, оно и понятно, чтобы принять внезапно свалившееся счастье как и горе нужно время… На мягкий шорох за моей спиной я не оборачиваюсь, ибо поступь эта легкая мне хорошо знакома. На столе перед нами возникает липовый жбанчик с хмельным медом и плошка с очищенными орехами. Удаляясь, Млада, будто невзначай задевает бедром мою спину… Вот зачем поднялась не-угомонная, велел же отдыхать! — Я и вправду могу идти куда пожелаю? — опустив перед собой руки, уточняет Яромир. — Да, ты больше не раб. Хотя… Голец прав, по твоей прическе любой на воле признает в тебе не свободного человека. Отрасти сначала волосы и усы, потом уйдешь. Живи пока в корчме, работай тут, охраняй добро, платить стану, а весной уйдешь. Ну как, согласен? Яромир порывистым жестом гладит коротко остриженную, седую макушку. Крякает в сердцах и молчит с минуту, часто смаргивая влажно заблестевшими глазами. — Если позволишь, я стану помогать твоей женщине подносить блюда к столам, таскать с торга припасы и за порядком в корчме послежу. Только лишь за еду и кров. Моей женщине? Да провалиться! И этот в курсе?! — Ну, что ж, дерзай, я не против. Считай, что я тебя нанял. На щетинистом лице появляется робкая улыбка. Лютич перекидывает ходули через лавку, делает полутораметровый шаг назад, вытягивается во фрунт как урядник перед поручиком и отвешивает в мою сторону величественный земной поклон. — Благодарю тебя, Стяр. О своем решении ты не пожалеешь, клянусь богами! — Очень на это надеюсь, приятель, — говорю со всей серьезностью. — Завтра подыщем тебе одежку, хоть и будет нелегко нарядить эдакую оглоблю. — Этой обойдусь, — машет беспечно рукой беспокойный сын велетского народа. — Мне оружие нужно. Хотя бы нож. Нож на поясе — атрибут свободного человека, холопу никакого оружия, кроме дубины, иметь не полагается. — Будет тебе нож, — говорю. — Как плечо, болит? — Побаливает мало-мало… Не ожидал я от тебя… думал вы люди Вилкуса. — Понятное дело, слышал уже… Ладно, ступай к хозяйке, спроси что делать нужно, а я пойду ласты вытяну, часик еще посплю. Башка не варит, а у нас впереди трудный вечер. Направляюсь в опочивальню и по дороге прикидываю как так получилось: Рыка ругал, а сам Младину хозяйкой обозвал? Все таки подсознание штука вредная, обязательно засунет в голову или вытолкнет на язык какую-нибудь гадость, когда ее совсем не ждешь. За базаром нужно следить получше, Андрюша! И рожу стряпать не такую довольную при виде этой девчонки. Посторонний гражданин, вон, и тот догадался. А может ему Голец разболтал? Зачем бы это Гольцу? Двери корчмы открылись под вечер. Погода радовала теплом и ласковым солнышком, птицы оголтело гомонили в "зеленке", гортанно орали возле небольшого прудика по соседству домашние гуси. Усталый и голодный народ повалил с торга в большинстве своем через корчму, зал сразу за-полнился больше, чем на половину. Чуть погодя подтянулись дружинные, отоспавшись после ночного дежурства. Яромир своей неподражаемой журавлиной походкой обносил столы закусью и выпивоном, Рык в закромах вскрывал бочонки, ворочал мешки, Роса с Младиной гоношили в поварне. Я снова занял маленький квадратный столик в углу как в тот первый раз, когда знакомился с работой еще при Дикане. Сижу наедине с деревянным кубком кисловатого пива, разглядываю публику, радуюсь про себя тихонько, на приветственные возгласы отвечаю кивком и улыбкой. — Позволишь? В ладной фигуре в темной одежде с распущенными седыми власами поверх серой льняной накидки я сразу признаю ближника туровского князя. — Присаживайся, Велг, поешь и выпей со мной, — приглашаю его на любое свободное место за моим столиком. Туровский аксакал опускается на табурет справа, брякая своими оберегами, словно отшельник веригами. На широком лице тусклыми фонарями горят желтые совиные глаза. — Стол твой пуст, — резонно замечает Велг и поправляет белую бороду. — Сейчас исправим, — говорю и взмахом руки подзываю Яромира, прошу принести нам с Велгом ужин, трудно оставаться в стороне, когда столько ртов вокруг занято поглощением съестного. — Кто этот человек? — спрашивает туровец, провожая взглядом спину моего нового работника. — Яромир. Я победил его в бою и привел в Полоцк вместе с остальным полоном. Князь Рогволд сегодня пожаловал его мне в холопы. Он мой раб. Был… — Что значит — был? — Я освободил его. Теперь он вольный людин. — Ты дал свободу рабу? — Ну да, а что тут такого? — Ничего особенного, — говорит задумчиво и глазами круглыми хлопает. — Дюже ты мне любопытен, отрок. — Какой же я отрок, двадцать пять годков скоро приплывет как Александру Македонскому. Слыхал про такого? — Я много про что слыхал и многое ведаю, но ты для меня загадка. Телом молод, а головой старец мудрый, ибо видится мне, что знаешь ты то, чего мне никогда не дано даже предположить. — Что еще тебе видится, Велг? — Что ты не тот, за кого себя выдаешь. Крутой, однако, поворот. Если б я сейчас жевал, то наверняка подавился бы насмерть. На понт берет иль в самом деле чует что-то. Вот с этого самого места захотелось узнать все подробно-сти. — А за кого я себя выдаю? — Я людей чую как собака дым. Одни как травинка на ладони, дунул слегка, перевернул и со всех сторон рассмотреть можешь, другие точно вросший в землю тяжкий камень, верх торчит, а что под ним не увидать. Пряхи в светлом тереме наверху плетут нити судеб из наших поступков, помы-слов и желаний, мне же самим Родом дана возможность предугадать некоторые из них. Я вижу печать скорой кончины на лицах людей, могу сказать, что должно ждать человеку в скором будущем, уготованы ему радости или страшные горести, предсказываю рождение детей за несколько лет. Бабе в подходящем возрасте и я роды предсказать сумею, коль мужик у нее стоящий есть, эка невидаль! — Не увиливай от темы, я тебя не звал, ты сам пришел, значит имеешь чего сказать. Так говори: что обо мне знаешь? — Мертвый ты, от тебя Кромкой веет. Не удивил. Но мертвый я в той жизни, а в этой пока еще нет… — Хочешь сказать, я скоро помру? — Мертвые не умирают. Запутал совсем старый хрыч. Что значит: мертвые не умирают? Я ж не зомби, в натуре, а такой же живой как и он! Зомби я в кино видел и совсем на них не похож… — Не понимаю тебя, Велг. Скажи, ты — волхв что-ли? — Не волхв. Волхвы богам требы кладут и ворожат тому кто пожелает, а я — ведун. Ведаю, значит. И вижу. — Хм, один тут в Полоцке вот тоже видел, да порвался насовсем… — вылетает из меня прежде, чем успеваю прикусить язык. — Ты о Живне? Он как раз настоящим волхвом был. Князя… — Велг обрывается из-за мощного взрыва хохота в корчме. — Князя Рогволда с семьей от нечисти хранил неплохо. Говорят — убили его… — Не убивал его никто, сам помер. Сердечный приступ скорее всего… — Я так и думал… Не смог одолеть окружающую тебя преграду. И я не могу, чую лишь — не здесь ты рожден, не есть ты дитя Рода — отца всего живого. Одни обрывки и непонятные видения… ждут тебя тяжелые испытания и страшные события. Что ищешь найдешь, но очень не скоро… Явился Яромир в сопровождении Младины. В четыре руки они заставляют наш столик яствами и хмельными напитками. Велг налегает на угощение, будто сутки постился. Глядя на него, я с внезапно проснувшимся аппетитом уминаю кашу с кусками вареной дичины, заливаю прожеванное медовым пивом, наблюдаю в полглаза как лопоухий Лоб втирается в доверие к группе заезжих товарищей с торга. Хоть кто-то делом занят, одни лоботрясы кругом… В двери корчмы вваливается мой десяток в полном составе. Я морщусь, ибо завтра поутру всем на службу, а у парней лютое желание покутить на лбу написано. — Здрав будь, Стяр! — смеясь орет во всю глотку Мороз. — И вам не хворать, — отвечаю негромко. Так и быть, часа два дам им посидеть, добрая половина из них вчера по моему приказу ни капли не проглотила, пущай порезвятся. — Не жилец, — отмечает Велг, скользнув взглядом по веселой физиономии Мороза. Кто не жилец, Мороз? Да его об асфальт не расшибешь, самый здоровый после Врана! Нет, лет через пятьдесят то оно конечно… все там будем… Покончив с трапезой, я намереваюсь еще пораспрашивать Велга о своей будущей судьбе, но он вдруг встает и начинает прощаться. — Благодар тебе, десятник, — говорит с легким кивком. — Будешь в Киеве — найди старого дядьку Асмунда, передай ему от меня низкий поклон. Прощай. В Киеве? На кой шут мне Киев? Я туда не собирался никогда и сейчас не собираюсь. Мне с Рогволдом в поход идти совсем в другую сторону… Какой еще Асмунд? Широкая спина в льняной накидке быстро растворяется среди посетителей. Догонять не бегу, по ходу, Велгу уже больше нечего мне сказать.